Джеймс Келман - Перевод показаний
(Я должен был уйти, куда угодно, только и всего, вот так.)
Они говорили о нас так, чтобы мы слышали. Да, мы присутствовали тогда, мы их не остановили. Разве положение народа не общепризнанно.
Нашим положением было отсутствие уважения. С нас можно много чего спросить, что мы принимали участие в нашем собственном порабощении.
С нас и спрашивали. Что это значит. Вот об этом нас спрашивали. Надо было уйти. Не сейчас, не тогда. Стало быть, не уважается, и сейчас я могу сказать, как человеческое существо. Я это понимаю. Это не могли быть другие, да, также, я это понимаю. Но мне следовало уйти.
Как нам следует добиваться этого.
Как нам следует соглашаться с нашим порабощением.
И какую оно принимает форму. Нам надо стать крестьянами, детьми, малышами в песочнице, кухонной прислугой, мальчиками на побегушках, ждущими, когда им бежать.
Я спрашиваю сейчас, спрашивал тогда, завтра. С нас можно спрашивать. Но тоже не до бесконечности. Я тот, кто овладеет оружием, любым оружием, какое есть, могу я его получить, так давайте, я управлюсь. Вот это обо мне сказать можно, и также
не также, я бы куда угодно
Хорошо бы, чтобы оно так и было. У меня ребенок.
Но я был разбит и не мог сделать ни одного движения, не мог сделать никакого движения. Мои лодыжки и запястья, и плечи тоже, не способен высвободиться или заснуть, даже этого, если бы пожелал. Раньше я мог спать, дух освежался, укреплялся, и раны заживали, тело прекрасно. Сон восстанавливает силы.
Всему этому настал конец. В этом смысле, это было все равно что
Что я могу выбирать.
Каждое утро выволакивать себя в сознательное состояние. Я мог бы умереть, я и хотел бы этого, во множестве, множестве случаев, а продление, существование посредством ненависти, извращенность. Разве это для детей. Дети убивают, из-за неразвитости чувств.
Я могу сказать так: никому наше выживание нужно не было. С этим как-то трудно примириться!
Я мог бы быть где угодно
не то, чтобы я тоже согласился с необходимостью этого, я это понимал. Я смотрел на наших детей, как они там, тоже поняли все, тоже согласились. Думаю, согласились. Все дета. Какой возраст считается детским, три года, двенадцать лет. Тут различия могут быть не в интеллекте.
Мы видели наших детей. Да, и снова да, да да да да. И девушек, конечно женщин, наш город ваш город любой город.
В некоторых женщин нет. Их не было с нами, но зато потом.
Никого рядом.
Какая разница.
Так ощущало мое тело, оно как будто выволакивало меня, я не знал, что мне делать.
Нет.
Я ничего не знал, кроме того, что должен быть где-то еще, где угодно
что мы говорим
50. «такое случается»
Я шел и шел, не знаю, как долго. Конечно, в собственных мыслях. И там был изгиб дороги, легкий, но достаточный. Я подумал, что это животное, крупный заяц, неподвижный, в середине пути. Тогда я это в первый раз и увидел. И только подойдя довольно близко, понял, что это человек. Это был мужчина, маленький мужчина. Я решил, что он в сидячей позе. Не увидел в этом ничего необычного. А уже ближе, почти совсем рядом, я услышал и заметил жужжание насекомых, мух, самых разных, также и по размерам.
Веки у него были закрыты. Я не стал много осматривать. У меня имелись свои дела. Если мужчина мертв, для него уже ничего нельзя сделать. Потом об этом подумаю. Мне предстояло вернуться меньше, чем через два часа.
Я просто разгрузил голову. В недавний период я находился под большим напряжением. Я справлялся. Это такое, как тогда, позволяло мне, чтобы я мог утверждать потом, что справлялся, сейчас.
Руки и ноги у него были голые, ступни чем-то прикрыты, у этого мужчины на дороге. Обуви не было, я бы сказал, что не было. Не могу ясно вспомнить. Чем-то прикрыты. Не знаю.
Волосы в беспорядке, редкие и седые, на вид грязные. Возможно, это только цвет, седина. У меня сильное впечатление пыли на его голове, я бы сказал, что была. Мухи жужжали здесь и вокруг, разведывая. Запаха не было. Я пошел дальше, пошел.
Да, я выбросил это из головы. Я умею выбрасывать из головы. Конечно, такие вещи вызывают тревогу, и я определено был встревожен.
Но настроения мне это не испортило. Я уже стал знатоком, для меня это не оскорбление. Я приобрел это. Решительность, такую решительность, силу воли, вот что я развил, и был этим доволен.
Я шел боковой дорогой, вдоль края леса. Ветви нависали над головой. Я не очень хорошо знаю эту местность, какие тут деревья, но, конечно, разные. Солнечные лучи никогда на дорогу не падали, так что если несколькими днями раньше шел дождь, грязь оставалась надолго, даже на многие дни.
Для меня это тогда была привычная прогулка, в этих местах. Я приходил туда всегда одной и той же дорогой, редко отклоняясь. Единообразие не изъян, я бы сказал, оно даже приятно.
Но эта местность могла все время меняться. Начиная с осеннего периода, который как раз тогда наступил, краски менялись каждый день, и я этим всегда наслаждался. Смрад я здесь заметил бы сразу. Мог быть и тошнотворным. Не знаю, я не дышал через нос.
