Анна Бялко - Сказки о невозвратном
Вся последующая возня с отодвиганием стульев, суетой официанта, переносом остатков моего заказа за этот столик, усаживанием, расшаркиванием, все как положено. Наконец ритуал соблюден, па вытанцеваны, фигуры расставлены по позициям — начинаем следующий раунд.
Милая, ни к чему не обязывающая болтовня, светские условности, упоминание — как будто невзначай — то одной, то другой значительной фамилии в нужном контексте, все лучше обозначающиеся принадлежность к одному кругу и общность интересов, все… Ну что же ты, милый, чего ты столько тянешь-то, ну давай уже… нет, не клюет. Надо, значит, еще подтолкнуть, поддернуть.
— Знаете, я все пытаюсь и никак не могу вспомнить — что же я хотела тогда вам сказать. Но это все равно. Я вам скажу другое. Вы почему-то ужасно мне симпатичны. Вот бывает. Я прямо сразу, как вошла сюда, заметила вас, и еще тогда же подумала…
Ну вот, наконец-то. Рыбка делает решающий заглот, крючок рвет тонкие ткани губы, готово.
— Ну полно. Мне, право, даже неловко. И потом… Кстати — я как-то совершенно упустил среди разговора. Мы с вами и в самом деле как будто сто лет знакомы, а между тем… Позвольте представиться — Такой-то Таковский.
— Очень приятно. Будем же наконец знакомы. Мария.
И протянуть ему правую руку, плавно, ладонью вниз, чтобы сразу было понятно — не для пожатий. И, пока он наклоняется над ней, исполняя очередной ритуал, свободную, левую руку в это время поднять ко лбу, выждать последнюю паузу и, по ее истечении — вот, вот оно — снять наконец эти солнечные очки.
Не просто так снять — тут очень важно не промахнуться, все грамотно рассчитать, синхронизировать все движения и попасть так, чтобы самый первый, только-только освобожденный взгляд, вырвавшийся на вольный свет из-за темной стеклянной завесы, не пропал втуне, а очень четко, по одной прямой, чуть-чуть сверху вниз — но одновременно как бы и снизу вверх, слегка прижмуренно на световом контрасте — попал на него, очень точно, прямо в глаза, скрестился, слегка надавил…
И вот если все совпадет, сделается и получится так, как надо, и не будет никаких случайных сбоев в процессе, которые всегда возможны, не заречешься, — только тогда охоту можно считать удачной.
В этот раз все, конечно же, получилось. Да, собственно, по-другому и быть не могло. Я уже очень давно не промахиваюсь. Опыт, знаете. Ко всему со временем пристреляешься. Даже иногда даже бывает как-то слегка обидно, что вот оно так опять все гладко прошло, ни сучка ни задоринки, даже волноваться не о чем было. Понимаю, это цинично звучит, из серии про мелкий жемчуг. Но начинает не хватать того раннего, яркого адреналина времен самых первых охот, когда и результат был заранее не известен, и дичь не всегда попадалась пригодная, и вообще.
Этот-то, сразу было видно, — правильный, весь такой, как надо. Уж что-что, а выбирать нужную дичь я научилась раньше всего. Тут существует масса примет. Как сидит, как руки держит. Сами руки. Пальцы, волосы, очки. Часы с ботинками — да мало ли их, этих самых верных примет, которые при всей своей незначительности сразу скажут грамотному охотнику — вот оно, твое, можно целиться, выстрел даром не пропадет.
А уж потом, когда охота удачно завершилось, все и подавно известно заранее. Прибрать добычу, спрятать от посторонних ненужных взглядов, содрать шкурку, примериться, осмотреть, распотрошить… Да мало ли что еще. Тоже со временем перестало так уж захватывать, брать глубоко за душу, заставлять сердце биться в нечаянной радости легкого стяжательства. Ну да, поймала, приобрела. Какое-то время теперь можно будет не думать о завтрашнем дне, почивать, так сказать, на с боем добытых лаврах, читать себе спокойно очередной нелепый роман, отвлекаться на глупые мелочи, пока не засвербит по новой где-то нехорошо внутри, не начнет расти, подымаясь, темное ненужное чувство отчаянной пустоты, заставляющее отложить книгу, подняться с дивана, нацепить охотничьи наряды и снова отправиться на поиски добычи в залитых весенним солнцем джунглях большого города.
