Иван Дроздов - Шальные миллионы
— В Питере, наверное, и обо мне говорят. А? Может, слышали?
— Нет, о вас ничего не слышала, — соврала Нина. Сказала бойко, решительно, — так, чтобы не было сомнений.
Силай склонил свое тело на поручень плетеного кресла, устремил взгляд на набегавшую и таявшую на песке волну. Смотрел долго. И думал.
— Малыш сделал деньги, — очнулся он от размышлений. — Большие деньги. Очень большие! Сейчас все в России бросились делать деньги. Ты ведь тоже сделала деньги. Сама сказала: двадцать миллионов долларов! Так что же теперь, — называть вас преступниками? А я вот, например, и не знал, что делаю деньги. Поддерживал систему частных банков, каких-то фирм смешанных. Разрешил в Москве продавать землю вместе с домами, магазинами, институтами. В Вашингтоне тоже продают. И в Токио, и в Рио-де-Жанейро. И не знал, что за это на счет в Манхеттен-банке мне закладывают крупные суммы. В канцелярии у меня работал Яков Фридман, дальний родственник моей второй жены. Он с Борисом и прокручивал многомиллионные операции, а потом к ним Малыш подключился, мастер по фальсификации банковских документов. Счет пошел на миллиарды, но и об этом я тогда не знал. А когда мне вручили чековые книжки с указанием банков и счетов на мое имя, было поздно сопротивляться, протестовать. Я смирился, вышел из игры. А теперь России нет, банки там частные, и некому возвращать миллиарды. Я ведь знаю новую власть в лицо: это настоящая саранча, готовая сожрать все, что встретится ей на пути.
— А как же быть? Что вы собираетесь делать?
Силай сощурился, заглянул ей в глаза.
— А вы что собираетесь делать со своими деньгами? Тоже ведь миллионы!
— Я? — растерялась Нина. — Я уж приняла меры: я, как Анна, строю кирпичный завод на родине, реставрирую церковь и послала деньги на строительство детского сада в райцентре. И еще что-то придумаю.
Улыбка соскользнула с лица Силая. Облокотился на стол, нахмурил побитые сединой брови.
— Как Анна? А что Анна? У нее тоже есть деньги?
— Да, она получает за книгу. Ее в России и во всех бывших республиках печатают. А теперь вот Малыш типографию в Штатах купил, Анну на многих языках издавать будут.
— Малыш? Типографию?..
— Да, он говорит, книга полезная, пусть служит людям.
— Так она… кирпичный завод…
— Несколько иностранных линий купила, здания под них строят. И всю прибыль требует на рабочих тратить и на развитие производства. Ей самую малость отчисляют, — кажется, десять процентов. Я тоже, как она, хочу землякам помогать.
Силай Иванов в тот день больше ничего не рассказывал о себе Нине. Он был задумчив, озабочен. А к вечеру сказал:
— Хотел бы искупаться. Но только с вами. Не возражаете?
Нина заметила, что после той беседы Силай Иванов чаще заговаривал о себе, о своем прошлом, о молодых годах, но как бы невзначай, не назойливо, недолго останавливаясь на своих рассказах. Молодая женщина чувствовала стремление Силая подать себя в выгодном свете, вызвать интерес, сочувствие, — рассеять подозрение в его преступности, в нечистом происхождении его миллиардов.
— Судьбе угодно было превратить меня в сейф, в котором до времени она спрятала народные денежки.
Брал Нину за руки, смотрел в ее ясные, чистые глаза.
— Ты ведь поможешь мне сохранить народные денежки? А?
Нина не знала, что ответить, растерянно пожимала плечами. А однажды он попросил у нее паспорт и долго, тщательно списывал все данные. И вернул, ничего не сказав. А дней через десять вручил ей чековую книжку на имя Нины Николаевны Ивановой, урожденной Кособоковой, со вкладом в триста миллионов долларов в Манхеттен-банке. И снова Нина стушевалась, да так, что и не знала, что сказать Иванову, как благодарить его за такой подарок.
Силай прочел эти ее мысли:
— Это не подарок. Я возвращаю часть наших советских народных денег и надеюсь, что ты, Нина, со своим умом и чистым сердцем и с такой своей мудрой и благородной подругой, как Анна Воронина, употребишь эти деньги во благо нашим людям.
Силай говорил взволнованным голосом и, несколько запнувшись, сказал:
— Я вам изрядно надоел, пойду-ка к себе, почитаю. Мое сердце — молодец, совсем меня не беспокоит. — Наклонился к Нине, коснулся щекой ее волос: — Вам обязан таким своим счастьем.
И пошел на свою половину.
Обедали все вместе. Силай Иванов повернулся к сидевшей слева от него Анне:
— Во второй раз прочел вашу повесть. И снова побывал у себя на родине, в своем родном селе. Ваши герои молоды, они и мне напомнили мою юность. И Дон, и станица, и вся природа у вас дышат поэзией. Вы очень талантливы, и я рад встрече с вами.
