Булат Окуджава - Упраздненный театр
Так незаметно он очутился возле Дворца культуры. В этот момент широкие двери его со скрипом распахнулись, и повалила серая шумная толпа. Ванванч понял, что кончилось кино или собрание. И когда эта толпа рассеялась, он увидел Афоньку...
Афонька медленно спускался с крыльца, и был он все в той же знакомой серой рубахе навыпуск, как тогда, перед смертью. "Вот!.. ‑ мелькнуло в голове Ванванча. ‑ Вот он... Афоня!.." ‑ "Афонька!.." ‑ крикнул он и, расставив руки, побежал навстречу другу. Побежал, побежал и уже изготовился обхватить его, и выкрикивать нелепые, подогретые любовью слова, и прижаться к тому месту, где чернела недавно зловещая дырочка... "Ух ты, мать твою..." И они сошлись, и тяжелый костлявый кулак Афоньки врезался в лицо Ванванча...
Ванванч упал и замер. Так он пролежал с полминуты. Поднялся, дотронулся до носа. Нос был чужой. Рука была в крови. Вдалеке виднелась сутулая спина медленно уходящего Афанасия Дергачева.
12
В Нижнем Тагиле на улице Восьмого марта стоял кирпичный одноэтажный дом. Какой‑то купчишка построил его для себя в давние времена. Теперь в нем жил первый секретарь горкома партии. Он пригласил к себе горкомовского завхоза и сказал ему: "Вы там будете обставлять дом, смотрите, чтоб никаких штучек и финтифлюшек. Как у всех. Понятно?" Завхоз кивнул оторопело. И в дом въехали казенные предметы, все с металлическими бирками. И что же? Началась райская жизнь. Ванванч обстоятельно обставлялся тоже. Во‑первых, у него впервые появилась маленькая, но своя комната; во‑вторых, он, оказывается, жил в бельэтаже! Бельэтаж звучало как Эдем. Ах, это был не просто какой‑то там первый этаж, ибо внизу располагался полуподвал, где проживал дворник Блохин. И это был не банальный второй, а именно ‑ бель!.. И хотя мебель была старая канцелярская, увешанная металлическими казенными бирками, но было здесь все, что нужно.
В самой большой комнате ‑ стол посередине и диван у стены. Невиданный доселе радиоприемник "ЭЧС‑2". По нему можно было слушать даже радио "Коминтерн" из Москвы. И когда в Москве выступал Сталин, все собирались вокруг этого волшебного ящичка и, замирая, вслушивались в космическое потрескивание и голос далекого вождя. И папа тогда сказал: "Какое изобретение! Сиди себе дома и слушай Москву!.." А после наклонился к Ванванчу и шепнул ему: "Това‑рищ Блохин хотел послушать. Скорее зови его". Дворник Блохин сидел на стуле рядом со всеми и тоже слушал и теребил бороду. Однажды он сказал Ванванчу во дворе: "Я раньше у купца Малинина в дворниках служил. Хрен бы он меня радио слушать позвал бы... Видишь как..." ‑ "Конечно, ‑ сказал Ванванч, польщенный, ‑ мы же большевики". ‑ "Ну", подтвердил дворник.
Был еще папин кабинет со стареньким диваном, с небольшим письменным столом и канцелярским шкафчиком, в котором стояли книги. Дальше по коридору размещалась маленькая комнатка, в которой устроился счастливый Ванванч. У него была железная кровать с никелированной грядушкой, маленький стол и маленький шкафчик, а в нем ‑ его книги. Еще была комната для бабуси с такой же железной кроватью, а еще ‑ спальня с двумя такими же кроватями для папы и мамы, и у окна ‑ облупившийся гардероб. Этот гардероб служил давно и многим, но все забыл, и душа его была мертва. Впрочем, это никого не беспокоило.
В конце коридора располагалась большая кухня с громадной кирпичной печью и с плитой на ней. Угол кухни занимал объемный дубовый чан, в котором хранились запасы питьевой воды. По утрам приезжал водовоз, и Блохин заполнял чан мутной водой из городского пруда. Бабуся бросала в воду щепотку квасцов ‑ через час вся муть оседала на дно. Ванванч никаких несовершенств не замечал. Он плотно закрывал дверь своей комнаты, садился за стол, доставал лист чистой бумаги и мелким аккуратным почерком заполнял каждый лист. В день по листу. Так он решил. Роман был из жизни китайских коммунистов.
Название придумалось без промедления: "Ю-шин доброволец". Герой был похож на Афоньку Дергача, обиды на которого не было. Что‑то пронзительно синее клубилось в раскосых глазах Ю-шина, когда он смотрел сквозь прицел винтовки на скрюченные фигурки японских оккупантов.
Постепенно он привыкал к новой школе. Это было добротное четырехэтажное здание, пахнущее свежей краской. Был просторный класс, украшенный портретами вождей, географической картой и живой Сарой Мизитовой, чьи розовые щечки и слегка раскосые татарские глаза отвлекали Ванванча от науки. Взаимное расположение вспыхнуло с первых же дней. Она сидела на первой парте и время от времени оборачивалась и, как‑то из‑за плеча, всматривалась в Ванванча. Он ждал этого и подмигивал ей незаметно. Розовое на ее щечках пунцовело, она опускала глаза и отворачивалась. Этот ритуал становился традиционным. Когда Сара болела и отсутствовала, жизнь для Ванванча теряла всякий смысл. Героиня его романа Дин‑лин краснела точно так же и так же была стройна и боготворила Ю‑шина.
Однажды на уроке истории они впервые услышали о том, что в древности татары нагрянули на Россию. И тут же весь класс с любопытством уставился на Сару Мизитову. Она сидела пунцовая. "В чем дело?" ‑ спросила учительница истории. "А Мизитова тоже татарка!" ‑ брякнул Саня Карасев. "Что за глупости, ‑ сказала учительница строго, ‑ я же говорю: в древности!.."
Помнится, тогда Ванванч пожалел Сару, но и восхитился. К ее изящному обаянию прибавился еще и этот флер. И он принялся подмигивать ей с двойным усердием.
Дома он открылся только бабусе. "Вай! ‑ воскликнула она по своему обыкновению. ‑ А как же Леля?" Он ничего не ответил, и бабуся предложила ему пригласить Сару зайти к ним. Он пригласил, но она не захотела. Однажды вечером, когда он сидел в своей комнате, в окно тихонько постучали. Он выглянул ‑ внизу стояла Сара. Заглянуть в комнату она, конечно, не могла: это же был бельэтаж, но ее ручка дотянулась до стекла, и раздалась волшебная музыка. Он успел крикнуть бабусе, что пойдет погулять, и скатился с крыльца. Они пошли по улице Восьмого марта и по улице Ленина, мимо деревянного цирка, мимо гостиницы, и Сара вдруг сама взяла его за руку. О чем они говорили? Сейчас не вспомнить. Может быть, о Тифлисе, а может, и о классовой борьбе, или об Арбате, или о Робинзоне Крузо... На Саре было черное пальтишко из старенького плюша и синяя шапочка с тесемками под подбородком. Он слышал ее шаги. Они звучали рядом. Все было как в сказке.
Когда же он, проводив ее, воротился, мама встретила его на пороге, вскинув изумленные брови. Растерянная улыбка на ее лице казалась неестественной ‑ так это на нее не было похоже. Он почему‑то подумал, что его ждет сюрприз. Он подумал, что, может быть, пирожное, и хорошо бы с заварным кремом, подумал он. "У нас пирожные?!" ‑ спросил он. "Какие пирожные?" ‑ не поняла она и продолжала разглядывать его, словно видела впервые.