А что, что — наверняка хочется вам спросить, — что же такое она добывает, ради чего все эти загадочные страсти? Тут, как ни странно, нет никакого единственного ответа, как не бывает одинаковых перьев у двух, даже одной породы, птиц. Раз на раз не приходится, тут уж как выйдет, охота — дело такое. Важно лишь то, что с момента, как выбранная жертва, назвав добровольно себя по имени, наколется, как бабочка на булавку, на мой тот самый взгляд, брошенный на нее сразу из-под темных очков, она становится целиком и безвозвратно моей. Вся — моей. Со всеми мыслями, чувствами, потрохами. Да, и с материальными ценностями, явными и неявными, тоже, куда же без этого, хотя это-то как раз бывает важным только на самых первых порах. К этому привыкаешь быстрее всего, и надоедает оно неизменно самым же первым. А остается — и становится главным, быстро становится, и не отвыкнешь потом, не слезешь с этой поганой иглы, как ни старайся, — именно внутреннее. Душа — у кого она есть, ум, честь или совесть, власть, нрав, стремления и надежды — тут уж как повезет. Даже жадность бывает забавной, честное слово. Жадность, алчность и ложь, несмотря на их странный окрас и резкий запах, если немного привыкнуть… А уж ненависть! По-настоящему прекрасное, сильное чувство, если уметь им как следует распорядиться. И, между прочим, попадается гораздо чаще, чем многое другое.
Что потом со всем этим делать? Да ничего. Что машина делает с залитым в нее бензином? Живет на нем, ездит куда ей надо, существует в пространстве. Вот так и я. Существую, наевшись чужих страстей, почему бы и нет? Честное слово, не хуже чего угодно другого, если не считать, конечно, способа их добычи. Да, собственно, и способ-то сам…
Впрочем, об этом, наверное, надо подробно. А если подробно, то, никуда не денешься, придется вернуться к самому-самому началу, на несколько лет назад, туда, в ту слякотную промозглую московскую зиму, когда я, никакая тогда еще не Мария, а просто Нина Филатова, бежала серым утром на автобус, чтобы успеть заскочить на работу прежде, чем…
Могла бы, разумеется, так уж и не бежать. Работа у меня была — не то что не бей лежачего, но где-то недалеко от того. И, как тот волк, никуда бы от меня не делась, даже опоздай я на свой автобус.
С довольно раннего детства я поняла, что не люблю ничего. В смысле — чего-то делать. Любая сколько-нибудь активная деятельность изначально была мне глубоко отвратительна, и, предоставленная сама себе, я немедленно ложилась на какую-нибудь максимально горизонтальную поверхность из существующих в ближайшем доступе и начинала читать, благо книжка-то у меня была при себе постоянно. А часто даже и не одна.
Читать, читать и читать. Жить в постороннем, вымышленном мире, наполненном чужими ненастоящими страстями, испытывать чужие приключения — что может быть лучше? Ко мне же постоянно приставали, заставляли делать то одно, то другое, куда-то бежать, чего-то созидать — да провалились бы они все! И как только я доросла до того состояния, что смогла громко и вслух им всем об этом сказать — так немедленно это самое и сделала.
Получилось очень неплохо. Все они и в самом деле отстали, не сразу, конечно, а постепенно, но тем не менее. И как-то, подняв глаза от очередной книги, я обнаружила себя, двадцатичетырехлетнюю, совершенно одну в крошечной квартирке где-то у черта на рогах, два автобуса до конечной метро, с дипломом вечернего педагогического института, пустым кошельком и кучей прочитанных книжек, лежащих горками на полу. Да, и ходить между ними нужно было достаточно аккуратно, потому что иначе книжные бастионы, едва задетые, немедленно рушились.
Кстати, примерно тогда же я осознала, что, пожалуй, прочитала примерно все, что хотела бы прочитать. Очень возможно, именно это и было причиной того, что я наконец посмотрела на свою жизнь более-менее ясными глазами. Нет, поймите меня правильно, это не означает, что отныне я должна была перестать читать совсем, вовсе нет, до этого было очень и очень далеко, но как бы… Как сказал однажды древний арабский халиф Омар, отдавая приказ о сожжении великой Каирской библиотеки: «Если содержание этих книг совпадает с Кораном, то они бесполезны, если же отличается — они вредны». Вот так примерно и я. Я прочла то, что мне было внутренне необходимо, и каждая новая книга, ложащаяся в эту груду, была… В общем, ей нужно было обладать очень и очень многим, чтобы я признала ее хотя бы полезной, а такие, увы, попадались уже крайне редко. Если попадались вообще.
Ну и что? Другой кто, может, впал бы немедленно в омут трагического отчаяния, раскаялся и начал новую жизнь, а я подумала немного, протерла глаза, огляделась вокруг — и нашла себе дело по душе. Я стала корректором. Знаете, как нужны хорошие корректоры? Просто всем нужны, даже такие, как я, не в штате, а на фрилансе. Денег, конечно, не очень много, но мне хватало, тем более что покупать книжки больше было не надо, потому что они сами приходили ко мне, только успевай уворачиваться. Ну не совсем, конечно, сами, все-таки по издательствам мне приходилось кататься, не без того, компьютера у меня никакого, естественно, не было, но, поскольку в метро тоже можно отлично читать, все было не так уж и страшно.
