Анна Матвеева - Небеса
Микрофон испуганно зашипел под губами великого гуру и начал работать почти без перерывов: «Дорогие николаевцы, Вишну уже здесь!»
Мне показалось, великий гуру имеет в виду самого себя, но публика затрепетала от волнения.
«Вы избранные и счастливые дети Вишну, потому что открыли ему свои сердца. — Великий гуру говорил, как будто пел. — Те, кто сегодня отведал наших сладостей, может с достоверностью сказать: теперь Вишну живет и в моем сердце!»
Сладкий ком горячо ударил в горло, это два моих кремовых Вишну явственно просились наружу. Я сорвалась с места, помчалась к зашторенному выходу, запечатав ладонью губы. Туалеты были слева за углом, мы часто секретничали здесь с другими «стрекозками».
…Не следовало есть эти пирожные — даже теперь, освободившись от съеденного, я чувствовала себя так, словно в сердце копошился целый взвод индийских божков.
* * *Имя Вишну не раз мелькало в калейдоскопе детских впечатлений — все благодаря моему бессистемному чтению. Я выучилась читать сама и очень рано — трех лет от роду. В таком возрасте дети обзаводятся первым набором воспоминаний, но память еще не настроена по взрослому образцу и дает сбои почти на каждом этапе. Одни эпизоды пускают в ней цепкие корни, другие не дают даже самых жалких всходов — вот и я в точности не запомнила, как научилась чтению, теперь мне кажется, будто я всегда умела это делать. Конечно же, никто не рождается на свет с умением складывать из черных значков живые картины, и скорее всего в тот год чтению учили старшую Сашеньку, а я, как обычно, попалась под руку.
Взрослые думали, что я читаю слова, не понимая смысла, который они обретают в разных своих сочетаниях, а я не стремилась спорить: неведение родителей разрешало любые книги — не только детские. Изобильной библиотекой родители были обязаны маминой подруге: она трудилась в книготорге и устраивала дефицитные тома даже тем своим знакомым, что не читали ничего, кроме отрывных календарей.
Книг у нас было так много, что на полки их приходилось строить в два ряда: первый, парадный, гордился позолоченными переплетами — собрания сочинений, серии, многотомники… В другом, упрятанном от посторонних глаз, жались скромные солдаты от литературы, сосланные в запас. Именно там, в пахнущем старой бумагой убежище, я отыскивала другие книги — они хранили на истертых страницах следы множества глаз. Разрозненные тома стояли плотным строем, похожим на расшифрованную кардиограмму, их переплеты были серыми и напоминали использованные бинты: никто этими книгами не любовался, и только я, не то из любопытства, не то из жалости, тянула к себе уголок очередного издания. Так и выудила однажды том в исчерна-бордовой, как сырая печенка, обложке. «Три великих сказания Древней Индии». «Рамаяна», «Сказание о Кришне» и «Махабхарата» следовали друг за другом, а я — за ними. Добрую половину я, конечно, не понимала — и меня раздражало, что глаза героев были здесь розовыми, «как лепестки лотоса». Все же что Рама, что Вишну, поминутно всплывавший на поверхность сюжета, с детства прописались в моем мире — на равных правах с Незнайкой и Мэри Поппинс.
…Смешанное дыхание согрело воздух, в зале стало намного теплее. Великий Гуру стоял на сцене, оранжевая простыня свисала над тонкими ножками, а сзади, на панно, бесстрастный идол опустил веки, слушая восточную проповедь. Именем бога Вишну запрещалось есть мертвых животных, если же человек всерьез рассчитывал проститься с колесом сансары, Великий Гуру советовал петь мантры без передышки. Говорил он все это с таким унылым видом, словно торопился поскорее окончить неприятное дело, и мне казалось, он сам не слишком верит собственным словам. Колесо сансары представилось похожим на мельничный жернов; меня опять мутило.
В зале начинался шабаш: вишнуиты качались из стороны в сторону, как незабвенные стройотрядовцы, только вместо бардовских песен они громко выкрикивали мантры. Голос Великого Гуру постепенно затонул в этом хоре, ушел на дно, как выброшенный ключ. Мне казалось, только я одна не кричу вместе со всеми, ревущее безумие сгущалось вокруг, как волны на картинах маринистов захватывают кораблик в тесный плен: без права на спасение.
«Вам плохо?»
Незнакомый голос словно бы тронул меня за плечо.
Владелец голоса выглядел оригинально — особенно в сравнении с вишнуитами. У него были длинные, ниже плеч, волосы и борода, светлое кольцо вокруг рта — такие вошли в моду совсем недавно. Джинсы, серый свитер, очень внимательные и тоже серые глаза. Глазам лет двадцать пять максимум.
— Вы не очень похожи на вишнуитку!
— Алаверды, — огрызнулась я. Мне стало стыдно, что я здесь сижу. Даже думать не хотелось, как это смотрится со стороны.
Сосед рассмеялся.
— Как вас зовут?
— Глаша. А вы что, собрались меня завербовать?
Все вокруг орали так громко, что нам тоже приходилось кричать друг другу на ухо.
— Пойдемте, Глаша. Здесь уже не будет ничего интересного.
Его звали Артем. Точнее, отец Артемий: борода и длинные волосы оказались не поклоном в адрес моды, а признаком сословной принадлежности. У меня прежде не имелось знакомых священников, зато имелись представления о том, как они должны выглядеть. Тут, конечно, постарался Пушкин с бессмертной сказкой: при слове «поп» воображение тут же принималось за работу и спустя короткое время выдавало готовый фоторобот — бескрайнее пузо, мрачный взгляд и алчно трясущиеся руки. С отца Артемия можно было рисовать совсем иных героев — Энея там или Париса, но он, удивительное дело, тоже был священником.
Мы шли по вечерней обледеневшей улице, и священник Артемий рассказывал о вишнуитах.
— А вы-то, батюшка, что у них забыли? — ядовито спросила я, но Артем (я мысленно стала звать его по имени, пропуская сановное обращение) не обиделся. Хмурясь, он рассказывал о прихожанке своего храма — ее дочка попала к вишнуитам, бросила институт, таскает деньги из дому…
Артем пытался говорить с этой девочкой, но она даже слушать его не пожелала. Единственное, что он смог сделать, так это попросить, пусть она возьмет его с собой на сборище. Девочка после долгих переговоров и условий согласилась, зато не явилась сама. Артем собирался уходить с этого хеппенинга, но заметил меня.
— Мне показалось, вам плохо, и я решил остаться на всякий случай.
Если верить Артему, вишнуиты не такие уж безобидные ребята, как считалось в Николаевске. За оранжевыми шторами таилась экономически продуманная пирамида вроде тех, что обрушились в последние годы на Россию, похоронив под обломками доверчивых и жадных до быстрых денег граждан. Правда, вишнуизм сулил не столько деньги, сколько полное и окончательное просветление.
