Евгений Шкловский - Рассказы
– Один, один, много пока не надо, когда другие нужны будут, мы скажем.
Сева вышел.
Нет, Ольшанского с ними не было. Точно. Сева бы разглядел. Разговор же произошел короткий: дескать, вы сюда деньги приехали зарабатывать? Значит, у нас их отнимаете. Это неправильно. Короче, должны вы нам. Хотите здоровье сохранить, делитесь. Иначе другой базар будет.
Вот так.
Ольшанский, между тем, стал приходить вовремя и вовремя со всеми шел на работу. Как прежде. Правда, вечерами он все равно пропадал, где-то здесь у него образовалась своя жизнь, может, девица какая. В картишки он уже как обычно с нами не играл, в разговорах участия почти не принимал, а иногда даже и не ужинал. Что ж, дело хозяйское, значит, было еще где пдкормиться. В общем, вроде все более или менее устаканилось.
Всё да не всё. Угроза продолжала нависать над нами и не угнетать не могла. Еще и усугубилось: Витя Рыженков вернулся как-то вечером из поселка, куда ходил в магазин, с солидным лиловым фингалом под глазом. Местные, с которыми столкнулся там, придрались к чему-то, а в сущности ни к чему, ну и… Вслед же было брошено: это первое предупреждение. То есть намекнули, не в Вите дело. И не ему предупреждение, а – всем.
– Надо с Костей поговорить, – сказал Ванечка.
– Вот ты и поговори, – буркнул бригадир Сева.
– Всем надо, это ведь общее, – возразил Ванечка.
– Ты поговори! – мрачно, с напором повторил Сева и нервно закурил.
– А что я ему скажу?
Последовало молчание.
– То и скажи…- Сева запнулся. – В конце концов, пусть не вынуждают нас… – И опять смолк.
А что мы могли? Силы и впрямь неравные, тех больше. И потом – бандюганы. Квадратный, с цепью, недавно из заключения, все знали.
– Правда, надо с Константином, – согласились.
– Давай, Ваня, ты ведь ему теперь вроде как кровник, – бросил бригадир.
Что за разговор был у Ванечки с Костей, можно только догадываться.
Но что состоялся – точно. Ванечка после этого разговора стал какой-то задумчивый, словно что-то решал про себя. И вообще как-то напряглось, натянулось, даже и между своими. Раздражались по пустякам, огрызались друг на друга. Неуютно. Вместо того чтобы, наоборот, сбиться в кучку, народ раздробился – глаза отводили.
Что-то не то происходило со всеми, словно ржа какая. Раньше все живо так, весело, легко, а тут…
Ну и Костя…
– На хрен. Надоело! – это он Ванечке сказал, как потом уже узнали.
После того разговора снова все закрутилось вспять: опять он стал приходить поддатый, на работу тяжело вставал, а с бригадиром они друг на друга вообще не смотрели, в каждом что-то кипело и бурлило, вот-вот выплеснется…
Местные меж тем не проявлялись, даже и в отдалении.
А примерно неделю спустя стало известно об ограблении одной из расположенных неподалеку городских дач. На след вышли быстро, и буквально через день взяли трех местных (в том числе того, квадратного)… А еще день спустя пришли и к нам… вы уже догадались за кем. Ну да, за ним. За Костей Ольшанским.
ЭКСПЕРИМЕНТ
– Не, только не я, – говорит Митяй, – только не я.
– Я тоже не могу, – вторит ему Василий.
– Хорошо, тогда кто? – спрашивает Гнедов.
– Надо сделать так, чтобы они сами ушли, – эту идею Василий выдвигает уже не в первый раз.
– Как?
Этим вопросом обычно все и кончается.
Сами же не уходят.
Дело в том, что под домом, который они подрядились строить и уже подвели под крышу, вот уже как месяц поселилась стая бродячих собак.
Сначала была всего одна, Марка, серая с белым, небольшого росточка, с остренькой мордочкой и полустоячими ушами, типичная дворянка, да и по нраву тоже: хитрая, понятливая, умеющая и подольститься к кому надо, и норов показать, если что.
Скажем, к Васе она благоволит, чувствуя его органическую доброту: тот поесть спокойно не сможет, если знает, что собака голодная (а она всегда голодная, такая прожора), даже если не сидит рядом с высунутым языком и не дышит ему в лицо, а пасется снаружи или лежит под недоделанными ступеньками. Всегда он ей что-нибудь подкинет, даже из своего, а ест он, в отличие от Митяя, скромно.
Вася из них самый молодой, всего семнадцать, он вообще тихий, робкий, как бы немного запуганный, и работает также – не видно-не слышно его, хотя дело тем не менее знает, еще у отца, столяра, успел многое перенять, хотя того уже несколько лет нет на свете. Васю хорошо ставить на тонкую работу, где требуется сноровка, точный глаз и терпение, тут ему равных нет: до упора будет биться, пока не доведет до кондиции. Иногда это вовсе и не нужно, приходится его чуть ли не оттаскивать, поручая другой фронт работ. И все равно потом вдруг застаешь его на прежнем месте – что-то он там доделывает, хотя вроде уже нечего, комар носа не подточит.
