Чарльз Сноу - Поиски
— Какая жалость, — добавил он, — что этого нельзя сделать.
Хант улыбнулся.
— Мне хватило бы расстояния между двумя фонарными столбами, — сказал он.
Шерифф обернулся к нему.
— Почему ты не интересуешься людьми? Да, да, я знаю, тебя по-прежнему интересуют их души. Но я имею в виду знакомиться с живыми людьми, ходить на обеды, на танцы. В Манчестере должны быть сотни женщин, которые охотно потанцевали бы с тобой.
— Ты хочешь сказать, что это отвлекало бы меня от самого себя, — чуть принужденно рассмеялся Хант.
— Да, — заявил Шерифф. — Чертовски жаль, что меня не было с тобой эти последние годы. Я заставил бы тебя радоваться кое-чему. Тому, что лежит на поверхности, если тебе так нравится. Но ведь то, что нас радует, и находится на поверхности. Когда ты ценишь это, ты одновременно осознаешь тот факт, что жизнь сама по себе стоит больше, чем мелкие неприятности, сопутствующие ей. Среди этих мелких неприятностей, — усмехнулся он, — моральный долг.
Мы направились в ресторан на Джермин-стрит и уселись в первом этаже у открытого окна, выходившего на улицу. И тут Хант вернулся к словам, о которых Шерифф давно уже забыл. Это было так характерно для них обоих.
— Если ты это называешь мелкими неприятностями, — сказал Хант; Шерифф удивленно взглянул на него, потом вспомнил, — то я предпочитаю их…
— Вот тут ты и неправ, — быстро сказал Шерифф.
— …твоей жизни самой по себе. Что бы это ни означало. Для меня это как религия, — Хант неторопливо думал вслух. — Это громкая фраза, которая заменяет чувство, вот и все. Вроде как бог…
Тут я не выдержал:
— Как любая другая фраза, которая вызывает отклик в твоей душе и гипнотизирует тебя, заставляя думать, что в ней заложена глубокая идея.
— И разговаривая об этом, — сказал Шерифф, — ты получаешь удовольствие от жизни как таковой. Ты становишься великим человеком, Артур, и ты забываешь о том, что можно просто получать удовольствие от каких-то вещей. Когда ты последний раз танцевал?
— Кажется, на рождество. За границей.
— Ну вот видишь. А в крикет ты теперь играешь?
— Давно уже не играл.
— А ведь когда-то ты получал от этого удовольствие. Любовь?
— В свободнее минуты.
— В свободные минуты! Это я не называю любовью.
Я не стал говорить о том, что было бы справедливее мне сказать, что это не то, что я называю любовью.
Я заказал хороший обед, к рыбе Шерифф взял превосходный рейнвейн.
— Я допускаю, что ты хорошо ешь и пьешь, — сказал он. — Отдаю тебе в этом вопросе должное. Но в конце концов это удовольствие для тех, для кого все остальное уже в прошлом. — Он сморщил свое подвижное лицо и уставился на меня большими серьезными и в то же время смеющимися глазами. — Артур! Теперь самое время, — прошептал он.
— Для чего?
— Взять себя в руки. Если ты каждый день будешь говорить себе: «Я должен стать более человечным, я должен стать более человечным», — все пойдет иначе. Просто держи всегда эту мысль в голове и, когда появится искушение, отбрось его. Сосредоточься и старайся быть более человечным. Не отмахивайся от этого. Это, наверно, будет трудно. Потребуются жертвы и внутренняя дисциплина. Но если ты будешь очень стараться, ты победишь.
Его манера по-прежнему забавляла меня. Хант улыбался.
— Я верю в тебя. Даже сейчас, — сказал Шерифф.
Шерифф выпил уже достаточно, чтобы прийти в возбужденное состояние, я тоже был слегка на взводе. Это была странная встреча. Шерифф теперь дурачился не так непосредственно, как когда-то. Теперь это была бравада, своего рода защита от тревоги, от опустошенности, которые временами прорывались наружу. В прошлом он старался играть роль душевного, свойского парня, теперь он почти смирился с обликом, более близким к истинному (но не вполне, конечно). Теперь он старался изобразить себя перед самим собой и перед нами весельчаком, принимающим жизнь такой, как она есть, умеющим любить и смеяться. Он играл свою роль с воодушевлением, и рядом с ним медлительность Ханта вызывала раздражение, его спокойствие становилось скучным, и я поймал себя на том, что все свои реплики я обращал к Шериффу.
Позже в ресторан вошла молодая женщина и села у окна напротив нас. Я заметил, что взгляд Шериффа несколько раз упорно останавливался на ней, его небольшой яркий рот полуоткрылся.
— Интересная женщина, — сказал он, — клянусь вам, интересная женщина!
