Евгения Кайдалова - Ребенок
Для моих соседок проблема, к счастью, была не столь остра. У двоих из них роды начисто отбили аппетит, а третьей женщине подруги по рынку, где она работала, принесли домашних котлет. Котлет было явно больше, чем Надя могла съесть, но в силу каких-то причин она ни с кем не делилась, а гордость не позволяла мне просить. Когда в половине восьмого нам подали завтрак – пшенную кашу на воде, – Надя, попробовав ложки две, презрительно отставила тарелку. Я же едва удержалась от того, чтобы не броситься к подносу с грязной посудой и не дохлебать остатки.
Мой ребенок все еще спал, но перед обходом детского врача детей полагалось взвешивать. Я взяла его на руки и пошла к весам. Держаться на ногах было ничуть не легче, чем сразу после родов: мышцы живота уже немного начали восстанавливать форму, но мне не давала нормально стоять бессонная тяжесть в голове. Кроме того, между ногами у меня по-прежнему была зажата без конца наполнявшаяся кровью тряпка. Было так безумно унизительно передвигаться крошечными шажками в страхе ее потерять! Я проникалась все большей и большей ненавистью к больнице, заставившей меня начисто потерять опрятный и достойный человеческий облик. Возможно, это случилось безо всякого злого умысла со стороны врачей и сестер и было просто стечением дурацких устаревших правил, а возможно, именно этой цели и пытались достичь с самого начала, заставив меня раздеться догола в приемном покое. Ведь с теми, кто перестал быть людьми, персоналу проще иметь дело! Животных можно шпынять безо всяких угрызений совести, пребывая в гордой уверенности, что имеешь на это право. А те, что без московской регистрации, наверняка ниже по рангу даже кошек и собак…
– Большая потеря в весе, – в первый раз за двое суток прокомментировала врач состояние моего ребенка.
– И что теперь? – растерянно спросила я.
– Ничего. Придет молоко – снова наберет.
Холодный, безразличный тон указал мне на то, что вопросы здесь не приветствуются. Поэтому о сроках пришествия молока я решилась спросить только у соседок. Оказалось, что первое время после родов молока у женщины нет, а есть некое молозиво, которое и пытается безуспешно высосать мой ребенок. Видимо, у меня этого молозива очень мало.
– Но ты не переживай! Вот придет молоко…
По словам женщин, молоко должно было появиться на вторые-третьи сутки после родов, прийти одним большим приливом, от которого грудь болит и каменеет, поднимается температура и невозможно произвести некое действо под названием «расцедиться». Я произвела подсчет и получила дату прихода молока – сегодняшний вечер. Это помогло мне немного воспрянуть духом, и, в очередной раз прикладывая к груди закричавшего ребенка, я внушала себе, что нужно только немного потерпеть – потерпеть до вечера. А вечером придет облегчение: уляжется эта адская боль в пустых сосках, у ребенка утихнет голод, и я перестану мучиться, видя, как он бесконечно вертит головой из стороны в сторону, ища себе еду.
На обед нам подали половину маленькой тарелочки овощного рагу без примеси мяса. Улучив момент, когда сестра, толкавшая каталку с обедом, пройдет дальше по коридору, я проскользнула на кухню. Там уже скопилось несколько грязных тарелок, и я, оглядываясь, как вор, стала стремительно запихивать в рот остатки чужого рагу, помогая себе где вилкой, где руками. Я жадно кусала надкусанные куски хлеба, прихлебывала недопитый другими чай. Одновременно я молилась – впервые в жизни искренне, до слез молилась о том, чтобы меня никто не заметил – такое унижение было бы просто не пережить. И на кухню действительно никто не зашел – возможно, это Бог услышал меня, а возможно, это сестры были заняты своими делами.
В палату я вернулась, настолько окрепнув душой, что сумела одержать еще одну за сегодняшний день победу над обстоятельствами. Я добилась от медсестры того, чтобы мне принесли из камеры хранения снятые два дня назад трусы. Благодаря трусам, удерживавшим на месте окровавленную тряпку, я получила возможность свободно передвигаться по палате. С гордо поднятой головой идя к умывальнику, я почему-то вспоминала, как одна маленькая деталька – изобретение стремени, позволяющего всаднику крепче сидеть в седле – позволила татаро-монголам завоевать едва ли не всю Евразию.
Новый крик ребенка положил конец этим гордым мыслям. К середине дня ребенок окончательно потерял покой. Он принимался вертеть головой в поисках еды, едва я отнимала его от изболевшегося соска, и начинал кричать в тот момент, когда я опускала его в кроватку. Даже совершенно измученный, он был не в состоянии заснуть. На протяжении всех оставшихся до вечера часов я не спускала ребенка с рук. У меня отнималась спина, горели и ныли соски, огнем полыхали швы (на которых вопреки всем предписаниям все же приходилось сидеть), тяжело гудела голова. Я по-прежнему чувствовала себя обессиленной от потери крови. К вечеру меня покинуло на время обретенное присутствие духа: я была не в состоянии больше видеть, как изводится ребенок, тщетно напрягая щеки и пытаясь всосать пустоту, я второй раз в жизни начала молиться, молиться о том, чтобы пришло молоко.
Но на этот раз Бог был занят своими делами, а возможно, он просто считал, что на сегодня с меня достаточно его одолжений. Ближе к наступлению ночи мои соседки одна задругой начали жаловаться на распирающую тяжесть в груди и спешно прикладывали к ней детей, чтобы пришло облегчение. Люба даже сказала, смеясь, что теперь она понимает, как чувствует себя недоеная корова. Со мной же не происходило ничего, и я, в свою очередь, начала понимать, как чувствует себя человек, готовый отдать мешок золота за кружку воды в пустыне. К часу ночи вся палата мирно спала, а я продолжала сидеть с ребенком на руках на готовых лопнуть от боли швах, раскачивалась из стороны в сторону и тихо подвывала от отчаяния. Ребенок временно притих, и мне казалось, что больше он не проснется, а к концу этой ночи и вовсе умрет от голода. Неужели я все-таки убью его? Убью потому, что никогда не любила его и не хотела его, а сейчас мой организм в ответ на многомесячную неприязнь не хочет кормить это невесть зачем взявшееся существо. Я убью его, несмотря на то что все эти месяцы не желала быть убийцей… Господи, за что такая злая шутка? Я заплакала навзрыд.
– Ты чего? – спросил меня голос совсем рядом.
– У меня нет молока, – придушенно ответила я, не поднимая головы и не интересуясь тем, кто проявил ко мне участие.
– Подожди, сейчас принесу.
Я не обратила внимания на эти слова, возможно, из-за шума и гула в голове я даже не поняла, что они значат, но через несколько минут дверь в палату приоткрылась, впустив уголок коридорного света и темную фигуру. Фигура приблизилась ко мне и протянула ребенку бутылочку, полную молока. Тот почувствовал прикосновение резины к щеке, схватился за нее губами и тут же начал сосать, едва не захлебываясь. Я подняла глаза. Над ребенком склонялась молодая хрупкая медсестра, которую я никогда не видела прежде, и мне показалось, что я впервые за трое суток, проведенных в роддоме, встретила человека.
