День рождения кошки - Набатникова Татьяна Алексеевна
Правда, вся семья уже собирала про нее анекдоты, но до настоящего маразма было еще далеко. При настоящем будет не до смеха.
А пока она и сама не прочь была посмеяться над собой вместе со всеми.
— Таня, — говорила она старшей внучке, — тебе звонила твоя подруга, просила передать, что ей сейчас что-то там ставят на телефон и если потом до нее нельзя будет дозвониться, то она в каком-то интернате.
Оказывается, что речь шла об установке модема и о выходе в интернет.
Им смешно. Да, она не старалась вникнуть во всю эту новизну. Более того, она от нее шарахалась, как от брызг лужи, по которой проезжает машина. Экономила силы: ведь помнить прошлое — тоже работа.
Оно оскудевало и таяло с каждым годом, как шапка полярных льдов. Но и то, что уцелело, уже некому было поведать.
Когда-то ее собственная мать, состарившись и пережив всех ровесников, дружила с последним, и он жался к ней, дорожа их общими воспоминаниями: давным-давно он раскулачивал ее семью, выселял из дома, отнимал нехитрые пожитки. В те незапамятные времена они даже не догадывались, как были счастливы — потому что были молоды и могли еще чувствовать боль и радость.
И то, и другое с годами покидает человека.
Мир пустеет и умолкает.
Баба Маша силилась удержать его звучание и яркость, сосредоточиться на летнем буйстве зелени, но внимание быстро утомлялось, и перед глазами, словно заставка в телевизоре, возникала более надежная картинка из памяти: солнечный трепет и лепет листвы ее детства. Но и та пропадала, как при плохой связи.
Настоящее уже не воспринималось, прошлое не держалось.
Баба Маша напряглась и подумала про своего покойного мужа. После его смерти она боялась умереть от тоски. Теперь она не могла вспомнить, что такое тоска.
Однажды он сказал ей: «Я бы женился на тебе даже без любви». Собственно, это было признание в любви, но тогда оно ей не понравилось: допущение «даже без любви» показалось обидным. Как бы он посмел не полюбить ее?
Теперь ее не любил никто.
И она никого не любила.
Но ведь это и была свобода? К которой она стремилась всю жизнь. В возрасте Алины мечтала: если бы можно было никого не слушаться, а делать что хочешь! Но в детстве приходилось отчитываться за каждый шаг перед родителями. Потом, когда выросла — перед мужем. Потом ответственность за детей не давала ни пяди свободы. Потом…
А потом все, баба Маша, ты свободна: хочешь живи, а не хочешь — никто не закручинится. Алину в садик устроят.
Старая женщина выпрямилась у окна и растерянно огляделась: как, это и есть счастье?
Так вот оно какое…
Летние сны
В пятницу никак не могли закончить работу: то компьютер давал сбой, то Ольга Сергеевна — от жары и неустройства судьбы. У нее уже много месяцев не было никого, и, запирая склад перед выходными, она в сердцах сказала:
— Скоро с ума сойду, наверное!
Юлии Владимировне было жаль ее: такая женщина без пары.
Между собой они были на «вы» и по имени-отчеству: бухгалтеру и кладовщику легче работать, сохраняя официальную дистанцию, — но взаимная симпатия, проверенная годами, позволила бы им считать себя подругами, если бы их отношения продолжались вне работы.
Они многое доверяли друг другу, но и скрывать было что.
Например, в этот вечер Юлии Владимировне предстояло свидание. Но она помалкивала, не желая огорчать менее удачливую коллегу. Так же она не говорила ей о своих дополнительных доходах: по вечерам дома она делала бухгалтерские балансы еще для двух маленьких фирм. Конечно, устаешь смертельно, но сама возможность подработать есть далеко не у каждой женщины — у Ольги Сергеевны, например, ее не было.
Стыдно быть богатой в окружении бедности.
Стыдно быть любимой в окружении тотального одиночества.
Склад наконец закрыли, отчеты отослали по электронной почте — и отправились на выходные.
Юлия Владимировна добралась до дома, приняла прохладный душ, переоделась и поехала к любовнику.