Она вытащила сигарету и стала искать спички. Шерифф тут же вскочил со своего места и зажег для нее спичку.
— Разрешите? — услышали мы его голос. — Ну, конечно, вы разрешите.
Он сел рядом с ней, и я мог видеть его улыбающийся рот. Он что-то быстро говорил, и глаза его смеялись ей. Я услышал ее протяжное и кокетливое, протестующее «нет». Он заговорил еще быстрее, она рассмеялась, и он присоединился. Вскоре они вместе вышли из зала.
— Подумай, как приятно провел бы ты время, — сказал Хант, — если бы был таким, как он.
— Между прочим, — продолжал Хант, — ты помнишь Мону, я тебе однажды рассказывал о ней?
— Конечно, помню, — ответил я.
— Она вышла замуж в начале этого года, — рот у Ханта скривился, — за банковского клерка в городе, где она выросла.
Что я мог ему сказать? Для Ханта это был конец. Десять лет неразделенной любви к женщине глупой, испорченной, чья привлекательность, как он сказал мне, пропала с годами. Женщина, в которой не было ничего, кроме того, что он любил ее. Она ничего ему не дала, теперь она ушла, и все кончилось.
— Они встретили Шериффов не так давно. Она написала мне, — добавил Хант.
И тут я понял, что еще и теперь не все кончено. Он все еще был привязан к ней, и ему хотелось сообщить мне, что он имеет от нее весточку, только для того, чтобы сказать об этом, чтобы воскресить в себе на момент ощущение близости к ней.
— Я думаю, что, когда Шерифф встретился с ней, — бесстрастно сказал Хант, — он похлопал ее по животу и поцеловал за дверью. Если он вообще обратил на нее внимание.
Я промолчал.
Вскоре вернулся Шерифф, несколько обескураженный.
— У нее есть муж, — он наполнил свой бокал. — И он будет дома сегодня и завтра. Черт бы его побрал. Интересно, что он собой представляет. Что-нибудь с ним не в порядке, иначе она не так жаждала бы любви.
— Ты в этом уверен? — спросил Хант.
— Я бываю прав в девяти случаях из десяти, — сказал Шерифф, — а в десятом случае получаю пощечину. Ну, ладно! Она училась в бедфордском колледже, и у нее духовные запросы. И очень большие. Эти запросы, наверно, здорово досаждают окружающим. Но, — он улыбнулся поверх своего бокала, — она дала мне свой адрес. Я похож на собаку, зарывающую кости. Приятно думать, что у тебя есть кое-что про черный день.
— Надеюсь, что ты в конце концов воспользуешься этими адресами и получишь удовольствие, — сказал Хант.
— Ты думаешь, я целую им руки?
Я удивился, я ведь знал, что он отнюдь не страстный любовник.
Ночь была теплая, вино тоже повышало температуру. Мы с Шериффом прикончили последнюю бутылку.
— Когда я вспоминаю, как мы втроем пили много лет назад, — начал Шерифф, глаза его блестели, лицо раскраснелось, — я с трудом могу представить, чтобы Хант выпил хоть один стакан.
— Увы, — улыбнулся Хант.
— Как вспомню наши застольные беседы… Черт возьми, до чего же мы были целомудренны, до чего… напыщенно целомудренны!
— Клянусь всеми звездами нашей галактики! — Он рассмеялся. — Мы знали все о половой жизни, мы разговаривали о половой жизни, и мы ничего не предпринимали в этом плане, пока нам не исполнилось по двадцать два. Но я нормальный человек, а не то, что называется заторможенный. У меня есть все основания предполагать, что Артур тоже сравнительно нормальный мужчина. И напротив, я ничего не могу сказать о Ханте. Кроме того, что он бросил пить. А это может быть дурным признаком.
— Возможно, — сказал Хант, — хотя я в те дни не был целомудрен. И уже задолго до этого.
Шерифф в изумлении открыл рот.
— Неужели вы не знали? — спросил Хант.
— Иногда я подозревал, — сказал я, — но я не был ни в чем уверен.
Даже теперь было трудно сочетать это с любовью к Моне, с его застенчивостью перед женщинами.
— Да, это правда, — сказал он. Он, конечно, сразу понял мои сомнения. Удивительной способностью проникать в чужие мысли обладал этот тугодум. — Я не школьник, и я не нахожу нужным гордиться своими успехами. — Он глянул на Шериффа. — Если когда-то что-то и было, это не имело большого значения.
— Понимаете, — добавил он, — я всегда платил за свои ночи. У меня никогда не было женщины, которой бы я не платил. Но начал я задолго до того, как познакомился с вами обоими. Когда мне было лет восемнадцать. И так шло годами. Иногда это бывает и сейчас, но теперь не часто. Вероятно, это и помешало мне найти что-либо более стоящее. То, что я хотел.
