Игорь Гергенрёдер - Грация и Абсолют
– Вы – по договорённости? – обратился к профессору.
Тот ответил вопросом:
– Директор турбазы?
– Он – в моём ведении. Меня как руководителя интересует: это насчёт вас вчера звонили?
Лонгин Антонович кивнул, и руководитель пожал ему руку, уведомляя:
– Я как ответственный выделил вам домик. Жаль, погода подвела, но молодёжь это игнорирует – девушке должно понравиться.
– Это моя жена.
– Да? Очень приятно, – произнёс руководитель, улыбаясь. Находя Алика чересчур юной и пикантной для её спутника, не исключил, что ему соврали.
Алик была растерянно-зла, не оправившись от потрясённости, какую в ней вызвали сведения о комбижире и маргарине. Она не замечала ответственного человека, который вёл её и профессора по турбазе, рассказывая: слёт победителей социалистического соревнования, по итогам третьего квартала получили поздравление правительства. Заслужили люди – пусть отдохнут.
Приблизились к постройке с крытой верандой, столы на ней были уставлены советским шампанским: число бутылок превышало, пожалуй, три дюжины.
– Для прохладности выставлены, – пояснил провожатый, – ветер с дождём освежает. – Он вдруг занервничал: – И никто не присматривает?
Позади стола заскрипела, по-видимому, раскладушка – над батареей бутылок возникли голова, плечи. Во весь рост встал парень, держа в руке длинный обрезок стальной трубы.
– Смотри не засни! – было ему сказано. – А то могут...
– Башки разобью, – произнёс парень с удовольствием. Лицо у него было тупое и решительное.
Руководитель взгромоздился животом на бортик веранды, разглядывая бутылки:
– Всё – полусладкое? – обернулся к Алику: – Есть пять бутылок сладкого!
Она смотрела мимо него.
Послышался топот: пригибаясь, с визгливым смехом бежала девушка в плаще и в резиновых сапогах, за нею гнался, белея мощными ляжками, тип в плавках и в короткой цвета хаки куртке.
– Бригадир комсомольско-молодёжной бригады. Такой молодчага! – сообщил провожатый Лонгину Антоновичу. – А за кем бежит? – мясистая физиономия руководителя преисполнилась неодобрения: – За дрянцом бежит!
Открылась дверь довольно просторного строения справа: в освещённой электричеством комнате под «Севастопольский вальс» кружились пары.
Из двери напротив плыл табачный дым, немолодой голос самозабвенно исполнял под баян:
Стоят дворцы, стоят вокзалы,
И заводские корпуса,
И заводские корпуса –
Могу назвать вам адреса.
Руководитель отпер домик, предназначенный профессору и Алику. Пол здесь был вымыт, у порога лежал половик. Ответственный человек вложил в руку Лонгина Антоновича ключ, прошёл к постели, с силой ткнул кулаком:
– Не скрипит? Проверьте! А то, если стеснительно, другую принесут… – он взглянул на Алика нахально блеснувшими глазками, и тут же физиономия стала фальшиво-равнодушной.
Когда пара осталась одна, Лонгин Антонович рассказал, как питается высокое начальство. В каждой обкомовской столовой кастрюли с приготовленной пищей «запечатываются» наклейками: «Проверено на радиоактивность».
А попробуй простой человек раздобыть счётчик Гейгера? Посадят. Если обычному гражданину удалось бы проверить, не заражена ли его пища радиацией, закон признал бы его совершившим уголовно наказуемое деяние.
102
Повариха турбазы Олёна, умелая, сметливая, лет сорока пяти, и её помощница, накрываясь от дождя плащами, отнесли гостям горячую уху и двух жареных диких уток. Ответственный человек Валер Иваныч предупредил Олёну, ухмыляясь:
– Он – о-ох, и хитрый хер! большая шишка. Привёз такую молоденькую красоточку! Жена – говорит. Кому врёт? Мне, хи-хи-хи!.. Ты будь готова: застанешь их друг на дружке – уху не урони, – он гаденько засмеялся и добавил: – Если она на нём будет – уронишь обязательно.
Повариху разобрало любопытство. Разок стукнув в дверь, тут же её распахнула и была разочарована. Красотка, одетая, сидела на кровати, а мужчина, стоя в двух шагах, говорил ей что-то совсем не любовное. Вежливый – давай улыбаться, руки потирает:
– А-ай, ушица душистая! Смотри-ка – огненная. А уточки – с пылу-жару!
Ухи он не видал! Это чтоб девку задурить: чем, мол, потчую! Наврёт, наврёт – и приступит... У самого, чай, не на пищу слюнки текут. А она и правда – загляденье для мужиков, её в кино показывать, а ложится, подлая, под старую сволочь.
В противоположность мыслям, выражение у Олёны было хлопотливо-сладкое, она ворковала, накрывая на стол:
– Покушайте на здоровье, отдохните... Да опять к нам приезжайте!
