Айрис Мердок - Генри и Катон
— Конечно доставляет.
— Ты не права. Я люблю этот гобелен. Люблю больше всего остального в доме, и мне он нравится больше, чем тебе, потому что для тебя он просто привычная приятная старая вещица, прикрывающая стену, тогда как для меня — произведение искусства!
Вошла птичьеголовая Рода, выразительно размахивая руками и что-то лопоча.
— Что она говорит?
— Что он не лезет в «вольво», — ответила Герда, отходя к камину, где яркое пламя поленьев спорило с солнечным светом.
— Проклятье! Тогда оставьте его, не разворачивая, в холле, Рода.
— Тогда зачем ты мучишь себя, — сказала Герда, когда Рода вышла, — И меня. И твою fiancee?
Генри подошел к матери у камина и стоял, поглаживая лоснящиеся коричневые желуди дубового венка, вырезанного на полке.
— Мама, пожалуйста, чему быть, того не миновать. Твоя жизнь здесь закончилась, а я свою не собираюсь начинать. Будь справедлива. Будь справедлива ко мне.
— Почему ты так торопишься продать гобелен?
— Потому что хочу продать что-то, что мне дорого, и продать побыстрей. Тогда дальше мне будет легче. Когда продеваешь нитку в иголку, трудно протянуть лишь кончик нитки. Гобелен — это тот самый кончик. Мама, это все исчезнет, как дворец Аладдина. И нам пора уже свыкнуться с этим. Думаю, тебе еще не верится, что так и будет. Наверное, отчасти и мне тоже.
— Если все это настолько тебя расстраивает, — сказала Герда, не глядя на него, — и ты слишком неуверен в том, чего ты хочешь, тогда не следует ли подождать? И почему так скоро увозишь свою fiancee?
— Желательно, чтобы ты перестала называть ее моей fiancee.
— Ну так она твоя fiancee, разве нет?
— Так, но ты говоришь с сарказмом.
— Почему ты увозишь ее так скоро?
— Потому что ты презираешь ее.
— Генри, неужели тебе не хватает благоразумия, чтобы быть немного милосердней? Я пытаюсь узнать ее.
— Ты пытаешься подавить ее.
— Не глупи! Тебя возмутило то, что мы с ней говорили после завтрака о Сэнди.
Генри направился к двери.
— Генри, подожди, пожалуйста.
Генри остановился и повернулся к ней.
— Ты меня в детстве постоянно третировала и подкалывала и сейчас не способна остановиться. Ты не хочешь мира. Ты хочешь войны. Что ж, хорошо. Знаю, ты не можешь простить мне, что я жив, тогда как Сэнди умер.
— Генри. Перестань мучить себя. Ты борешься с собой, не со мной. Если б ты знал, как я жалею тебя.
Генри вышел, тихо прикрыв за собой дверь.
Герда медленно вернулась к столу и села. Вошедший через несколько минут Люций застал ее неподвижно сидящей в той же напряженной позе. Он был в плаще и приглаживал ладонью взъерошенные ветром волосы.
— Они уехали, — сказал он. Потом увидел пустую стену. — О господи! Так вот что за громадный сверток там, в холле.
— Не поместился в «вольво», — объяснила Герда.
Люций заметил на столе листки; Герда сидела, положив на них свою крупную плоскую ладонь. Он поднял брови и пошел к камину, постоял возле, задумчиво мурлыча что-то себе под нос, потом осторожно оглянулся на Герду.
Та наконец обратила на него внимание.
— Люций, что это такое я нашла у тебя в комнате? Что это: «Печально ее шагов эхо, будит все меньше воспоминаний. Топ-топ. Голубка»?
— Ну, так… стихи…
— А это: «Бродя по тропинкам дома, не замечает она путей любви. Топ-топ. Голубка»? Уж не я ли эта «голубка»?
— Нет, конечно нет, дорогая…
— А что значит вот это: «Ее живое тепло котенка, как тысяча женщин, влечет»? Какого такого «котенка»?
— Никто конкретно, дорогая, это плод воображения… поэтическая фигура…
— Поэтическая фигура! Не могу выразить, до чего неуместным и оскорбительным я считаю это твое стихоплетство. Целая кипа. «Топ-топ», что это ты, всамомделе! Вот.
Герда резко подвинула к нему листки.
Люций собрал их, чуть подумал, встал:
— Что ты хочешь?..
— Будь ты джентльменом, ты бы сжег их.
Люций решительно пошел к камину. Бросил стихи в пламя, где они мгновенно вспыхнули. Вернулся к Герде и сел за стол напротив нее, движением плеч скинул плащ на стул и уставился на нее с выражением спокойного недоумения.
Герда бросила на него хмурый внимательный взгляд:
— Так ты соглашаешься, чтобы Генри выплачивал тебе пенсию?
— Да, дорогая.
— Ты договорился с Одри, что будешь жить у них?
— Нет. Рекс этого не позволит.