Полная, между прочим, противоположность Митяю – вот уж кто буря и натиск: горячо берется, но быстро остывает. Правда, пока он не остыл, ему тоже цены нет, – работа кипит и бурлит. Но как только настроение сменилось – всё, сплошные перекуры, вечером водка, бла-бла-бла, ну и так далее. Он и Василия сбивает. Митяй, если под мухой, не может так, чтобы не по его было – прилипнет, как банный лист, язвит, насмешничает, уговаривает: мужик ты или нет, а может, компанией брезгуешь? Пока не отключится (а засыпает он прямо на месте), не отстанет. И не то чтобы ему доставляло большое удовольствие дразнить Василия, да и обидеть он его не хочет, тем не менее коли ретивое взыграло – не угомонится.
Правда, иногда и обходится – это когда Митяй начинает бахвалиться.
Чем? А хоть чем: вот какой, например, у него топор замечательный, острый и не тупится. Все потому, что у топора сталь золлингеновская, суперсталь, хотя топор и произведен в российском городе Челябинске.
Откуда там золлингеновская сталь, об этом он тоже может рассказать, про всякие неисповедимые пути ее в город Челябинск, а там пойди пойми, где он сочинил, а где правда.
Главное, что топор у него самый-самый, ни у кого такого нет, как, впрочем, и всякий прочий инструмент. А вот купил он его якобы очень дешево, за такие деньги и самого завалящего топора не купишь. В этом особый кайф и изюминка: чтобы лучше и задешево. Тут тоже целая история, он может поведать ее во всех подробностях – не захочешь, а поверишь. Стоит хлебнуть зелья, как тут же все у него в жизни обретает немыслимое качество и превосходство. Ладно, пускай. Хотя можно и подколоть: если ты такой крутой, отчего ты такой бедный?
Впрочем, никто на такие вопросы не отваживается. Как теперь говорят, некорректный вопрос. То есть вариантов ответа достаточно, но – не надо! Жизнь она и есть жизнь, каждому свое.
Да, так вот об этой животине Марке. С Митяем она ведет себя совсем по-другому, нежели с Василием. Не то что не уважает, но и особых симпатий не питает. Погладить, конечно, даст, да и за ухом почесать, но как бы чисто формально, чтобы не обидеть, а вот на спину, как с
Васей, не завалится, хвостом радостно молотить не будет. Ох и хитра!
Знает, от кого чего ждать. А когда Митяй в подпитии, она и вовсе предпочитает с глаз исчезнуть, мало ли как дело повернется: может, конечно, и сладкий кусок перепасть, а может и каменюга.
Бросает камни Митяй метко, просто снайперски, вытянет руку перед собой, один глаз зажмурит, прицелится – и кинет, сильно, резко.
Взяться же за булыжник он способен неведомо с чего. Даже и не по злости, а просто – меткостью своей похвалиться или просто поразвлечься. Развлечения же у него всегда какие-то странные, с садистским уклоном – то доску так положить, чтобы она ненароком кого по голове огрела, то ведро воды в такое место поставить, чтоб непременно опрокинулось, а то и гвоздь подсунуть под задницу.
Особенно нравится ему Василия задевать. Не дает ему покоя то ли
Васина робость, то ли его всегдашняя самопогруженность. Вася – задумчивый, молчаливый, только взглянет исподлобья и снова глаза долу. А о чем думает – неизвестно. Вот Митяя и тянет Васю из этой его оцепенелой задумчивости выудить. То его любимый рубанок спрячет, то ложку выгнет так, что ею есть невозможно. Относится-то он к Васе нормально, они давно знакомы и в Вятке на соседних улицах живут.
Чужому Митяй за Васю глотку порвет, но сам спокойно пройти мимо не может.
Но вот и Митяй говорит, что нет, только не он.
Если не он, то кто же?
Сам Гнедов, хоть и старше их, и вроде как бригадир, тоже на такое дело не отважится. Конечно, псы всех достали в поселке – это точно.
Поначалу-то тихо себя вели. А теперь их уже с добрый, вернее, недобрый десяток, и малых, и покрупней, -всяких. Стая. Народ от них уже стонет. Приходили на днях из правления, говорят, убирайте собак.
Вы их прикормили, вы и избавляйтесь. И ничего слушать не хотят. А они и не прикармливали вовсе. Разве только Марку поначалу, да кто ж знал, что она, сука, такую свору вокруг себя соберет.
Днем собаки редко приходят под дом, чаще ночью, когда никого здесь нет. А так бродят где-то, брешут, собачьи свадьбы устраивают.
