Андрей Гуляшки - Три жизни Иосифа Димова
Растерзанный волками человек не мерещился мне даже в кошмарах, к тому же я с детства не выносил вида крови. Если случалось порезать палец, я в страхе отворачивался в сторону: при виде крови у меня начинала кружиться голова.
Да, север встретил меня весьма недружелюбно, я получил такую оплеуху, что на секунду-две у меня занялся дух.
Я почувствовал у себя на плече руку Лизы, это легкое прикосновение подействовало весьма благотворно, оздоровляюще, казалось, чья-то могучая десница помогла мне подняться, встать на ноги. Мне стало стыдно своей слабости, я смущенно улыбнулся, но тут же взял себя в руки и сделал вид, что ничего особенного не случилось, просто неприятное зрелище застало меня врасплох.
– Это случилось, вероятно, незадолго до нашего приземления, – сказал я. Мой взгляд скользнул по цепочке волчьих следов, которые быстро заносил падающий снег, и задержался на избушке.
Лиза глянула мне в лицо, пытаясь, вероятно, прочитать мои мысли, тихо спросила: „Если это случилось недавно, значит они где-нибудь рядом?”
– Может быть, – сказал я. – До леса рукой подать.
Я снял с плеча охотничье ружье и дрожащими пальцами зарядил его. Мне никогда не приходилось ходить на охоту. Наши горы давно превращены в парки, охотники обычно стреляют по пластмассовым мишеням, выбрасываемым автоматически. Я был искусным стрелком, стрельба по мишеням была единственным видом спорта, которому я с удовольствием предавался иногда в праздничные дни. Мы молча двинулись дальше, снег падал все гуще и гуще, словно хотел скрыть избушку от наших глаз. Когда мы подошли к изгороди, которой была обнесена избушка, Лиза остановилась и прислушалась, ей почудилось, что снежные хлопья о чем-то шепчутся. Она никогда в жизни не слышала такого шепота, в нашем городе снег выпадает редко, а когда идет, то он стелется на землю между небоскребами глухо, бесшумно, и его тут же счищают снегоуборочные машины. Только под Новый год по старинной традиции снег лежит на улицах нетронутым и город уподобляется волшебной сказке. Правда, снег идет не каждый год… Лиза прислушалась, зажмурила глаза, от удивления приоткрыла рот, а я в это время, сам не зная почему, повернул голову к лесу – до него было шагов двадцать, – и мне померещилось, что среди деревьев мелькнула бурая шерсть и блеснули пронзительно желтые глаза.
Я схватился за ружье, и это мое движение испугало Лизу, шепот снежинок утих.
– Что случилось? – спросила Лиза и инстинктивно прижалась к моему плечу. Я продолжал всматриваться в опушку леса, и она спросила опять: – Волки? – Она говорила шепотом, потому что говор мог нас выдать.
– Нет, – сказал я. – Мне показалось.
Избушка стояла посреди двора, вся занесенная снегом, над трубой не вился дымок. Окна были забраны железной решеткой, пологая крыша спускалась довольно низко над узкими длинными сенями. В глубине двора стоял сарайчик с чердаком, за открытой дверью виднелись аккуратно сложенные дрова. К дубовой двери дома вела утоптанная тропинка, уже запорошенная снегом.
Мы отряхнули снег и вошли в полутемную комнату. Там было холодно, стояла мертвая тишина, пахло остывшей золой, сыростью, сухими душистыми травами. Над кучкой серой золы в очаге висела толстая задымленная цепь. Вдоль стен тянулись деревянные полки, на которых стояли глинянные миски и крынки, какие можно увидеть только в этнографических музеях. Кое-где попадалась и современная посуда – она выглядела здесь неуместной.
Дверь в соседнюю комнату была открыта. Эта комната была просторней, посредине красовалась высокая железная печка-буржуйка. У стены стояла деревянная кровать, покрытая одеялом из шкур. Обстановку дополняли массивный стол и высокий, до потолка, шкаф, набитый старыми, довольно потрепанными книгами. Все это можно было окинуть взглядом за одну минуту. Единственное, чего мы не заметили войдя, были деревянные квашня и корыто, в котором месят тесто. Лиза не знала, для чего служат эти вещи, но мне приходилось видеть их в музеях и на рисунках покойного отца. Я знал, что они служат для приготовления теста, но как это делается, сказать не мог. Избегая смотреть друг другу в глаза, мы несколько раз ходили до места падения самолета. Рылись в обломках, молча собирали кое-какие уцелевшие вещи, прекрасно понимая, что они уже ни на что не годятся. А на обратном пути я пристально всматривался в лесную опушку, и мне мерещилось мелькание бурой шерсти и вспышки желтых глаз. От этого бессмысленного хождения Лиза так устала, что еле передвигала ноги, выбившиеся из-под шапочки русые волосы намокли, – ее больше уже не радовал шепот опускающихся снежинок.
