День рождения кошки - Набатникова Татьяна Алексеевна
Вот что предстояло выразить в фильме, невыразимое: не по хорошу мил, а по милу хорош.
Директор фильма, Варя с экономического факультета, подсчитывавшая все затраты, придумала один хитрый ход. Не так давно на Ленинградке открылся большой магазин IKEA — все для дома. Фирма иностранная, там свои порядки: в течение месяца, если вещь не подошла или просто не понравилась, ее можно вернуть.
Поехали они с Владиком, набрали всякой всячины: светильников, тумбочек, ковриков, рамок. Пригодилась только половина, но Владика невозможно было разлучить с этими предметами: что с него взять, художник…
Весь вечер накануне съемок просидел в готовой комнате — не мог расстаться со своим детищем. Для него работа была завершена и имела законченный смысл. Его уже не так интересовало, что будет делать режиссер и актеры в этом созданном им интерьере.
Глашина мама несколько раз заглядывала в комнату, звала Владика поесть.
— Сейчас, — отговаривался Владик, поправлял стопку книг на столе — и снова садился смотреть.
Он уже обдумывал вторую декорацию. Вот отснимут все в первом интерьере, и опять они с Варей поедут в ИКЕЮ, сдадут прежние вещи и наберут новых.
Варина же часть работы не кончалась никогда. Составить график смен и утвердить его на кафедре. Получить хороших осветителей, не шкурных, привезти их вместе с техникой. Нанять машину. Договориться с электриком из РЭУ, чтобы пришел вечером, подключил осветительную аппаратуру на всю ночную смену, а утром отключил.
Сбегать сосисок купить на всю съемочную группу. И это в бюджете фильма.
Глашина мама меняет доллары на рубли купюрами по пятьдесят и по сто, чтоб удобно было расплачиваться: шоферу, электрику, осветителям за переработку.
Еще пиротехник. Который устроит на темной площадке вспышку.
Еще чуть не забыли: диспетчеру в РЭУ взятку, чтоб молчал про несанкционированное подключение к трехфазнику. Это мамина задача. В некоторых моментах не обойтись без опыта взрослых.
Для Глаши все эти технические проблемы — дело десятое. Ее задача куда сложнее: ну как, как передать это состояние, когда соблазн любви и единения с другой душой вырывает тебя из созданного тобой мира, переносит вроде бы в мир даже лучший — и вдруг оказывается, что собственная твоя жизнь несет урон нестерпимый. Как это выразить без слов, одним видеорядом? Да чтобы зритель ощутил эту тоску невозвратной потери.
Тоску безответного вопроса, который мучает ее с детства, с тех пор, как расстались ее родители.
Леонид Данилович, старый кинематографический волк, к которому пришла за советом, — и тот не знал.
— Да, Глаша, это великая тайна: почему нелюбимый, даже очень хороший, даже очень правильный, аккуратный и воспитанный человек мешает и раздражает, а любимый, даже больной, капризный, в каких-то домашних лохмотьях, только способствует…
В это время проползала мимо них по-черепашьи старая, больная, любимая жена Леонида Даниловича — именно в каких-то домашних лохмотьях, не слыша их разговора, и он проводил ее взглядом, полным заботы и нежности.
У Глашиной мамы была парадоксальная задача: быть всегда под рукой и в то же время отсутствовать.
Она мешала: а ну как сорвется при ней вгорячах не то слово. Опять же не закуришь. И при ней трудно быть главной, а режиссер — главный человек на всем пространстве съемочной площадки.
Но и без нее как? — осветители привезли коротковатый кабель: не хватило подключиться к трехфазной линии, которая была только в соседнем подъезде. Всего не предусмотришь, особенно когда первая в жизни съемка. Нанятую Варей машину, естественно, давно отпустили.
А смена уже началась, пошел отсчет времени: от нуля до восьми утра.
Пришлось маме ехать с одним из осветителей во ВГИК за другим кабелем.
Привезли. Подключились.
Установили на лестничной площадке осветительные приборы. Пиротехник ждал сигнала для взрыва.
Глаша репетировала с актерами перед бутафорским щитком.