И ведь не смутятся. Лица до чего бесстыжи. Ему, тёртому хрену, не совестно на такую молоденькую лечь? А она-то, может, блядь почище его!
Олёна словно забыла собственную молодость, когда её отмечали лаской люди тоже немолодые... Помнилась, однако, обида: скупы они были, ничего не подарят из одежды, четвертной никогда не дадут. А нынешние начальники сорят деньгами. А уж девки стали – наглей наглого, любого старика научат такому безобразию – ему и хочется, и не можется: гляди, развяжется пупок...
Олёна улыбалась парочке, злобясь: он представлялся ехидным и требовательным, она – алчной и, как культурные люди выражаются, ловкой «в отношении всяких бесстыжих фокусов».
Помощница Олёны, женщина моложе тридцати, не менее внимательная к необыкновенной паре, молча положила на край стола стопку дефицитных салфеток и обмахнула тряпкой стулья. В ней крепла мысль, что если в другой раз мужчина приедет один, она взглядами и смешком выразит ему многообещающее «да». Она и теперь старалась посмотреть на него так, чтобы он понял и приехал один.
Когда повариха с помощницей уходили, Лонгин Антонович сунул им под плащи, в карманы халатов, по купюре. Олёна с уважением подумала о муже, работающем на этой же турбазе, он уехал к браконьерам за лосятиной для начальства. «Пёс ни одной сучки не пропустит, но денег – копейки не даст! легче удавить его», – отметила положительную черту в характере супруга.
Она и помощница возвращались в кухню под дождём, который стал мелким, моросящим. Две девушки вели под руки пьяного парня. Он свесил голову, ноги в резиновых сапогах, вымазанных глиной, едва переступали. Вдруг одна из девушек выругалась:
– Его легче отъебать, чем тащить! – и отстранилась.
Вторая, тоже отпустив пьяного, ещё и толкнула в спину – он упал в грязь ничком.
Обе были выпивши, пошли прочь, стараясь вышагивать нарочито-независимо.
Помощница Олёны, проходя мимо лежащего, окликнула:
– Эй, чего лёг? Вставай!
Женщины удалились шагов на семь, как он вдруг вскочил и побежал за ними. Они понеслись во всю мочь, вбежали в кухню – Олёна заперла дверь и, багровея от злобы, закричала:
– Я те, бля-а-дь, погоняюсь!
Из открытого окна неподалёку доносился не лишённый приятности баритон:
Я сегодня до зари встану,
По широкому пройду полю…
103
Снаружи что-то мягко стукнуло в стекло. Профессор и Алик отвлеклись от еды. За стенами царила непогода, стояла полутьма, хотя не было и четырёх пополудни. Звук повторился. Профессор встал из-за стола.
– Кто-то швыряется песком...
К оконному стеклу прижались носами девушка и вымокший взъерошенный парнишка. Он высунул язык, кривляясь, а девушка стала игриво просить:
– Пустите нас к ва-а-м!
Лонгин Антонович властно спросил:
– У вас своего домика нет?
– Мы с родителями, – плаксиво сказала девушка, – там скучно. В гости хотим!
Он прикрикнул, чтобы ушли стучаться к кому-нибудь другому. Парнишка плюнул в стекло, а подружка пригрозила:
– Мы вам не дадим это самое делать! Будем под окном мяукать и кричать, что вы делаете...
А Олёну на кухне в эти минуты мучило: какую купюру сунул профессор её помощнице? Надвинулась на неё грудастым торсом:
– Сколько дал тебе?
Та вынула из кармана смятую десятку. «Как и мне!» – безжалостно царапнула обида сердце поварихи. Она вырвала десятку:
– Думала, подарил? Он на шампанское дал!
– Я отнесу...
– Она отнесёт! – взъярилась Олёна. – Ты носить-то культурно умеешь?!
Спрятав под плащом завёрнутую в бумагу бутылку, пошла торопливо к домику важного гостя – глядь, а на крыльце топчутся Шурка, сын беспутной Лариски-мотористки, и Натка Вырлакина, блядюшка из ранних.
Повариха угрожающе крикнула им: – Э-эй! – чем их не испугала и тогда бегом завернула к домику Валер Иваныча:
– Над вашим шишкой – хулиганство!
Он оторвался от телевизора, по которому смотрел соревнования по художественной гимнастике, и побежал наводить порядок. Лонгин Антонович, вышедший на крыльцо прогнать прилипчивую парочку, сказал Натке:
– Тебя не шлёпали давно?!
Она играючи отскочила:
– А вы пошлёпайте!
Тут подоспела помощь. Олёна с разбегу сбила с ног щуплого паренька, но Натка увернулась от Валер Иваныча и припустила за домики. Он понёсся за ней, похожий на упрямого свирепеющего барбоса.
