Роберт Ирвин - Ложа чернокнижников
«Эй, молодые, куда так быстро?» — крикнул сидевший возле станции метро «Воксхолл» бродяга и неверной рукой попытался схватить Салли, но какой ковыляющий бродяга был способен догнать Салли Спиду и Питера Живчика, кативших на своей огненной колеснице? Самые разные обитатели ночи старались отвратить нас от избранного пути. Когда мы шли по району Уондсуорт, к остановке грохоча подъехал ночной автобус, на задней площадке стоял кондуктор.
— Последний автобус! Хватит места еще для двоих! — крикнул он. Его усмешка была похожа на оскал огромной пасти.
Но я осенил себя крестным знамением и отвернулся, потому что мне показалось, что это тот самый автобус, с которого я спрыгнул накануне, и если мы сядем в него, то наткнемся на подкарауливающих нас Бриджет и Чарльза Фелтонов. В Уондсуорте нас охватил приступ паранойи. Это определенно дурное место. У подножия холма расположился магазин. В его ярко освещенной витрине были выставлены разные гадкие «приколы»: почти всамделишный паук, кучка дерьма из пластмассы, безобидная на вид диванная подушка-пердушка, взрывающаяся ручка, «яичница» с погашенной в ней сигаретой, пузырьки с «чесоточным» порошком, поддельные груди, бомба-вонючка в виде сигареты, резиновое «ухо Ван Гога», и среди всех этих обманок — большая коробка с реквизитом фокусника, на крышке которой красовался сам Отец Лжи, Мефистофель, ухмылявшийся и насмешливо указывавший на меня.
Когда мы стояли, прижавшись к витрине магазина приколов, мимо на своих мотоциклах пронеслась банда Ангелов Ада. Призрачные наездники, их глазницы были заключены в стальные футляры, и за большими мотоциклетными очками скрывалась пустота их глазниц. Салли сказала, что эти рокеры похожи на назгулов из «Властелина колец». А по-моему, они больше напоминали оседлавших мотоциклы слепцов в дикой охоте. Я представил себе колонну бегунов в развевающихся ритуальных одеждах, протянувшуюся от Хораполло-хауса. Впереди бежал Магистр с черной свечой в руке, а за ним — Чарльз и Бриджет Фелтоны с Мальчиком, рвущимся с поводка, Лора, Гренвилль, Агата и все остальные, тоже со свечами, и последней — госпожа Бабалон верхом на медленно и тяжело ступающем Звере.
Ангелы Ада свернули в сторону Ричмонда. А вот бродяга был обычным бродягой. Владельцем магазина приколов в Уондсуорте был не Асмодей. Я понимал, что у меня приступ паранойи, но это понимание не мешало мне оставаться параноиком. Я взял Салли за руку, и мы пошли дальше, но я шел…
Как путник, что идет в глуши
С тревогой и тоской
И закружился, но назад
На путь не взглянет свой
И чувствует, что позади
Ужасный дух ночной.[11]
За Уондсуортом мы обнаружили, что дорога раздваивается — снова, и снова, и снова, ветвясь до бесконечности. Это мефедрин таким образом действует на психогеографию Лондона, и каждый перекресток превращается в место рокового выбора. Одна дорога ведет к жизни. Другая — к смерти. Третья — к смерти при жизни. А четвертая — на почту. Хораполло-хаус притаился в центре быстро расширяющегося и разветвляющегося лабиринта под названием Лондон. Я вижу, как дороги вырываются вперед, а похожие на отростки боковые ответвления разбегаются в разные стороны. Мы тоже сплетаем и переплетаем разбегающиеся темы нашего разговора, подобно дорогам и тропинкам, вьющимся у нас под ногами. Вместе мы можем вызвать к жизни сюжет, потом отклониться от него, потом из одного отклонения свернуть в другое отклонение, а потом совершить обратный разворот и вернуться к основной теме, ну а потом снова вернуться к первому отклонению. Под кайфом такие вещи проделываются легко.
Налетел восточный ветер и погнал по дороге перед нами мусор, словно указывая нам путь. Но куда он вел? На этой стадии нашего паломничества я не был уверен, что у нас есть конечная цель. Очень даже вероятно, что есть наркотики, которые заставляют время течь вспять, потому что время в конце концов не что иное, как ментальный конструкт, и если наркотик способен влиять на мое сознание, то он способен повлиять и на мое ощущение времени. Тот толкач, одетый шерпой из «Райского сада Абдуллы», продал мне волшебные бобы, и они позволили нам бежать из темного сердца Лондона — по крайней мере, нам так казалось. Но допустим, что он — агент Ложи, и то, что мы с Салли проглотили в пабе, на самом деле было чем-то вроде «возвращающего зелья», которое возвращает тебя обратно, туда, откуда ты ушел. Потому что, хотя мы шли и разговаривали страшно быстро, мне казалось, что мы не сдвинулись с места.
