Л. Либединская - Ты помнишь, товарищ… Воспоминания о Михаиле Светлове
Второй гривенник стал большим начальником. Допустим, секретарем Союза писателей. Нелегкая задача для гривенника. Но он справляется. Как? Да еще как! Теперь он выглядит важнее рубля.
Третий пошел работать шофером такси. Он начал размножаться. Повернул ручку счетчика – выскочил гривенник. Довез пассажира – получил на чай гривенник…
И так о каждом…
Сказка осталась незаконченной.
* * *
Поэт Сергей Орлов подарил Светлову свою книгу
«Колесо».
– Старик,- сказал Светлов,- еще три колеса – и… машина!
* * *
Светлов не любил актера С. и решительно избегал общения с ним. Тот, добиваясь расположения Светлова, как-то сказал:
– Я могу представить справку, что я не подлец.
– Если бы у меня была такая справка,- ответил Светлов, – я был бы подлецом.
* * *
За столиком сидели студенты Литинститута. Спор? Нет, это был не спор. Каждый утверждал свое, но никто друг друга не оспаривал. Говорили шумно. Читали стихи, прозу… То и дело раздавалось:
– А вот у Лермонтова…
– Так мог позволить себе только Толстой…
– А помнишь, у Достоевского…
К столику подошел Светлов.
– Что мне в вас нравится,- сказал он,- это то, что вы даете друг другу слово сказать.
* * *
Однажды он пошутил:
– Занимать деньги надо только у пессимистов. Они заранее знают, что им не отдадут.
* * *
Один восторженный поклонник Светлова, знакомясь с ним, воскликнул:
– Боже мой, передо мной живой классик!
– Что вы,- ответил Светлов.-Еле живой.
* * *
В долгие месяцы тяжелой болезни Светлов верил в свое выздоровление и терпеливо ждал возможности вернуться к общению с друзьями.
Он любил, когда я приносил ему в больницу шаржи и приколачивал их к стене.
Глядя на рисунки, он говорил:
– У меня создается ощущение, что я не в больничной палате, а дома.
Когда его на короткое время выписали из больницы, он по дороге домой сказал:
– Я чувствую себя птицей, которая едет в ломбард выкупать свои крылья.
* * *
Об одном поэте:
– Он – как кружка пива. Прежде чем выпить, надо сдуть пену.
– Счастье поэта должно быть всеобщим, а несчастье – обязательно конспиративным.
– Человек, не наделенный талантом, если в одном не удалось, займется чем-нибудь другим.
У талантливого нет выбора.
* * *
К моим шаржам на Светлова разные поэты, в том числе и сам Светлов, написали много эпиграмм.
К шаржу сделанному на пленуме писателей в 1953 году, Светлов написал:
Постольку я, друзья, нелепей,
Поскольку рисовал не Репин.
М. Светлов 5. I. 53 г.
Я хотел было опубликовать рисунок вместе с этой эпиграммой, но редактор сказал, что в русском языке нет такого слова – «нелепей».
– Если есть слово «великолепен», почему же нельзя сказать «нелепей»? – возразил Светлов. – Впрочем,- добавил он,- легче написать новую эпиграмму, чем внушить редактору чувство юмора. Пусть будет так:
Я, в искусстве правду любя,
Убедился сегодня снова –
Как приятно после тебя
Видеть Репина и Васнецова.
Ко дню его рождения в 1956 году я нарисовал Светлова в позе и одеянии Джиоконды. В ответ на такое кощунство он предложил подписаться под рисунком: «Леонардо да Иначе». И тут же добавил:
Ну не смешно ли,- сама Джиоконда
Стала сегодня членом Литфонда.
Увидев набросок, где он изображен грустным и усталым, Михаил Аркадьевич призадумался, походил взад и вперед по комнате и, приложив рисунок к стене, написал:
Хоть я и не ношу вериги,
Но все ж худею без конца,
И уловил художник Игин
Последние черты лица.
М. Светлов 21. 1. 60 г.
Иронически усмехается Светлов и в подписи к шаржу, сделанному в день его шестидесятилетия:
Твоею кистью я отмечен,
Спасибо, рыцарь красоты,
За то, что изувековечил
Мои небесные черты.
А вот несколько эпиграмм, написанных другими авторами.
Александр Рейжевский пришел в Центральный Дом литераторов в тот момент, когда я рисовал на стене гостиной Михаила Аркадьевича в виде улыбающегося за окном полумесяца. Рейжевский подписал к рисунку:
Улыбается в окне
Нам луна портретом новым.