— Ты поворачиваешься, вспышка — и падаешь со стремянки. Не бойся, мы тебя подхватим…
Она оглядывается с досадой:
— Мама, ну все, ты уже не понадобишься, спасибо!
— Если что, звони, я в секунду здесь.
Хорошо, что семья старшей дочери живет в соседнем доме.
Когда-то мама мечтала, что Глаша станет врачом. Ей казалось, в характере девочки есть твердость, необходимая хирургу.
Глашин папа был хирургом, мама его любила, и сердце ее обмирало от восхищения, когда он шагал по больничному коридору и полы его халата развевались, как бурка полководца.
Гром истребителя в небе, стремительный аллюр всадника и жесткий росчерк скальпеля по живой плоти не могут не взволновать женского сердца. Помимо сознания и воли. Коллективное бессознательное женщин творит свои мифы. О кентавре, например: чтобы выше пояса он был человек, а ниже пояса — конь.
Сына-воина Бог не дал, так пусть хоть дочь осуществит эту честолюбивую жажду — власть знающей, зрячей, твердой руки.
Так и мерещилось: вот она после сложной, успешно проведенной операции стаскивает с лица маску, стягивает с рук резиновые перчатки и устало отдает последнюю команду ассистентам, медсестрам и анестезиологам: «Всем спасибо! Все свободны».
В восьмом классе она даже отправила Глашу на целый год в другой город, к папе, чтобы приобщить к священному ремеслу.
Потом убедила поступить в спецшколу при мединституте — с усиленной биологией и химией.
Не помогло: в десятом классе своевольная девчонка бросила всю эту биологию и химию, экстерном закончила другую школу и поступила во ВГИК. Увы.
Мама уже сбегала по лестнице, следя, как на ступенях ломалась ее тень от ярких софитов. На площадке четвертого этажа закончилась репетиция и вдруг установилась полная тишина. Мама замедлила шаг, не понимая значения этой тишины, и подняла голову. Отчетливо раздался звонкий Глашин голос:
— Внимание… Мотор!
Мама замерла, по спине ее пробежали мурашки, и волоски на коже вздыбились от священного трепета — такая властная сила прозвучала в этом нежном девичьем голоске. И все готовно подчинились этой силе: оператор Виталик, актеры, пиротехник, осветители, директор, художник — все от этой секунды действовали послушно воле одного существа — ее дочери.
Мама выбежала из подъезда. В темноте двора на асфальте лежали яркие квадраты света с их площадки, мама запрокинула голову, постояла еще секунду и пошла прочь, стараясь не стучать каблуками.
Так вот она какая, эта минута, ради которой все они сегодня надрывались в суматохе, сводя воедино концы с концами.
Из ее жизни уже ушла любовь, образовавшаяся брешь одиночества пока успешно заполнялась работой (если бы еще не выходные и праздники, было бы совсем нечувствительно), благодатная усталость спасала от бессонницы, и даже в эту ночь она спала, но проснулась задолго до звонка будильника.
Съемочная смена заканчивалась, к восьми должен был прийти электрик Наиль, чтобы отсоединить кабель осветительного оборудования. Этот кабель так и тянулся из двери их подъезда к соседнему. Мама немного подождала электрика, но не выдержала, поднялась к своей квартире, следуя кабелю, как путеводной нити.
Наружная дверь по-прежнему была снята с петель, вход лишь условно прикрывался внутренней дверью, захлопнуть которую мешал кабель.
Мама толкнула дверь, она бесшумно раскрылась. В комнате все еще горели софиты, по коридору перемещались, как тени, усталые ребята, не занятые в съемках. На нее никто не обратил внимания. Во всей квартире царила ватная приглушенность бессонного утра.
Из комнаты донеслась последняя команда режиссера:
— Камера стоп! На сегодня закончили.
И еще через мгновение — усталое, но четкое:
— Всем спасибо! Все свободны.
Баба Маша смотрела в пустой утренний двор из окна — бессмысленно, как в телевизор. Алина спала. К счастью, ребенка не водили в садик, пока прабабушка была еще в силе.