— Так куда же ты пойдешь?
— Найду какую-нибудь комнатку.
— Где?
Люций смотрел на нее, лицо его было ясным и спокойным.
— Поближе к тебе, дорогая, если не возражаешь. Ты все, что у меня осталось. Случившееся не так важно. Я даже считаю, что Генри, наверное, прав, я восхищаюсь им, хотел бы я иметь его мужество. Мы стареем, дорогая, ты и я. Если бы мы жили на Востоке, то подумали бы податься в монастырь. Возможно, нам действительно следует уйти от мира. В некотором смысле Генри просто вынуждает нас сделать то, что мы должны. Нам в нашем возрасте надо жить проще. Вся эта собственность — пустяк: этот дом, эта мебель, эти лужайки и деревья — все своего рода иллюзия, просто гобелен, который можно свернуть и продать. Что имеет значение, так это ты и я, и мы можем жить лучше без этой собственности и забот, которых она требует. Поэтому хотелось бы жить поблизости от тебя, в маленькой комнатке. Я люблю тебя, Герда, и всю свою жизнь посвятил любви к тебе. Я много заблуждался, но тут уверен.
— Чепуха, — сказала Герда. — Ты не знал никаких «забот», кроме как гулять в парке да есть то, что тебе подавали. Ты не из тех, кто уходит от мира. А что насчет старости, говори за себя. Ты намного старше меня.
— Знаю, дорогая, я только…
— Так, значит, ты смирился?
— Да. Гобелен исчез. И остальное исчезнет. Я уже распрощался с прошлым.
— Ну, я-то не смирилась, — сказала Герда, — А теперь иди, пожалуйста. Я хочу подумать.
Люций поспешил к себе наверх, плеснул в стакан немного виски, поставил пластинку со вторым Бранденбургским концертом Баха и торопливо начал восстанавливать сожженные стихи. Он помнил все их наизусть.
Герда сидела задумавшись. Это он заставил их постареть. Что же ей теперь, конец как занятой, деятельной женщине в здравом уме и рассудке? Остается лишь дожидаться, пока не станет никому не нужной, ноющей, злобной старой ведьмой? Переведя взгляд на стену, она стала вспоминать бесконечные шутки Сэнди по поводу сцены, изображенной на гобелене.
―— Хватит об этом, Стефи.
— И еще, нехорошо так поступать с собственной матерью.
— У нас с ней особые отношения.
— Пожалуйста, говори нормально. Из всего ты выводишь теорию. Не понять, когда ты говоришь серьезно.
— Хорошее правило, которым следует руководствоваться почти всегда.
— На деле дом не такой уж большой, и твоя мама ведет хозяйство на скудные средства, она рассказывала мне…
— Вы отлично спелись!
— Разве ты не рад?
— Да… разумеется, рад…
— Я думаю, она горемычная пожилая женщина.
— А я думаю, что не очень-то моя мать горемычная.
— Ты плохо о ней отзываешься, а между прочим, хочешь ею восхищаться, я все вижу.
— Ты не видишь всего и никогда не увидишь. Не пытайся и понять, Стефи. Люди, которые понимают, гибнут.
— Иногда ты пугаешь меня. Ты был так груб с ней, просто не верится, и это ужасно, что ты продаешь дом, это кошмар.
— Некоторым мужчинам нравится тратить жизнь на игры с собственностью. Мне нет. Я не желаю гробить мое и твое время на пустую возню с деревьями, стенами и дренажными трубами. Мать как-то умудряется с этим…
— Думаешь, я не смогла бы?
— Да зачем это тебе? Я хочу, чтобы мы были свободны.
— А я не хочу быть свободной. Я была бы счастлива возиться с деревьями, стенами и дренажными трубами. У меня в жизни не было ничего своего.
— Повезло тебе.
— Ты не представляешь, каково…
— От сотворения мира, может, с Эдема женщины склоняли мужчин к обладанию материальными благами. В характере женщин — иметь. Не говорю, что это их недостаток, такова их природа, женщинам важно иметь, мужчинам — быть. Благодарение Богу, что ты не собираешься втягивать меня в…
— Лучше бы я никогда не видела Холла.
— Я привозил тебя не для того, чтобы демонстрировать имение, а познакомить с матерью. Только раз…
— Зачем вообще ты хотел познакомить меня с ней?
— Чтобы она приняла тебя, приветила, одобрила, была обходительна с тобой. Я хотел показать тебе, что такое возможно.
— Ты имеешь в виду, потому что это помогло бы мне не чувствовать себя?..
— Да.
Желтый «вольво» свернул налево, к деревне.
— Ты все решаешь без меня, — сказала Стефани, — Не относишься ко мне как к равной.
— Очень мало мужчин относятся к женщинам как к равным, и если я отношусь к тебе так же, то это никак не связано с твоим прошлым. Я просто люблю тебя, и ты — моя собственность. А не те чертовы деревья.
