Алексей Колышевский - Секта-2
– А вы со мной поедете? – Настя очень рассчитывала на согласие старика, на его корыстолюбие, и в уме смело рассталась со всеми своими накоплениями, но тот сразу и категорически отказался.
– Нет, деточка моя добрая, мне туда возврата нету. Я среди людей живу, не среди теней. Ты знаешь, сколько мне было тогда, в сорок третьем? Двадцать семь лет. Вот и считай – мне теперь десятый десяток, а выгляжу я, сама видишь, малость помоложе. Конечно, это результат той моей встречи с черным на пустыре, и ты знаешь, мне отчего-то кажется, что если я вернусь в Затиху хоть раз, то так там и останусь. Ни к чему пытаться войти в одну реку дважды! Заберет из меня черный то, что оставил, когда сквозь меня прошел, а я еще пожить хочу. Нравится мне это занятие. А ты ступай. Ступай и подумай, а нужно ли тебе во всем этом копаться? Здесь простому человеку не справиться, тем более тебе одной. Конечно, если бы в Затихе сейчас тот человек оставался, к которому твой муженек приезжал, он бы тебе помог, но там его больше нет. Сгинул, говорят. А куда, никто не знает. Я тебе так скажу: однажды соприкоснувшись с другим миром, ты раз и навсегда закрываешь для себя возможность жить по-прежнему.
– Мне уже кое-кто говорил такое, – сказала Настя, вспомнив слова Мушерацкого.
– Не знаю… – задумчиво продолжал Горшков. – Ежели с другой стороны поглядеть, то тебя ведь туда впустили зачем-то? Точно так. Значит, ты там для чего-то потребовалась. Значит, пока ты задачу свою не выполнишь, тебя все время будет тяготить ощущение присутствия этого мира, а это живыми обычно туго переносится. Решай сама. В любом случае ответ на самый главный вопрос ты можешь найти только в Затихе, а здесь ничего, кроме намеков и пустого трепа, не услышишь. Ты как? Решила что-нибудь?
– Решила, – Настя встала, взяла сумочку. – Я поеду туда.
– Одна?! – изумился Горшков.
– Ну, вы же отказываетесь составить мне компанию – боитесь. Значит, одна. Ездил же туда Гера, не боялся.
– Не боялся, а что из этого вышло? Связался черт знает с кем, – загадочно пробормотал старик. – Ладно, ты заходи еще. Адрес теперь знаешь, не стесняйся.
Настя протянула руку, прощаясь, но Горшков поспешно закрутил головой:
– Только давай без рукопожатий. Не люблю я этого. Идем-ка, я тебя провожу…
* * *Когда за девушкой закрылась дверь, он вернулся в свой запыленный кабинет, встал в квадрате солнечного света, уже закатного, идущего через окно багровым потоком, поднял руки, привстал на цыпочки, вытянулся весь в тонкую, колеблющуюся в вечернем свете полосу и вдруг оторвался от пола, подтянул колени к подбородку, словно укладываясь в материнской утробе, и медленно перевернулся в воздухе. Так же медленно и плавно опустился, точно приклеившись к полу легкими балетными пуантами, не дававшими телу совершенно потерять вес, побалансировал так некоторое время и наконец со вздохом опустил руки, сразу видимо отяжелел и распластался на полу. Черты его лица стремительно менялись, борода исчезла, копна волос превратилась в аккуратную прическу…
Спустя несколько минут Игорь встал, подошел к письменному столу и решительным жестом сгреб с него все, что там находилось, прямо на пол. Затем достал из ящика стола несколько игрушечных фигурок, какие-то пузырьки и лист бумаги в крупную клетку.
– В магнесе сила. Так еще Моисей говорил, – пробормотал Игорь и принялся колдовать. На листе бумаги нарисовал дом, возле него, очень схематично, несколько автомобилей, фигурки поставил на рисунок дома, сел, закрыл глаза и, обхватив голову руками, замер. Губы его что-то беззвучно шептали…
Проклятие Моисея
XIII век до н. э. – начало Новозаветного времени
IВернувшись из странствий по Синайскому полуострову, где предавался он размышлениям о промысле Бога, именуемого евреями Предвечным, будучи при этом простым пастухом и не чураясь никакого труда, ибо всякий труд достоин уважения, Моисей застал в Египте смену власти. На трон почившего Рамзеса Великого взошел молодой его наследник именем Баенра, или Меренптах, что означало «Солнцеподобный». Воистину, каждая единоличная власть во все времена любила именовать себя с великой претензией на избранность, не заботясь об оценке, которая будет дана подобным ее прозвищам будущими поколениями. Однако тиран все же живет одну жизнь – мы привыкли в это верить, хотя множество различных религий, вышедших из древнейшей мудрости, появившейся на Земле задолго до возникновения Египта, утверждают, что тот, кто был тираном, будет им и в следующей своей жизни, и остается лишь надеяться, что в последующих своих воплощениях этот властолюбец не окажется вновь вершителем судеб целой страны, а будет тиранить свою домашнюю скотину, не более того. Как бы то ни было, но Моисей имел данные еще Рамзесом письменные заверения, касающиеся освобождения народа еврейского из египетского рабства. С этими заверениями великий жрец, чей статус был новому правителю известен, явился к фараону и добился-таки обещанного. Баенра побоялся нарушить обет Рамзеса – это выглядело бы по меньшей мере непорядочно, а ведь даже тиран заботится о внешнем проявлении порядочности, так хочется ему верить в собственную непогрешимость и чистоту помыслов. Да что там говорить, бывают иногда и у тиранов «моменты истины», неожиданные повороты, которые для подданных оказываются несомненным благом, а у коллег тирана называются проявлением слабости.
– Исход евреев должен начаться перед закатом солнца, – так повелел фараон Баенра, и лицо его, покрытое толстым слоем пчелиной пыльцы, с нарисованными и оттого казавшимися неестественно большими, похожими на лунные серпы бровями, с подведенными глазами и тщательно, в мелкие колечки, на ассирийский манер завитой бородой, исказила презрительная высокомерная гримаса. Он определенно пребывал в постоянном восторге от самого себя, получая наслаждение от доставшейся ему невероятной, казавшейся неземной привилегии повелевать судьбами народов – всех, сколько их было в границах империи. «Могу карать, а могу и помиловать. В этом божественная сила, дарованная Озирисом мне, своему воцаренному воплощению. Говорю я, и, значит, говорит бог», – любил повторять этот обуреваемый чрезмерной гордыней деспот.
– Никто из свободных граждан Египта не должен видеть колонну освобожденных рабов, ибо зрелище это может разложить умы и вызвать сильные волнения среди народа, – так сказал правитель египетский Моисею. – Уходите тайно, уходите в ночь и темень, дабы путь вашего народа с этой поры всегда лежал во мраке, – с мстительной издевкой продолжал Баенра. – Не найдя себе никакого пристанища, не найдя земли, которая примет в лоно свое народ твой, не вернетесь уже обратно, ибо закрыты отныне врата Египта для всякого еврея. Врагом здесь будет каждый из твоего племени, – так сказал правитель египетский Моисею, и тот смиренно склонил голову перед молодым фараоном. Что мог возразить умудренный опытом сорокалетний человек – жрец и воин-победитель, столь много сделавший для Египта, – этому взбалмошному юнцу, взошедшему на трон не столько волей Всевышнего, сколько благодаря многочисленным интригам его вероломной родни, одного за другим убравшей прочих, возможно, более достойных претендентов на престол? Любому правителю было бы нелегко не то что затмить, но хотя бы приблизиться к славе такого великого предшественника, как Рамзес, а уж племяннику его, неправедно завладевшему троном, и подавно. Пять долгих лет Моисей убеждал его выполнить волю Рамзеса, перед самой своей смертью согласившегося отпустить евреев. Всякий раз изнеженный, со вздорным характером дурной бабы юнец придумывал повод для отсрочки, и всякий раз необходимо было вновь и вновь искусно подыскивать слова, проявлять терпение, зачаровывать этого баловня судьбы, чтобы после стоящие за троном придворные интриганы, руки которых были обагрены кровью воспитательницы и духовной матери Моисея, уничтожили все плоды этой дипломатии своими наветами и откровенной ложью. И вновь приходилось все начинать сызнова: униженно кланяться, мешать в голосе смирение и бархатистый елей покорства. Иногда фараон отказывался принимать Моисея, и того выставляли из дворца, разумно, впрочем, расходуя силы: стража никогда не распускала руки, к жрецу и предводителю евреев лишь выходил один из наушников Баенры и с язвительной улыбочкой сообщал, по какой именно причине сегодня фараон принять его не может.
