Хербьёрг Вассму - Стакан молока, пожалуйста
— Стоит деньги? — У Дорте перехватило дыхание.
— Не в этом дело. Но у тебя уже двенадцать недель! — ответила докторша так мягко, что Дорте поняла: деньги тут ни при чем.
— А кто может? Помогать! Пожалуйста! — сказала Дорте упрямым голосом Веры.
— Нет. Это запрещено, — спокойно, но так же упрямо ответила белая женщина. — Давай лучше поговорим о твоем положении. Тебе есть где жить? Отец ребенка, где он? — Как будто жужжала большая муха. Дорте достала из кармана куртки купюру в двести крон и по столу подвинула ее к белой женщине, пытаясь в то же время загипнотизировать ее глазами.
— Платят не здесь. Но я спущусь с тобой, и тебе вообще не придется платить, — сказала белая женщина и отодвинула от себя деньги.
— Мало? — спросила Дорте, покрывшись потом, дурнота и тошнота душили ее.
Докторша покачала головой и протянула над столом руку, словно хотела погладить Дорте.
— Надеюсь, ты понимаешь, что я должна зарегистрировать тебя, даже если ты не назовешь отца ребенка или свое имя?
— Регистрировать? Полиция? — выдохнула Дорте, а ноги уже готовы были бежать.
— Нет, только в журнале. Ты ни в чем не виновата. Быть беременной еще не преступление! Ты понимаешь все, что я говорю? — спросила белая женщина, и в комнату впорхнула улыбка.
— Журнал? — Дорте с сомнением убрала деньги в карман.
— Такое правило! — Докторша задумалась, вертя в пальцах шариковую ручку. — Ты незаконно приехала в страну?
— Нет. Турист.
— Ты была у меня несколько месяцев назад, верно? Дело ведь не только в беременности, у тебя есть и другие трудности. Правда?
Дорте не ответила. На письменном столе стояло маленькое деревце. Сморщенный оранжевый плод висел на ветке вместе с редкими листьями. Другие лежали вокруг горшочка.
— Я могу кое–кому позвонить, кто может о тебе позаботиться, — дружески сказала белая женщина. Слишком дружески.
— Спасибо! — ответила Дорте, глотая воздух, и встала, еще не осознав этого. Докторша тоже встала.
— Подожди! Мы здесь чтобы помогать!
Дорте выбежала из кабинета. Докторша — за ней. Дорте слышала, как докторша что–то говорит дежурной за стойкой, и чувствовала на затылке их взгляды. Она чувствовала их, даже когда бежала вдоль стен домов. Люди спешили мимо, они проходили сквозь нее, даже не замечая этого. Компания девушек в летней одежде. Из–под коротких топиков и кофточек всем на обозрение были выставлены их пупки. Короткие юбки. Открытые рты, как у рыбок в аквариуме. Развевающиеся на ветру волосы. Девушки были ее возраста. Они смеялись, смеялись, смеялись…
39
В запахах была какая–то обнаженность. Особенно когда Дорте неподвижно сидела на первой попавшейся скамейке. Не важно где — главное была возможность отдохнуть. Весь город — дома, машины, деревья и небо — был синий, стеклянный. Взгляд ни на чем не мог задержаться. Вскоре над всем склонился тощий лунный серп.
Потеряв надежду договориться с кем–нибудь возле отеля, Дорте пошла на ближайшую парковку. Лара назвала бы это «везухой», когда мужчина в чистеньком дорогом автомобиле опустил окно и спросил, не покатается ли она с ним. Он был хорошо одет и не старый.
Она сказала «полторы тысячи» голосом, по ее мнению, похожим на Ларин. Он кивнул и дал газ, ни о чем больше ее не спрашивая. Дорте закрыла глаза и думала о том, что купит молоко у смуглого торговца. Когда все будет позади. Может, этот клиент высадит ее где–нибудь поблизости, тогда ей не придется долго идти пешком. Она открыла глаза, когда машина остановилась у реки среди густо растущих деревьев. Он пробормотал, что ему надо разложить сиденье, и попросил ее на минуту выйти из машины. Дорте взяла сумку и вышла. Видно, она слишком расслабилась, удобно сидя в машине, потому что не сразу смогла выпрямиться и встать.
Оглянувшись, Дорте увидела, что вода смотрит на нее миллионами добрых глаз. Она была густо усыпана ими. Настоящее звездное небо. Дорте сделала несколько шагов и поскользнулась на мокрых листьях. Обретя равновесие, она испытала несказанную легкость. Словно все осталось уже позади. Словно работа сделана, и ей не нужно искать новой. Словно уже не было необходимости красть неохраняемую еду. Словно она только придумала, что будет письмо от Лары. Придумала желтые бумажки. Словно каждый культурный человек знает, что Анне Карениной не нужен никакой паспорт, где бы она ни находилась. Потому что ей не нужно копить деньги, чтобы вернуться домой. Все уже было оплачено!