— Благодарю вас, Силай Михайлович, но право…
— Нет, нет, не возражайте. Я много читал, всю жизнь собирал библиотеку, — прошу вас оставить автограф.
Он подал ей книгу.
— Я с удовольствием, но подарю вам свою книгу. Сегодня же.
Вечером Анна пригласила Силая к себе, и тут они с Ниной на балконе угощали его сделанным Анной по казацким рецептам кислым молоком с каймаком.
— Я слышал о каймаке, но пробовать не приходилось. Кстати, ничего нет вкуснее.
Анна подарила ему книгу с надписью:
«Силаю Михайловичу Иванову.
В память о счастливых днях, когда Вы щедро дарили нам свое гостеприимство. Анна Воронина».
Фридман прибыл к «Шалашу» с моря. Подплывал на адмиральском катере, сиявшем отдраенной бронзой, позолотой и поражавшем всех отделкой из слоновой кости.
Как раз в этот момент Малыш подошел к Анне, загоравшей как всегда в правом углу семейного ивановского пляжа.
— Можно к вам? — обратился Малыш, присаживаясь на камень. Он был в шортах, голубой безрукавке, с мохнатым полотенцем через плечо.
Анна не ответила.
— Простите меня, — продолжал Малыш с некоторым напором, — вы такая интеллектуалка, а позволяете себе невежливость.
Анна приподнялась на локоть, смотрела на приближающийся к дощатому причалу катер. Такого красивого она никогда не видела, даже не предполагала, что такие есть. Вспомнила Дон, свой катерок, — тень ностальгической печали осенила лицо.
— Я слышал, — говорил Малыш, не обращая на катер никакого внимания, — у вас на Дону тоже была посудина.
— Посудина?
— Ну катер. Не такой, конечно, но с мотором и со всем, что полагается.
Он был рад, что Анна ему ответила.
— Почему был? Он есть у меня. Вот скоро вернусь на Дон и буду кататься.
— А на этом? Не хотели бы прокатиться?
— Прокатиться — нет, я хотела бы сама его вести.
С катера по трапу сошел на причал толстый дядя лет пятидесяти и подходил к загоравшим. Тянул руку, но Малыш ее будто не замечал. Обращался к Анюте.
— Сама? Отлично!.. Махнул рукой мотористу:
— Эй, парень! Иди сюда!
Тот подошел и почтительно встал в отдалении. Продолжал выжидательно стоять и Фридман. Но Малыш, как принял его холодно, так и сейчас не удостаивал взглядом. Мотористу сказал:
— Вот моя сестра, научите ее управлять катером. Вам понятно?
— Да, сэр. Понятно.
— У вас рация есть?
— Есть.
— Если что случится, — не дай Бог! — дайте сигнал.
— Так точно. Я понимаю. Малыш улыбнулся Анне:
— Пожалуйста. Желаю успеха.
Анюта в нерешительности поднялась, набросила на плечи халат, сунула ноги в тапочки, — смотрела на Малыша с чувством радостного изумления и с некоторым недоверием.
— Это ваш катер? — спросила она непроизвольно и тотчас поняла, что вопрос излишний и ей бы не следовало его задавать.
— Конечно. Но если он вам понравится, я вам его подарю.
Все походило на сказку. Анюта с радостью взбежала на палубу. Через минуту она сидела рядом с мотористом, жадно наблюдала за каждым его движением.
Тем временем Малыш, не поднимая взгляда на Фридмана, ледяным голосом произнес.
— Слушаю вас!
— Мы хотели бы… Мой шеф…
— Я знаю, чего бы вы хотели и чего хочет ваш шеф, но вам важнее знать, чего я хочу. А я хочу сыграть свой водевиль один, без посредников.
Фридман опустился на песок, сбивчиво заговорил:
— Но есть правила игры, вы знаете наши связи, — они везде… наши люди и в министерствах, и в банках, и там, куда поступят документы… Все хотят жить.
— Сто миллионов отстегнул. Хватит.
— Но я надеюсь, Борис Иванов…
— А этот… ничего не получит. Он погряз в разврате, наркотиках, — его нет, он труп.
— Да, но есть Силай Михайлович. Можно перевести на его счет.
— Силай хворый, на ладан дышит.
— Я могу с ним встретиться?
— Нет.
— Но я бы хотел.
— Но я не хочу!
Фридман осекся, губы его дрожали. У него из-под носа уплывали миллионы.
— Вы это напрасно, Василий…
— Я вам не Василий, а господин Малыш.
— Ну так, пожалуйста. Мы раньше играли по-хорошему, вы знали, чего мы можем, мы знали, чего вы хотите.
