Тибор Фишер - Идиотам просьба не беспокоиться
– Мне приходилось пить, но мне это не нравилось; мне приходилось спать с девушками, но мне это не нравилось.
Он утверждал, что этот роман длился почти тридцать лет, и дело было не только в физиологии. Он постоянно носил фотографию с собой в бумажнике, но однажды он потерял бумажник, и с тех пор у него в жизни нет счастья. В бумажнике не было никаких денег, только его удостоверение донора, сложенная фотография, какой-то повторный счет и карточка с его адресом. Он обошел все места, в которые заходил в тот день, спрашивал в магазинах, у соседей, в полицейских участках, но бумажник так и не нашелся. Френк говорил минут сорок, хотя последний зритель ушел из зала минут за двадцать до того, как он наконец замолчал.
* * *Миранда осталась выпить с Длинноволосым Исусиком и видела, как расходятся зрители. Наблюдать за ними было очень интересно. Как правило, по-настоящему черствые люди встречаются редко; конечно, никто не горит желанием делать тебе одолжение, но очень немногим людям – в данном случае, зрителям – нравится проявлять себя черствыми и бездушными. Она видела, как они собираются с духом, чтобы встать и уйти, пока Френк говорит. Она даже подумала, что, может быть, он специально парит им мозги, чтобы посмотреть, какое количество бреда способен выдержать человек, прежде чем он сломается и сбежит. Она наблюдала что-то подобное на улицах, когда прохожие, которые подавали нищим – денежкой или сигаретами, – не уходили себе восвояси, а останавливались послушать, как нищий вместо «спасибо» заводит горячечный и громогласный монолог о своей жизненной философии. Причем донору никогда не хватало сообразительности сказать: «Ты никчемный кусок дерьма, я уже дал тебе деньги, так что не думай, что я буду слушать твои занюханные банальности», – именно потому, что нищие представляли собой никчемные куски дерьма с занюханными банальностями, и им, как людям вежливым и культурным, не хотелось говорить ничего такого, что заставило бы нищих осознать свою жалкую сущность.
Нед сидел, вцепившись в бутылку пива, и периодические выдавал свое «семейство шизокрылых, вид – бредятина обыкновенная». Его вовсе не беспокоило, что все использовали его фразу, как свою. У Неда было два характерных качества. Во-первых, он не любил сидеть дома. Он всегда первым являлся на выступления и всегда уходил последним. И это при том, что никто с ним не разговаривал, никто его не слушал, у него не было никаких поклонниц – даже откровенные страхолюдины обделяли его своим вниманием. А во-вторых, он повторял свою фразу насчет шизокрылых в каждом выступлении, и не только в выступлении.
Смысл фразы был, безусловно, понятен, но Миранда понятия не имела, что это за слово вообще – шизокрылые. Скорее всего и сам Нед тоже не знал. А может быть, знал и отчаянно надеялся, что кто-нибудь спросит, что это значит или откуда он это взял. Миранда даже однажды собралась посмотреть в словаре, но ей стало лень. Может быть, Нед сам придумал это слово, да и непринципиально, есть оно или нет, смысл все равно понятен. И отношение говорящего тоже понятно: неодобрение. Все в мире делится на две категории: то, что мы одобряем, и то, что мы не одобряем. И если у тебя есть дежурная фраза, чтобы выразить неодобрение, то, воздерживаясь от нее, ты тем самым выражаешь свое одобрение. На самом деле, в случае крайней нужды, никакие словесные выражения не нужны вообще; взять хотя бы того хрюкающего продавца с Оксфорд-стрит. Конечно, похрюкивание – не идеальный способ для выражения мыслей, тем более если ты хочешь, чтобы тебя поняли правильно, но, с другой стороны, если тебя понимают неправильно – это ничуть не страшнее того, как если тебя понимают правильно.
И наконец, фраза Неда действительно запоминается, хотя она и несмешная. Это нисколько ей не мешает, что она не смешная. Наоборот. То, что она не смешная, но при этом очень запоминающаяся – наверное, и есть признак истинного юмора. И то, что Нед постоянно ее повторяет, в этом тоже есть смысл. Может, он ждет прорыва. Один из законов смешного гласит: если повторять шутку много-много раз, на каком-то этапе она станет смешнее. Миранда видела, как это бывает; это был комедийно-эстрадный эквивалент игры на рулетке, когда ты удваиваешь свою ставку, чтобы вернуть себе проигрыш и еще поиметь чуть-чуть сверху, и это действительно требует мужества – воскресить старую шутку, которая давно умерла, потому что иной раз приходится биться годами, пока зрители въедут в прикол. Неду еще предстоит немало потрудиться. Миранда обвела взглядом комнату, вдруг поразившись тому, что это все – ее жизнь.