Я вновь принялся укорять себя за то, что взял ее с собой, я злился на снег, который шел, не переставая. Эта злость меня удивила: всего несколько дней тому назад, перелистывая старый журнал с фотоснимками, я почувствовал вдруг страстное желание увидеть настоящую зиму, большой снег. Я представлял себе, как он тихо опускается на необозримую равнину, как застилает землю пушистым покрывалом и как весь простор до самого горизонта делается лучезарно-белым и чистым. Но теперь, если бы это было в моих силах, я бы остановил снегопад, меня не прельщали снежные просторы, я боялся, что Лиза промочила ноги, в груди у меня клокотал беспомощный гнев, когда я видел, как в ее элегантные зимние ботинки забирается снег.
Стало смеркаться Воздух подернулся легкой сизой дымкой. Лиза села на трехногую табуретку возле очага, закутала ноги в полы шубки и стала согревать дыханием свои покрасневшие от холода руки. И тогда я вспомнил о кровати, покрытой шкурами, и хотя в другой комнате было еще холоднее, я повел Лизу туда, усадил на постель, встав на колени, снял с ее ног ботинки и вытряхнул из них снег. Чулки были насквозь мокрые, и их пришлось снять. Я укутал ноги Лизы своим пальто, надеясь хоть немного согреть их.
Она попыталась улыбнуться, но зубы ее стучали от холода и из улыбки ничего не вышло. Тогда она наклонилась и поцеловала меня в голову. Мы молчали, не зная, о чем говорить, нам казалось, будто мы попали в какой-то особый мир, где слова ничего не означают. В мир, полный одиночества и снега, одиночества и холода.
Лизе, наконец, удалось на секунду унять дрожь подбородка, она сказала: „Ты не думаешь, что нам нужно каким-то образом изобрести тепло?”
– Думаю, – сказал я. – Но как?
Она уткнулась лицом в воротник своего пальто и притихла.
В нашем привычном мире слово „тепло” ничего не значило. Мы почти никогда не произносили это слово, не упоминали его. Тепло в нашем мире обеспечивали машины и роботы, они знали, где и как его раздобыть. Это слово у людей почти вышло из употребления. Нажмешь кнопку – и отопление начинает работать. Повернешь ключ на определенное деление – и получаешь столько тепла, сколько тебе надо. Но иногда люди не делают даже этого, предоставляя все заботы разным автоматам и программирующим установкам.
И вот впервые в жизни человек, представитель современного кибернетического мира, попал в такие условия, когда ему нужно самому раздобыть огонь с помощью примитивных средств.
Я долго думал, и когда отдельные звенья цепи удалось соединить, авторитетно заявил Лизе, что мне кое-что удалось придумать, пусть она не отчаивается и наберется терпения. Через пять минут в этом древнем очаге разгорится такой огонь, что ей придется остаться в одном платье, – такая будет жарища.
Бессилие захлестывало меня, словно весенний паводок. Мне оставалось одно: настроить свою рацию и обратиться за помощью к миру, от которого я отрекся, – обратиться до того, как унялась тревога в душе и найден ответ на вопросы, заставившие меня бежать сюда. Когда отчаяние перешло почти в физическую боль, та его часть, которая продолжала лихорадочно искать решения задачи о способе добычи огня, вдруг сообщила, что ответ готов.
Путем ассоциативных связей очаг и сарай с дровами соединились единой причинной зависимостью, а когда это было сделано, я снял с себя пальто, набросил его на плечи Лизе и выбежал во двор. Увидев огромные – длиной в два метра-и весьма толстые кряжи, я вновь призадумался. Пламенем моей газовой зажигалки их не поджечь. Тогда я вернулся в избушку и принялся искать орудие, с помощью которого можно было бы их разрубить на более мелкие части. За дверью лежал блестящий топор, и хотя я никогда не видел настоящего топора, у меня сразу мелькнула догадка, что я нашел нужный мне предмет. Я вытащил из кучи дров один чурбан, замахнулся и изо всей силы рубанул по нему топором. Результат был неутешительный: топор вонзился в дерево всего на несколько миллиметров, руки от сильного удара онемели, словно меня поразило электрическим током.
Постепенно, анализируя каждый удар топора, я пришел к выводу, что рубить нужно сначала поперек, по диагонали, а потом, перерубив чурбан пополам, следует колоть его вертикально на поленья и щепки.
Сизые сумерки сгустились, потемнели.
