А. Федоров - Оракул петербургский. Книга 2
– Мистика заключается в том, – продолжала взволнованно Сабрина, – что если верить рассказам (а не верить им у меня нет никаких оснований), то я рожала сына вместе с еще одной подругой Сергеева и его дочерью. Все мы родили по мальчику. Но у одной из женщин, которую звали Татьяной, уже был первенец, рожденный от Сергеева. А дочь Катя, естественно, родила Сергееву внука. Таким образом, мой муж на сегодняшний день является трижды отцом (два сына и одна дочь) и одновременно дедом. Как не крути, но в моих глазах его лик приобрел очевидность многоженца и отчаянного "ходока".
У Музы глаза полезли на лоб. "Да, весело живем"! Такие крутые повороты трудно было ожидать от добропорядочного Сергеева, особенно после того, как он уже давно скончался. Муза вынуждена была затеять допрос с пристрастием, вытягивая, словно клещами, все бытовые подробности. Картина рисовалась забавная и поучительная, особенно, если учесть, что самый первый брак у Сергеева случился совсем в молодые годы (на четвертом курсе института) и от этого брака у него были дочь и сын. Сабрина, скорее всего не знала об этом. Муза решила темнить. Она не стала добавлять ей переживаний уточнениями. К счастью, по сведеньям Музы сейчас дети от самого первого брака проживают за границей, и встреча с ними Сабрины – дело маловероятное. Переваривали информацию подруги довольно долго, каждая теснила ее в собственном уголке мозга – хорошо, что возможность подглядывать в такие потаенные уголки была полностью исключена. В квартире нависло почти что трагическое молчание.
Когда первые последствия шока у Музы прошли, она стала решать, теперь уже как психотерапевт, какую позицию стоит занять: клеймить позором старого развратника, или катить бочку в другую сторону – не с холма, а в гору! В гору катить, безусловно, всегда труднее, но реноме Сергеева того стоило. Муза решила начать издалека, чтобы релаксировать Сабрину, можно сказать, выпустить из нее агрессию, как горячий подъемный воздух из летающего шара. У психотерапевтов имеются в запасе разные забавные штучки для этих целей. Но самое главное – это умелая импровизация и вроде бы логические, долгие рассуждения на утомление мозга пациента, а затем и перестройки мотивационных конструкций. Муза весело рассмеялась, приглашая своей открытостью и Сабрину сделать тоже самое, затем доверительно заявила:
– Сабринок, я неоднократно тебе уже говорила, что все мужики – сволочи и кобели. Это справедливо и однозначно! С того же поля дуриманов и твой Сергеев, нечего его идеализировать. Кстати, если верить одной из его теорий, которые он рожал быстрее, чем ты своих детей, то все исходит от генофонда. Отвлечемся немного. Я вдруг вспомнила одну смешную историю, свидетелем которой была. Сергеев читал лекцию аспирантам об использовании историко-генетического метода анализа в клинической практике. Это он такую новую игрушку себе выдумал, заключил ее в золоченую раму из научной древесины! Чего греха таить, перед этим они с Мишкой основательно поддали. Сергеев хорошо держал дозу, поэтому, прикрыв бесстыжие глаза дымчатыми стеклами очков (он их всегда держал при себе для такого случая), отодвинувшись подальше от слушателей, он завел свои "балясины" на тарабарском научном языке.
– Не буду тебе пересказывать, Сабринок, – продолжала с азартом Муза, – всей лекции подробно, но скажу о смысле ее в двух словах. Сергеев считал, что многое в клинической практике зависит от правильного анализа генетических подпорок тех процессов, которые фиксирует лечащий врач. Он, кстати, привел забавную схему и социального отбора: в Армию идут чаще лица с выраженным татарским генофондом (это героический стимул) и хохлы (это приспособленческий стимул). Но важно, что те и другие имеют упрощенное мышление. Отсюда трогаются в путь некоторые поведенческие особенности. Тебе, как филологу, будет понятнее, чем мне, его литературоведческая позиция: писатель Александр Покровский, которого очень ценил Сергеев, умело отразил языковые пристрастия этого смешанного татаро-хохлацкого этноса. Сергеев просто задыхался от смеха, читая его маленькие рассказы о Военно-морском флоте, сплошь обсыпанные матершиной. Тяга к упрощенной культуре, имеющей филологические и генетические корни, растет у воинов прямо из задницы (так он и сказал на лекции!) – от древних лихих степных конников и лучников, которых сама жизнь обязывала заниматься охотой, скачками, грабежом. Хохлы же к настоящему воинству присоединились позже: первой была образована, как ты помнишь, не Московская, а Киевская Русь, причем, заметными стараниями "Рюриковичей". Вот, когда слились на генетическом уровне скандинавский бандитизм и польская спесь, получились настоящие хохлы. А раньше это были вполне добропорядочные люди.