Видно, нравится луне
Это сходство со Светловым.
Ян Сашин писал автору знаменитой «Гренады»:
Поэту Светлову и слава и честь –
Гренадская область в поэзии есть!
Но много доносится жалоб:
Расширить ее не мешало б…
Вот эпиграмма Владимира Волина:
Примерно двадцать лет назад
Был зритель пьесе «Сказка» рад,
И новых пьес он ждет, грустя,
Примерно «двадцать лет спустя».
К рисунку, где Светлов идет снежной ночью с поднятым воротником, Александр Раскин писал:
Светлов хорош во всякую погоду,
Да жаль, молчит он иногда по году.
Михалков, увидев эту эпиграмму, добавил:
Молчит, но если скажет слово,-
То это слово М. Светлова!
Я вспоминаю, как мы со Светловым искали заключение для нашей книги «Музей друзей».
Светлов закончил книгу так:
Не родственники мы, не домочадцы,
И я хотел бы жизнь свою прожить,
Чтоб с вами никогда не разлучаться
И «здравствуйте» все время говорить.
СПАСЕННЫЕ ГЕРОИ. Александр Рейжевский
Очень это не просто – написать о Светлове просто, написать так, чтобы это можно было показать ему. Он отложит рукопись, медленно отодвинется в самый угол кресла, словно ему необходимо посмотреть на тебя издали, потом сложит губы – ну совсем как заправский дегустатор,- вытянет их вперед до невозможности и нараспев произнесет длинное-предлинное: «Ни-и-и-че- го-о-о-о!» А глаза его сразу станут по-детски удивленными, и заиграет в них теплая светловская смешинка.
Но это уже высшая похвала.
Я дождался ее, этой светловской похвалы, только один раз. Вот как это произошло.
На семейный праздник собрались друзья. Пришел и Михаил Аркадьевич. Он был в новом черном костюме, и, хотя узел галстука забился куда-то вбок, под воротничок рубашки, вид у Светлова был необычно торжественный.
– Завтра у нас с Игиным и с ним,- показал он на меня, – телепередача. Надо, чтобы этот костюм успел ко мне привыкнуть, – сказал Светлов и тут же добавил: – А вообще из меня получится неплохая манекенщица. Портной сказал, что на мне очень хорошо висят вещи.
В течение всего вечера Светлов добродушно «добивал» меня за то, что я не оставляю работу в театре.
– Нельзя заниматься литературой во вторую смену, тем более – в ночную. Она этого не прощает. И по том – надо пробовать писать что-нибудь и кроме эпиграмм.
– А я пробую, Михаил Аркадьевич. Вот, жена не даст соврать,- написал недавно лирические стихи.
– Если это не семейная тайна – прочти. Пользуйся случаем, что ты у себя дома,- гости не разбегутся, воспитание не позволит. Помучаемся? – обратился он к остальным.
Честно говоря, я был не очень убежден, что из меня когда-нибудь получится сатирик. Но в том, что лирик из меня не выйдет, – в этом я уверен и по сей день.
Все притихли, и я начал читать.
И странное дело – с каждой новой строкой стихотворение становилось каким-то чужим, незнакомым. Я шел по нему, как по разбитой дороге, спотыкаясь о камни и попадая в лужи. Я чувствовал, как горят мои уши, и заранее отчетливо представлял себе реакцию Светлова: «Считай, что ты нам ничего не читал, а мы постараемся скрыть это от потомства». И это при моих друзьях!..
Короче – я мечтал только об одном: поскорее добраться до конца. Когда я кончил читать, Михаил Аркадьевич обвел взглядом присутствующих. Мне показалось, что прошел год. И вдруг неожиданно:
– Ни-и-и-че-го-о-о… Карапуз поднимается с четверенек.
Этого я никак не мог ожидать. Гости дружно присоединились к светловской оценке, переводя ее в более категорические формы, а я окончательно убедился, что ничего не понимаю в собственных стихах, и остаток вечера резвился, как школьник, получивший после частокола троек первую в жизни пятерку.
Когда гости разошлись, я на радостях даже помог жене вымыть посуду.
Около трех часов ночи нас разбудил телефонный звонок.
– Так вот – я наврал. Стихи – дерьмо. Подробности утром. Будь здоров.
И повесил трубку.
Он пощадил меня при друзьях, но не мог заснуть, не сказав правды.