Длинноволосый Исусик был разгорячен и взволнован, как и всякий мужчина, который уверен, что в скором времени его пенис ждет фантастическая приятность. Он искренне пытался узнать ее поближе, понять ее характер чтобы у них получился не анонимный, а очень даже именной секс. Также он с пониманием выслушал сорокаминутный монолог Френка, но только не смог решить, то ли Френк был новатором, который опередил свое время лет этак на десять, посланник нового смеха, юмора двадцать первого века, не предназначенного для веселья, то ли он был человеком, который уже очень скоро пойдет и повесится. Он не знал, дружит ли Миранда с Френком, и поэтому воздержался от каких бы то ни было замечаний, не желая рисковать своей предстоящей эякуляцией. Они с Мирандой обсудили клубы, какой кому больше нравится, и продюсеров, кто кого особенно ненавидит.
Френк закончил свой монолог – или ему просто надоело вещать в пустой зал – и присоединился к ним в буфете. Через пару минут нарисовалась девушка в берете, надетом задом наперед, и обвинила Френка, что он спер пять фунтов у нее из кошелька.
Миранда поднялась, чтобы уйти. Длинноволосый Исусик тоже поднялся, типа как они вместе, и пошел следом за ней. Уже на улице она обернулась и решительно заявила:
– Спокойной ночи.
– А что ты там говорила… насчет моего… ну, что ты… – Он запнулся.
– Я пошутила, – сказала она и пошла прочь. Он был вполне симпатичный мальчик, и было время, когда она относилась с симпатией ко всем, кто работал в жанре эстразной комедии: они все в одной лодке, и всем угрожают одни и те же опасности. Но сейчас ситуация стала слишком серьезной, чтобы играть в добрых товарищей.
Они потеряли на этом благотворительном мероприятии тридцать четыре фунта. Так не пойдет. У Пони будет тяжелый вечер.
Миранда была вне себя от злости. В местной газете написали даже о том, как спасли кошку, забравшуюся на крышу какой-то церкви, но ни слова не упомянули про ее благотворительный концерт. Она не из тех людей, кто бросает начатое, упорно твердила она себе, когда они с Вив вышли из такси и зашагали по Трафальгарской площади, сгибаясь под тяжестью снаряжения.
Она подошла к колонне Нельсона с таким видом, словно вовсе и не собиралась на нее забираться. У нее было стойкое ощущение, что все присутствующие на площади – от мутных туристов до многочисленных голубей – уже догадались о ее намерениях, но она пыталась об этом не думать.
Самое главное – успеть подняться достаточно высоко (чтобы ее не сумели достать) до приезда полиции. Пока она раздевалась, Вив быстренько распаковала снаряжение и установила лестницу. Вив не раз ей сказала, что она сумасшедшая, и тем не менее согласилась помочь: Вив была в меру преданной и в меру сумасбродной.
Миранда поднялась по лестнице на вершину постамента, покрытого коркой голубиного помета. Вив быстро смылась, прихватив лестницу, а Миранда начала восхождение на колонну Нельсона. Теперь, вблизи, холодный гранит источал ледяную угрозу, и высота пугала. И все это очень Миранде не нравилось. На улице было не жарко, тем более если учесть, что из одежды на ней были только альпинистские ботинки, пояс, рюкзак и темные очки.
Продвижение было медленным. Миранда когда-то давно занималась альпинизмом, и полтора месяца после благотворительного концерта она упорно готовилась к этому восхождению, насколько вообще можно упорно готовиться за полтора месяца. Но карабкаться на колонну Нельсона в голом виде – это само по себе уже стимул, чтобы карабкаться на колонну Нельсона в голом виде; никому не нравится отступать, когда на него смотрят.
На высоте тридцать футов она остановилась, глянула вниз и с удовольствием увидела большую толпу, отдельные фотовспышки и некоторое количество озадаченных полицейских, которые пытались решить, что им делать. Она решила, что больше смотреть вниз не будет. Она полезла наверх в голом виде, потому что ей не хотелось подняться и обнаружить, что никто на нее не смотрит. Когда ты поднимаешься на колонну Нельсона, чтобы привлечь внимание общественности к бедственному положению бирманских юмористов, – это одно, но когда на колонну Нельсона поднимается, чтобы привлечь внимание общественности к бедственному положению бирманских юмористов, голая молодая женщина – это совсем другое.