То, чему мы научаемся, оно приходит к нам инстинктивно. Это часто так, результат опыта.
В моих занятиях, я человек опытный, да. Я бы заметил изменения. Да я их и замечал. Именно это и делал. В другом случае, там же, поблизости, я помню, на берегу был свален улов.
По моим воспоминаниям это был улов.
Моллюски, брюхоногие, вот что это было. Время сухое, все гниет под солнцем. Вонь тогда была сладковатая. Эти запахи на краю леса всегда отличались. Я бы заметил, если иначе.
Я говорил, тот день был тогда жарким, влажным, я обливался потом. Это уже сойдя с тропы, я стянул с себя рубашку, вышел из подроста, и впереди раскинулись горы, и настроение у меня стало такое приподнятое. Всегда, где есть чувство свободы. И воздух тоже, все в целом, все вещи. Свобода может быть реальной. Достижимой. Конечно, достижимой.
Я шел налегке. Завязал рубашку вокруг поясницы. Мог и оставить ее у дороги, но не стал. Я же не знал наверняка, что возвращусь туда, не заранее, не раньше этого.
Синее небо над горами, белые облака.
Я отсутствовал только пятьдесят минут, один час. Не больше. Других человеческих существ, животных, белок, кроликов, оленя, я не видел, никого. Только птиц, различных птиц. Да, в другое время целых два часа, с легкостью, но на этот раз всего один час и уже пришло время. Время возвращаться, думая теперь о мужчине, о теле мужчины, трупе. Что бы я мог сделать. Конечно, я мог доложить о нем, о трупе, дать показания. Ну а пока-то – что. Со мной не было ни одеяла, ни плаща, чтобы я мог укрыть его, может спрятать, оттащить на край, с дороги, в заросли. И что тогда. Так он станет лишь более удобной добычей, только и всего. Другие могут сказать, что они сделали бы, что сделали бы, если, это они сказать могут. Имеют право говорить сколько хотят. Я говорю лишь о том, что сделал, какие мысли приходили, если я их помню сейчас.
Возвращаясь по той дороге, я, как и раньше, увидел впереди труп. И гораздо больше жужжащих мух, намного, намного больше, уже усевшихся на него, целые полчища, повсюду, лицо и шея, голые конечности, повсюду, везде, голая кожа и в волосах, жужжат в волосах. Да, это было ужасно, когда человеческое существо, один с другим, видит такие вещи. Конечно, меня затошнило, конечно.
Надо было пройти мимо него, я должен был, так что подходил все ближе. Сойти с дороги и обойти стороной, нет, этого я сделать не мог, не это. Я приблизился и прошел мимо, глядя в землю перед моими ногами. Там мягко, всегда мягко. Я не мог смотреть, не мог, как другое человеческое существо, собрат, это был мужчина, да, конечно, и это ужасное, оглушающее, это жужжание, такое громовое, я не мог заставить уши не слышать его, жужжание. Множество, множество мух, крохотных-крохотных, да, комары, и крупнее, тяжелые, в пятнах, они смотрел на меня, и этот, ох, один только их шум. И тут я заорал. Я заорал. Это само из меня вышло. Я не думал так делать, ни останавливаться, я не мог. Вспугнуть и разогнать их. Эти мушиные полчища, стервятники, они питаются нами и выживут, когда нас не станет.
Да, я заорал.
Нет, я не религиозник. Это могу сказать о себе, что я не религиозник, не верю ни в бога, ни в богов, это вызывает у меня раздражение. Я начинаю злиться от таких представлений. Я не стыжусь. Зачем. Я начинаю злиться. Да, начинаю злиться, и стыдиться мне тут нечего. Это пусть другие стыдятся. Да, я называю себя социалистом. Я социалист, социалист.
Как бы я это сказал. Существует ли путь. Нет, я так не думаю. Я не знаю, что желательно. Не знаю.
Но эти насекомые не враги. Мне. Или еще кому. Они не враги. Я так говорю.
Да, меня вывернуло наизнанку, я говорил. Так и говорил. Вырвало, это было. Но я видел, что на них это почти не подействовало.
На насекомых.
Я прошел мимо.
Я сказал, на них почти не подействовало. Голос это оружие. Мы, как человеческие существа, владеем различным оружием, многими разными. Да, такова была мощь моего крика, я чувствовал, что-то от него должно задержаться, захваченное здесь. Я не знаю. Звук материален. Звук порождает вибрации. Удар грома может сотрясать дом. Женщина, у которой умер ребенок, ее вопли. Все это материально, предметы мира. Звук, который я издал, этот крик. Я не могу сказать, но, казалось, он не имел последствий, на мух он почти не подействовал. Так я думал. И вдруг сзади меня, не меньше чем в десяти шагах от тела, там какое-то волнение, я услышал его, жуткое волнение. Я оглянулся и увидел труп, что он движется, я это увидел, тело мертвеца двигалось, да, оно двигалось. Из сидячей позы. Сидячая поза, такая была у него. Труп наклонялся. Но тут задергались ноги. Определенно задергались. Потом еще раз. Мухи разлетелись. Правда, не далеко, после вернулись. И тело лежало спокойно. Теперь тело лежало спокойно. Труп, пустая оболочка, да. И еще я увидел, что глаза открылись. Открылись в какой-то миг. Больше я ничего сказать не могу, и сделать ничего не мог, может там и была жизнь. Какая-то жизнь там была, определенно, я бы сказал, что это возможно, определенно возможно, но не теперь.