Бедной Ольге Сергеевне даже познакомиться с мужчиной негде, тем более что все ровесники давно спились, а редкие уцелевшие надежно женаты. У Юлии Владимировны возможностей куда больше: она со своими подработками где только не бывает.
Ольге Сергеевне уже снились лесбийские сны — от безысходности и страха, что больше нечего ждать. Ей снилось: вот она лежит рядом с какой-то женщиной и долго преодолевает отвращение, готовясь к ней прикоснуться. Отступать уже некуда, назвалась груздем… Но тут под ее рукой вдруг как будто почка лопнула — и стал распускаться великолепный аспарагус, распрямляясь и вырастая. Ну, с облегчением думает она во сне, если это и есть лесбийство, то не так страшен черт, как его малюют.
Ее подмывало рассказать на работе про свой сон Юлии Владимировне, но смешно бы у нее не получилось — а стыдно она не хотела.
Юлия Владимировна приехала к любовнику, желанная и долгожданная, и он сварил ей кофе, пока она смотрела в окно на закат.
Он иностранец, венгр, и она улыбнулась, припомнив из «Бравого солдата Швейка»: «Скажите, а вы любите мадьяр? Этих нехристей? Ведь нет?»
— Янош, а что, венгры — мусульмане? — спросила она.
Он легко развеял эти домыслы.
Затем последовал веселый, освежающий секс — счастливые минуты, за которые он всегда благодарил ее.
— Конечно, у мужчины меньше проблем с завершением акта, но все же настоящее удовлетворение он получает далеко не всегда, а только с понимающей, отзывчивой женщиной.
Предполагалось, что это она и есть.
В Будапеште у него семья.
Когда Юлия Владимировна уезжала от него часов в одиннадцать, было все еще светло. Дневное пекло смирилось, и она, любуясь опустевшим городом, с легкой горечью думала, что женщине все-таки нужны не приключения, какими бы красивыми они ни были, а покой и стабильность.
Но горевать всерьез у нее не было причин, потому что появился недавно и подходящий человек, с которым можно жить — и он к этому стремился.
Вот его Юлия Владимировна не скрывала, а охотно рассказывала Ольге Сергеевне о звонках и визитах своего жениха. Ольга Сергеевна радовалась за нее и говорила, что сам Бог его послал, чтобы избавить ее от неутолимой любви к одному недостижимому, вполне бесполезному персонажу. Нет, не к венгру. Венгр тоже появился в качестве отваживающего средства.
Но никакие средства не помогали.
Юлия Владимировна завидовала Ольге Сергеевне, что та свободна от этой изматывающей зависимости — сродни алкоголизму, наркомании. Свободна, никого не любит, не страдает:
— Какая Вы счастливая, Ольга Сергеевна! Не жгут вас на этих углях.
— Да какое там счастье, Юлия Владимировна! — чуть не плакала бедная женщина. — Скоро свихнусь от этих гормонов. Вернее, без них.
— Ну и какие проблемы, этого добра кругом — как грязи!
— Где вы видите? Покажите хоть одного!
— Уж очень вы разборчивы.
Это утешало Ольгу Сергеевну: все-таки разборчивость — не самая худшая черта. Она гордилась своим превосходством над легкомысленной, если не сказать больше, Юлией Владимировной.
Это она еще мало про нее знала.
А в воскресенье Юлия Владимировна ждала прихода своего суженого. Сидела дома за компьютером, составляла очередной баланс и ждала: с минуты на минуту появится ее гость.
Звонок в дверь.
Она не сразу оторвалась от клавиатуры, что-то еще поспешно допечатала, а потом запоздало побежала к двери, держа наготове улыбку радости. Даже в глазок не посмотрела, настолько была уверена, что это он.
Отодвигает защелку с чувством вины, что заставила его ждать. Раскрывает дверь, нетерпеливо простирает руку и втягивает его внутрь, чтобы осыпать всеми просроченными нежностями.
И тут вдруг видит, что это не он, не тот, кого она ждала, а совсем другой.
Он смущен таким горячим приемом, но и обрадован, и готов отозваться, ее нечаянный посетитель. Она видит это, и вспышка новой радости далеко превосходит ту, что она приготовила: ведь перед ней — тот, кого она ждет всегда, кого будет ждать до скончания века, но кого ей так никогда и не дождаться.
