Евгения Кайдалова - Ребенок
– Как проголодался, бедный, – приговаривала она, – ну ничего, сейчас наешься! Такая экология плохая пошла! Ни у кого молока нет – со всего отделения только такую маленькую бутылочку смогли нацедить. Здесь сорок граммчиков, он сейчас поест – и будет спать часа три, а потом ты приди ко мне на пост – я тебе еще бутылочку дам. Не переживай! Завтра девочки снова будут сцеживаться, мы денек продержимся, а потом приедешь домой – и смесями его выкормишь. Вот, смотри, он уже наелся.
Сестра взяла у меня ребенка и стала перекладывать его в пластмассовую ванночку. В этот момент я сползла с кровати на пол. Едва уложив ребенка, сестра бросилась поднимать меня, хлопать по щекам и щупать пульс. Укладывая в постель, она успокаивала меня: «Ничего, сейчас немножко отдохнешь!» – но она не понимала, что на самом деле я хотела встать перед ней на колени, просто в последний момент у меня закружилась голова.
XIV
Было около двух часов дня – время, далекое и от утреннего, и от вечернего часа пик, – и мне удалось довольно легко найти себе место в троллейбусе. С трудом взобравшись на подножку, я упала на ближайшее сиденье, забилась поближе к окну и благословила полупустой общественный транспорт.
Ребенок, разумеется, был у меня на руках. Худшего для него места и придумать было нельзя – разве что метро, из которого мы только что вышли, чтобы пересесть в троллейбус. Перед тем как выписать нашу палату из роддома, со всеми женщинами провели беседу о том, что можно и чего нельзя делать в ближайшее послеродовое время. Одним из самых страшных «нельзя» было держать ребенка в местах большого скопления людей (и их непременных бактерий). Даже гости в доме не приветствовались, не говоря уже о разнообразных тетках с кошелками, сидевших вокруг меня и ехавших с рынка или на рынок. Мне казалось, что я воочию вижу витающий вокруг них дьявольский рой бактерий, который должен вот-вот наброситься на ребенка. Корь, скарлатина, дифтерия, оспа, чума, сибирская язва… Ребенок абсолютно беззащитен перед натиском этих врагов, даже если они будут нападать поодиночке. Он обязательно заразится, не сейчас, так пятью минутами позже, он умрет от холеры и гепатита прямо у меня на руках, прежде чем мы доедем до дома, а кто будет в этом виноват? Подсказать вам ответ, или догадаетесь сами?
Я не хотела его убивать. Первой моей мыслью при выходе на улицу было взять такси, но тут же меня стукнула мысль о том, что кошелек остался дома (ведь, собираясь в больницу, я не надеялась, что когда-нибудь вернусь). Соседки по палате охотно дали мне денег на метро и на троллейбус, но заикнуться о большем у меня не поворачивался язык. Сказывалось отсутствие привычки – я попрошайничала впервые в жизни.
Хотя за пару минут до этого мне уже довелось побывать в роли нищенки – когда я понесла ребенка в больничных пеленках к выходу из больницы. Меня строго окликнули и спросили, далеко ли я собралась с казенными вещами. Я почувствовала себя карманной воровкой, пойманной с поличным, и приготовилась услышать милицейский свисток, но меня отпустили, махнув рукой («Что с нее взять?»), и это было пиком унижения. Хотя взять с меня действительно было нечего: я не подумала о том, что по выходе из больницы мне могут пригодиться детские вещи. Не могла же я представить себе, что у меня родится ребенок!
И до сих пор я не вполне осознавала, что это произошло. Троллейбус мерно пошатывало, и в какой-то момент мне показалось, что это вовсе не я держу на руках ребенка, наоборот, кто-то большой и сильный несет меня саму. Этот некто заботлив и мудр: он ласково прикрыл мне глаза, окутал сонным теплом, и после трех беспощадных ночей я наконец-то могу отдохнуть в его объятиях. Неужели кто-то снова любит меня, заботится обо мне, берет на себя весь груз моих проблем и уносит меня все дальше и все выше – к безоблачному счастью?..
– Девушка! Девушка! Вы сейчас ребенка уроните!
Какой-то частью сознания я воспринимала эти слова, но вот отреагировать на них уже не могла. Я уроню ребенка… Значит, так оно и будет, значит, он упадет. Неужели эта женщина, которая теперь принялась трясти меня за плечо, не понимает, что это выше человеческих сил – проснуться, уснув после трех бессонных суток? Или кто-то по доброй воле готов вернуться в ад, краешком души побывав в раю?
– Девушка, а вам кормить его не пора?
Тут сознание больно укололо меня, я вздрогнула, и сон отлетел. Кормить… Да, действительно, он вертит головой. Господи, чем же я буду его кормить? Два с половиной часа назад я выпоила ему последнюю бутылочку молока. Всю ночь после прихода медсестры-спасительницы меня трясло от страха: найдется ли еще? Успокоится ли ребенок теперь хоть ненадолго? К счастью, молоко нашлось: в три часа ночи я подошла на медсестринский пост, и наша ангел-хранитель передала мне еще одну сорокаграммовую порцию. Ребенок жадно выхлебал ее (он явно не наелся, потому что продолжал втягивать щеки и причмокивать), но тем не менее заснул. Я не спала – меня колотил озноб: что будет еще через три часа? В половине седьмого, когда многие женщины уже покормили детей и сцедили скопившееся за ночь молоко, грянула настоящая удача: нам перепало шестьдесят граммов молока, и ребенок впервые наелся досыта, оставив тоненький белый слой на дне бутылки. В девять и в двенадцать часов нам снова достались неполные сорок граммов. У меня все сжималось внутри, когда я вырывала у него из губ пустую соску и слышала вдогонку ей причмокивание… Сама я по-прежнему была не в состоянии его накормить.
– Настоящее молоко приходит на третьи сутки, – уверенно сказала мне одна из медсестер. Сейчас я цеплялась за эту фразу как за спасительную соломинку: уже середина третьих суток после родов. Только бы нам добраться домой, а там я смогу сама накормить ребенка.
Почти в отчаянии я выглядывала в окно: сколько еще остановок? Две, три? Ребенок беспокоился все сильнее. Когда я спрыгивала с подножки троллейбуса, он уже вовсю крутил головой в разные стороны. Когда я бежала по дорожке к дому, он выкручивался из пеленок всем телом. Когда я, задыхаясь, вставляла в замочную скважину ключ, он стал издавать первые скрипуче-плачущие звуки. Я влетела в комнату, плюхнулась на кровать и, неловко задирая одежду, приложила его к груди. Он начал активно сосать, и у меня отлегло от сердца.
Подержав ребенка у груди примерно полчаса, я решила, что он наелся, и положила его на кровать, подстелив чистую пеленку. Теперь пора поесть и мне. Это я сознавала скорее умом, чем желудком, – ощущение голода за последние три дня стало уже чем-то привычным. После того как мне один раз удалось наесться с чужих тарелок, нехватка пищи переносилась немного легче, а вскоре бесконечное желание спать подавило все остальные чувства. Пустота и подсасывание в желудке были ничто по сравнению с лишенной сна головой. Но поесть, разумеется, надо… Я сделала шаг в сторону кухни.