Наконец–то! Она сделала несколько шагов, скорее угадывая, чем слыша, как мужчина возится с сиденьями. Ноги сами собой, без всякого усилия с ее стороны, несли ее вперед. Над водой роились насекомые. В блеске воды, как спасательный круг, плавал лунный серп. В одном месте над пнем поднимался красивый зеленый свет. Он словно просачивался сквозь кружево.
Дорте подошла к самой воде, все казалось так естественно. Почти хорошо. Как будто она сдала вступительный экзамен и знала, что оценка ничего не значит, потому что место в школе ей уже обеспечено. Ей было непонятно, зачем она постоянно таскает с собой эту тяжелую сумку. Всегда. Она опустила ее на землю и на ходу раскинула руки.
Ледяная вода обхватила ее щиколотки, но это было уже не важно. Главное, заставить себя утонуть. Сдаться. Не барахтаться, не пытаться выплыть. Превратиться в случайный предмет, спокойно несомый течением. Ей уже не было холодно. А под ногами не было дна.
Дорте искала для отца наживку. Покрытого иголочками ручейника, из тех, что жили на дне. Они прятались под облепившей их хвоей. И стебельками. Она входила в воду и ногами нащупывала на глубине эти оболочки из стебельков. Щуки обожали такую наживку.
Отец сидел в своем кресле и точил заржавевшие крючки. Он выглядел усталым, поэтому Дорте не хотела ему мешать. Вода достигала ему уже выше щиколоток, но он ничего не замечал. Вокруг него корешками вверх плавали его книги, раскрытые переплеты напоминали раскинутые крылья. Некоторые действительно ценные старинные книги были уже испорчены. Например, иллюстрированная история Европы! Корешок был в пятнах, обложка размокла. А рядом покачивалась на воде книга, которая лежала на его ночном столике в то утро, книга называлась «Честав».
— Папа, почему ты не спасаешь свои книги? — закричала она. Он не ответил. — Вытащи из воды хотя бы те, что ты еще не прочел! — в отчаянии кричала Дорте. Но он, как и раньше, сидел, не замечая ее.
Какой–то человек в мокрых брюках склонился над ней. Он постучал ей по спине и хотел, чтобы ее вырвало. Она послушно сделала несколько попыток. У кого–то стучали зубы. Нет, людей было двое. Один упал в вереск. Встал, сделал несколько шагов наугад. Он тяжело дышал и смотрел на нее. Наклонился над ней и что–то сказал. Она не поняла. Он потянул ее, попытался посадить. Хотел увести с собой.
У Дорте не было сил. Где–то вне ее раздался крик. Откуда и кто кричал, она не знала. Но крик разрезал воздух, как сирена. Человек велел ей замолчать. Слабо похлопал по щекам и сказал, что ничего ей не сделает. Дорте слышала, как он обещал сохранить ее сумку. Слышала его сквозь свой неумолкаемый крик.
Он понес ее. Спотыкаясь. Пыхтя. Посадил в машину. Кожаное сиденье сразу намокло. С его костюма тоже текло, пока он, опершись об автомобиль, куда–то звонил. А крик тек из нее на ее мокрые колени.
Он пристегнул ее ремень, потом сел со своей стороны. Телефон висел на крючке. Руки у него дрожали. У взрослого мужчины дрожали руки! Он звонил. О чем–то спрашивал. Ждал. Повторял. Наконец он сказал:
— Мы сейчас же приедем! Немедленно!
Мужчина в зеркальце заднего обзора. Щетина в уголках рта. Словно шипы на лепешке–лефсе. Жидкие волосы вокруг залысин. Глаза, перебегающие с телефона на нее, потом на руль и на что–то за пределами машины. Он сам, наверное, даже не подозревал, что его глаза мечутся по сторонам. Время от времени он умолял ее перестать кричать. Даже грозился высадить ее из машины. Как будто в этом была ее вина.
Женщина в белом халате взяла ее руку и сделала ей укол. Последнее, что Дорте слышала, был крик, он все еще не умолк.
Когда Дорте пришла в себя, горло болело как от ожога. Она хотела попросить белую тень дать ей попить, но у нее пропал голос.
Мать рассказывала Богу то, чего она, строго говоря, не могла знать. Дорте сидела с ней в кровати и была гораздо меньше, чем на самом деле. Маленькая, как кукла. Голос у матери был странный, не такой, как всегда. Мать стыдилась ее. Мать рассказывала Богу о Ларе, которая уехала в Москву, чтобы открыть там пансионат. Но не о Томе, который сидел в тюрьме. Каждый раз, когда Дорте делали укол, мать переставала молиться. Поэтому она никак не могла перечислить Богу всех, кого обычно просила защитить. Мать была не такая, как прежде. Она как будто не понимала всю серьезность их положения. Почему–то там оказались кожаные сиденья автомобиля. Кожа была испорчена водой. Сперва она сделалась твердой, как картон, потом раскрошилась. Это точно. Сколько клиентов ей придется обслужить, чтобы возместить убытки? Наконец мать, кажется, перестала обманывать Бога.