Муза несколько передохнула, но не для того, чтобы собраться с мыслями (разговор, вообще-то, был больше эмоциональным, чем интеллектуальным). Требовалась подзарядка энергией для скрытой суггестии, да для подбора весомых словесные штампы. Она продолжала:
– Известно, что мат – это подарок татаро-монгольского ига, "обогатившего" сочными вариациями славянские языки. Прижился он и широко распространился по миру именно потому, что содержит богатую экспрессию, соответствующую, как ты понимаешь, воинской доблести! Воин ловчее выполняет команду, поданную ясно и четко, примерно так: "Огонь! Мать вашу так"! Формула действует безотказно. Командир вынужден постоянно поддерживать форму, тренироваться и тренировать воинов. Приходится, волей-неволей, расширять сферу применения специальных выражений – в быту, в семье и так далее. Представители рафинированного морского офицерства царского периода являлись носителями более изощренной культуры. И это понятно: среди морского офицерство было больше немцев, западных иностранцев, а не татар и хохлов. Когда нынешние деревенские парни хлынули в военные училища большевистской России, свершился перекос в сторону татарского и хохлацкого генофондов. Если дореволюционное офицерство шалило иными выражениями (чаще на французском), то послереволюционное – обратилось к мату. Одно ясно: те и другие в большинстве своем были беспробудными пьяницами, потому что и пьянство, как нельзя лучше, соответствует воинскому буйству. Те, кто попроще, легко скатывались к краснобайству заурядного качества. Такие шли в замполиты.
Муза приостановилась, выжидая эффекта, контролируя все стадии созревания Сабрины, и продолжала балагурить, отвлекая подругу от переживаний. Муза не фальшивила, вела разговор со знанием дела, словно, она тоже из Военно-морской стихии.
– Сабринок, – добавила она со смехом, – Сергеев под парами алкоголя на той лекции доболтался до того, что заявил: "генетический след и сильное родство с матом имеют все фамилии, отражающие татарскую или хохляцкую стихию". Для лабораторного испытания Сергеев предложил аспирантам, слушавшим лекцию, предлагать ударные фамилии такого типа, а он (Сергеев) будет рифмовать их со скабрезностями, имеющими национальный оттенок.
Муза соскочила со своего дивана и подсела ближе к Сабрине. Давясь от смеха она продолжала повесть о поучительных временах:
– Пойми, Сабринок, существует особый психологический феномен: такого рода экспромт цепляется за знаковую фигуру. Потому аспиранты бросились озвучивать фамилии, сильно насоливших им особ. Здесь были названы многие "товарищи", в то время весьма известные в петербургском здравоохранении. Сергеев не растерялся, хоть и был пьян: он предложил смягчить возможный политический резонанс, для чего требовалось нанести незатейливую филологическую ретушь. Желающие могли быстро восстановить именную первозданность, подправив орфографию. Известные личности не потеряли своего лица, а скабрезные вирши лихо вписались в тему:
Шулер-Маг – пижон, мудак –
Выпил краденный коньяк:
Опьянев, мычал, как як,
Распухал: «Гони верняк»!
– Это было еще не самое смачное произведение. Азарт стихосложения разгорался у всех слушателей, и кое-кто довершал рифмовку на свой лад, предлагались множественные варианты, лучшие отбирались тщательно – началось коллективное творчество! Фамилию "пострадавшего от критики" восстанавливали по заглавной букве. Началось филологическое клонирование примечательных типажей. Вторым в шеренге пострадавших оказался тоже известный мужчина с волосами рыжего цвета и с представительной внешностью. Но то был такой же приволжский немец-колбасник, да еще из группы "Близнецов". Его сильно не били, видимо сказывалась нежная мужская солидарность, быстро родившаяся в среде сильной половины аудитории:
Кало-Мутин – попка, душка,
Медицина – не подушка!
Покажи товар лицом –
Повернись к ней яицом!
– Общими усилиями (а они всегда более могучие!) откопали еще одного грешника-лиходея, погрязшего в организационно-здравоохраненческих фантазиях: ухватили его за ушко – да на солнышко!