Распаленный кайфом, я в тысячу первый раз пытался рассказать Салли о своем исследовании «Динамика поведения коллектива в ложе оккультистов в Северном Лондоне», что то, что во внешнем мире показалось бы безумием, в замкнутой группе превращается в самодостаточную реальность благодаря поддержке членов группы; что в Магистре можно усмотреть совершенное воплощение харизматического лидера, в веберовском значении этого слова, лидера, который институциализирует свои личные качества; что магические допущения могут успешно работать в качестве основы социальных взаимосвязей; что (используя терминологию Фердинанда Тонниса) члены Ложи создали общину — Gemeinschaft — в противоположность внешнему миру, который воспринимается как более механический и утилитарный, то есть представляющий собой ассоциацию людей или Gesellschaft. Члены Ложи взяли себе девиз «В Его Добре источник Зла», превратив его в своего рода отличительный знак своей группы. В конечном счете, моя диссертация посвящена групповому безумию и тому, как люди начинают верить в невероятное, однако моя задача как социолога — изъять этот род безумия из сферы интеллектуальной психологии и поместить его в социальный контекст. И наконец, примерно неделю назад я ощутил среди членов Ложи скрытое возбуждение, по-видимому связанное с каким-то событием тысячелетнего масштаба.
Мне хотелось еще ненадолго задержаться в Хораполло-хаусе, чтобы составить более ясное представление о том, какого именно рода события ожидают Посвященные Ложи.
На то, чтобы объяснить все это, ушло немало времени из-за разных отступлений, и один раз мы даже вернулись к теме мармайта. Не помню как. Хотя нет — припоминаю. Я говорил о социологии оккультной элиты и о том, что в оккультно-фантастическом романе писателя викторианской эпохи Булвер-Литтона «Грядущая раса» дается парадигма подобного общества сверхлюдей «вриль» и как потом изобретатели напитка на основе говяжьего бульона взяли слово «вриль», чтобы назвать свое изобретение боврил. Салли тут же обвинила меня в том, что я предпочитаю боврил из-за оккультистских ассоциаций. Потом она сказала, что я до сих пор нахожусь в плену оккультных идей. Она считала, что изучать магию и быть чародеем — это одно и то же, потому что большинство чародеев занято не чем иным, как изучением магии. Вдобавок она считает, что люди со временем начинают походить на объект своего изучения: синологи ведут себя как китайцы, энтомологи становятся похожими на насекомых, а я говорю и веду себя как маг. Я все отрицал. Мне действительно вкус боврила нравится больше, чем вкус мармайта. Но в Ложе меня интересует лишь то, как замкнутая группа функционирует в социуме. Салли настаивала на том, что я прячусь от правды о самом себе. Но, по крайней мере, оба мы одинаково смотрим на вкус хорликса, он нам обоим кажется ужасным. Как я уже говорил, такие отступления — под кайфом обычная вещь.
Пока мы спорили, за рядами домов стала просматриваться сельская местность. Уличные фонари исчезли, и мы, спотыкаясь, брели сквозь тьму безлунной ночи. В какой-то момент «Mad John» Донована у меня в голове сменила «Amphetamine Annie» группы Кенд Хит. Нам следовало бы идти помедленнее или даже вообще остановиться, но это было невозможно, как будто мы с Салли надели волшебные красные башмаки, от которых ноги сами пускаются в пляс и ты не можешь остановиться, пока ты не умрешь. На ногах у нас вздулись волдыри, но мы должны были продолжать идти. Кроме того, Салли решила, что мы непременно должны выбраться из зоны вибраций Ложи. Здесь, в начале пригорода, мы все еще чувствовали себя не очень уютно. Кусты вдоль дороги шелестели, а когда мимо проезжали машины, освещая нас своими фарами, мы успевали заметить в кустах что-то, похожее на маленькие белые лица. В этих лицах не хватало отдельных элементов. Я и раньше замечал, что при сильной усталости у человека может появляться галлюцинаторная разновидность периферийного зрения. Но Салли стояла на своем, утверждая, что эти шорохи и «ущербные» лица — это материализации вибраций Ложи.
Салли считает, что это злые вибрации довели Джулиана до гибели. Однако я в вибрации не верю. Я никогда их не видел, и Салли так и не смогла мне толком объяснить, каким образом они могут возникнуть и передаваться. Нет, самоубийство Джулиана (если это действительно было самоубийство) было вызвано отнюдь не загадочными волнами ненависти, излучаемыми Швейцарским Коттеджем в своеобразный эфир. Это не было и странной прихотью. Это нужно трактовать в социологических понятиях. Концепция смерти в религии вуду хорошо знакома этнографам и социологам, и здесь в первую очередь следует назвать Марселя Мосса, который изучал случаи смертей, спровоцированных коллективной волей. Похоже, индивидуальное «я» — очень хрупко — настолько хрупко, что поддерживается исключительно общностью, образующей его окружение. В обычных случаях поддерживающая общность включает членов семьи и сослуживцев, но общностью, в которой существовал Джулиан, была исключительно Ложа. Люди живут лишь благодаря системам социального взаимодействия. Они так же важны для человека, как воздух, которым он дышит, в определенном смысле они и есть этот воздух.
