Карин Альвтеген - Стыд
Над кладбищем разносился громкий, мерный стук — Моника не сразу поняла, что слышит собственный пульс.
— Значит, вот почему ты всегда меня не любила? Потому что из-за меня сбежал отец, да?
— Глупости, и ты прекрасно об этом знаешь.
— Не знаю!
Мать вынула из кармана широкого пальто свечу и начала сердито срывать с нее упаковку. Молча.
— Почему мы все время должны приезжать на могилу? Он умер двадцать три года назад, и это единственное, что мы делаем с тобой вместе, — мы приезжаем на могилу и зажигаем эти проклятые свечи.
— Я не виновата, что у тебя никогда нет времени. Ты же вечно работаешь. Или общаешься со своими друзьями. А на меня у тебя времени нет.
Всегда одно и то же — что бы она ни сделала. Несмотря на гнев, покуда еще служивший ей защитой, она почувствовала пронзающий сознание укол. И муки совести, которые мама умела вызвать с виртуозным мастерством. Она еще не закончила. Но от ее цепкого взгляда явно не ускользнула перемена, отразившаяся на лице Моники, — и она продолжила. Не оставив дочери ни малейшего шанса.
— Ты ведь даже траур по нему не носила.
Смысл Моника поняла не сразу.
Ты даже траур по нему не носила.
Эхо отражало эти слова, словно пытаясь сделать их понятнее, и всякий раз, когда она их слышала, в душе у нее что-то менялось. А потом все обрушилось.
Ты даже траур по нему не носила.
Мать произнесла это глухим голосом, не отрывая взгляд от свечи, которую она держала в руках.
— Ты продолжала жить, как будто ничего не случилось, хотя тебе было известно, что именно это заставляет меня страдать. Тебе как будто было хорошо, оттого что его больше не было.
У нее не было слов. Пустота. Ноги сами пошли к машине. Единственное, чего ей хотелось, — уйти и ничего не слышать.
С обеих сторон простирался лес, темнело. Машина стояла на обочине проселочной дороги. В растерянности Моника смотрела по сторонам, не понимая, где находится и как здесь оказалась. Глянула на часы. Через пятнадцать минут она обещала быть на ужине у Перниллы. Она развернула машину в сторону, где, как ей казалось, должен находиться город.
Ты даже траур по нему не носила.
— Может быть, вы пока переоденете Даниэллу? Мне осталось только сделать соус, и все будет готово.
Хотелось домой. К снотворным таблеткам. Эта мысль то и дело молнией проскакивала в мозгу, слова, которые она слышала, звучали разрозненно, было трудно связать их друг с другом.
— Вы сможете сделать это?
Быстро кивнув, она взяла на руки Даниэллу. Отнесла девочку на пеленальный столик в ванной и сняла с нее подгузник. Из кухни донесся голос Перниллы:
— На нее лучше потом надеть красную пижаму, она висит там на каком-то крючке.
Она повернула голову и нашла красную пижаму. Надела новый подгузник и сделала, как велела Пернилла. Возвращаясь в кухню, прошла мимо бюро. Свеча почти догорела, на его лице лежала тень от белой урны. Он ничего не сказал ей, когда она проходила мимо, оставил ее в покое.
— Пожалуйста. Наверняка это не так вкусно, как то, что готовите вы, я не очень хороший кулинар. У нас в основном Маттиас готовил.
Даниэлла сидела за столом на детском стульчике, Пернилла положила ей на подставку несладкое печенье. Моника посмотрела на еду. Ей будет трудно проглотить даже крошку, но она должна попытаться.
Какое-то время они молча ели. Моника перекладывала еду на тарелке, время от времени помещая маленький кусочек чего-либо в рот, но глотать тело отказывалось. С каждой новой попыткой ей становилось все труднее притворяться.
— Послушайте.
Она подняла взгляд. Почувствовала, что мобилизуется — несмотря на усталость и растерянность. Ей нельзя оставаться. Она уже потеряла контроль над собой.
— Я должна попросить прощения.
Моника сидела замерев. Пернилла отложила в сторону нож и вилку и, прежде чем продолжить, дала Даниэлле еще одно печенье.
— Я знаю, что иногда вела себя очень некрасиво, когда вы были здесь, но на самом деле у меня просто не было сил следить за собой.
Во рту у Моники пересохло, она сглотнула, и только после этого ей удалось выдавить из себя несколько слов:
— Вы нормально вели себя.
— Нет, не нормально, но я старалась. Но иногда мне становилось так тяжело, что у меня попросту не хватало сил.
Моника тоже отложила нож и вилку. Чем меньше вещей, на которых нужно концентрироваться, тем лучше. Нужно взять себя в руки. Сфокусироваться. Пернилла попросила у нее прощения за что-то. Нужно сказать что-нибудь в ответ.
— Вы не должны просить прощения.
Пернилла посмотрела в свою тарелку.
— Просто я хочу, чтобы вы знали — я очень ценю то, что вы продолжали приходить сюда, несмотря ни на что.
Моника подняла стакан с водой и немного отпила.
— После того что случилось со мной, многие из наших друзей исчезли, это произошло естественно, все как-то само собой затихло. У меня болела спина, у нас не было денег, а большинство наших друзей занимаются дайвингом.
Моника сделала еще один глоток. Ей почти удалось спрятаться за стаканом с водой.
— И теперь, когда прошло время, могу признаться, что я очень разочарована тем, как мало людей дало о себе знать. Сразу стало ясно, что мы остались совсем одни.
Пернилла смотрела на нее и улыбалась, почти смущенно.
— Я хочу сказать, я очень рада, что мы с вами познакомились. Вы нам действительно очень помогли.
Моника пыталась понять смысл услышанных слов. Предполагала, что именно эти слова она все время хотела услышать, и теперь ей нужно обрадоваться, потому что она получила наконец доказательства, что цель достигнута. Но откуда тогда вот это чувство? Ей нужно домой. К снотворным таблеткам. Но сначала заехать в клинику с анализами Май-Бритт. Когда все разойдутся, она придет на работу и сама сделает все необходимое. Она пообещала. А то, что обещаешь, нужно выполнять.
Она вздрогнула от раздавшегося телефонного звонка. Пернилла встала и скрылась в гостиной. Моника тихо взяла свою тарелку, подошла к мойке, с помощью кусочка пищевой пленки собрала остававшуюся на тарелке еду и быстро выбросила ее в мусорное ведро.
Она слышала, как Пернилла сняла трубку в гостиной.
— Да, Пернилла.
Спрятала еду под пустым молочным пакетом.
— Что ж, этого можно было ожидать, на самом деле я не знаю, что вам сказать.
В голосе Перниллы появилась жесткость, потом она надолго замолчала. Моника вернулась за стол и вилкой размазала по тарелке следы пленки. Потом снова раздался голос Перниллы, слова, которые услышала Моника, вернули ей все ее страхи:
