Ирвин Ялом - Проблема Спинозы
Рабби Абоаб продолжал читать:
— Да будет он проклят и днем и ночью, да будет проклят, когда ложится и встает; да будет проклят и при выходе и при входе! Да не простит ему Адонай, да разразится его гнев и его мщение над человеком сим, и да тяготеют над ним все проклятия, написанные в книге законов! Да сотрет Адонай имя его под небом и да предаст его злу, отделив от всех колен Израилевых со всеми небесными проклятиями, написанными в книге законов! Вы же, твердо держащиеся Адоная, нашего бога, все вы ныне да здравствуйте!
Когда рабби Абоаб отступил, рабби Мортейра снова шагнул вперед и обжег взглядом конгрегацию, словно стараясь взглянуть в глаза каждому ее члену, а потом медленно, подчеркивая каждый слог, провозгласил отлучение:
— Предупреждаем вас, что никто не должен говорить с ним ни устно, ни письменно, ни оказывать ему какие-либо услуги, ни проживать с ним под одной крышей, ни стоять от него ближе, чем на четыре локтя, ни читать ничего, им составленного или написанного!
Рабби Мортейра кивнул рабби Абоабу. Раввины молча взялись под руки и, ступая в ногу, сошли с бимы. Затем в сопровождении шести членов парнассим они прошагали по проходу и вышли из синагоги. Конгрегация разразилась грубыми криками. Никто не говорил о раскаянии или пересмотре приговора. Похоже, каждый член конгрегации понял значение слов рабби. Этот херем объявлен навсегда.
ГЛАВА 20. МЮНХЕН, март 1922 г
По мере того как шли недели, Альфред постепенно изменил свое мнение о назначенной ему роли. Перестав быть тягостной обязанностью, теперь она стала великолепной возможностью, ролью идеальной для того, чтобы оказывать широкое влияние на судьбу фатерлянда. Партия все еще была мала, но Альфред понимал, что это — партия будущего.
Гитлер жил в маленькой квартирке неподалеку от редакции и почти ежедневно навещал Эккарта, который наставлял своего протеже, оттачивая его антисемитизм, расширяя его политическое видение и знакомя его с известными представителями правого политического крыла Германии. Через три года Гитлер посвятит второй том «Моей борьбы» Дитеру Эккарту — «человеку, который посвятил свою жизнь пробуждению нашего народа своими писаниями, своими мыслями, своими деяниями». Альфред тоже часто виделся с Гитлером, всегда во второй половине дня или вечером, поскольку Гитлер бодрствовал далеко за полночь и спал до полудня. Они беседовали, гуляли, бродили по художественным галереям и музеям.
У Альфреда было такое ощущение, что на самом деле существует два Гитлера. Первый Гитлер — неистовый оратор, который электризовал и гипнотизировал любую толпу, перед которой выступал. Альфред никогда не видел ничего подобного, а Антон Дрекслер и Дитер Эккарт экстатически радовались тому, что им наконец удалось найти человека, который поведет их партию в будущее.
Альфред посещал многие из таких митингов, а их были сотни. С неиссякаемой энергией Гитлер произносил речи всякий раз и везде, где мог найти аудиторию: на углах людных бульваров, в битком набитых трамваях, а в основном — в пивных. Его слава оратора быстро распространялась, и его аудитория росла, по временам превышая тысячу человек. Более того, чтобы обеспечить приток в партию людей, Гитлер предложил переименовать ее из Немецкой рабочей партии в Национал-социалистическую немецкую рабочую партию (Nationalsozialistische Deutsche Arbeiterpartei или НСДАП).
Время от времени Альфред тоже произносил речи перед членами партии, при которых Гитлер обычно присутствовал, и всегда аплодировал ему.
— Ваши мысли просто wunderbar[84] — говаривал он. — Но больше огня, друг мой, больше огня!
Притом был и другой Гитлер — Гитлер дружелюбный, умиротворенный, любезный, который внимательно выслушивал размышления Альфреда об истории, об эстетике, о германской литературе.
— Мы похоже мыслим! — часто восклицал Гитлер, забывая о том факте, что именно Альфред посеял многие из тех семян, что ныне давали всходы в его разуме.
Однажды Гитлер навестил его в новом кабинете в редакции «Фелькишер беобахтер»[85], чтобы передать ему статью об алкоголизме, которую он желал опубликовать. Немного раньше в том же году нацистская партия выкупила у общества «Туле» его газету, «Мюнхенер беобахтер», сразу же дала ей новое имя и передала в руки Дитриха Эккарта, который, закрыв свою прежнюю газету, перевел весь состав редакции в новую. Гитлер ждал, пока Альфред просматривал статью, и немало удивился, когда Альфред открыл ящик своего стола и вытащил набросок статьи об алкоголизме, которую, по чистому совпадению, писал он сам.
Быстро прочитав статью Альфреда, Гитлер поднял на него глаза и воскликнул:
— Да они же как сестры-близнецы!
— Да, они настолько похожи, что я снимаю свою статью, — согласился Альфред.
— Нет, не надо, ни в коем случае! Публикуйте и ту и другую. Они окажут немалое воздействие, если обе будут опубликованы в одном выпуске.
Когда Гитлер получил в партии больше исполнительной власти, он объявил, что все партийные ораторы должны передавать ему свои речи на согласование, прежде чем их произносить. Альфреда он позже освободил от этой обязанности: в этом нет необходимости, сказал он, ведь их манеры высказывания так похожи. Однако Альфред замечал и кое-какие отличия. Например, Гитлер, несмотря на ограниченность формального образования и зияющие в его познаниях дыры, обладал экстраординарной уверенностью в себе. Он то и дело использовал слово «непоколебимый», подразумевая абсолютную стойкость своих убеждений и полную решимость ни при каких обстоятельствах не менять ни единого их аспекта. Альфред приходил в восторг, слушая Гитлера. Откуда только бралась в нем эта уверенность? Он, Альфред, душу бы продал за такое качество! И его перекашивало от отвращения, когда он замечал за собой неистребимую склонность искать малейшие признаки одобрения и согласия других.
Было и другое отличие. В то время как Альфред, высказываясь о необходимости «удаления» евреев из Европы, часто употреблял слова «переселение», «перемещение» или «изгнание», Гитлер использовал другой язык. Он говорил об «уничтожении» или «искоренении» еврейского народа, даже о том, что всех евреев следовало бы развесить на фонарных столбах. Безусловно, думал Альфред, это был вопрос риторики, способ гальванизировать аудиторию.
Месяцы шли, и Альфред осознавал, что недооценил Гитлера. Это был человек, обладавший значительным интеллектом, самоучка, который жадно поглощал книги, легко удерживая в памяти информацию, и проницательно оценивал изобразительное искусство и музыку Вагнера. Правда, при всем при том, в результате отсутствия систематического университетского образования основа его знаний была неравномерной, и в ней то и дело разверзались бездны невежества. Альфред изо всех сил пытался заполнить их, но это была непростая задача. Гордыня Гитлера была столь сильна, что у Альфреда никогда не получалось прямо порекомендовать ему прочесть ту или иную книгу. Пришлось научиться наставлять его окольными путями. Так, Альфред заметил, что стоило ему заговорить, скажем, о Шиллере — и через несколько дней Гитлер уже мог пространно обсуждать — с «непоколебимой уверенностью» — шиллеровские драматические произведения.
