Дирк Уиттенборн - Жестокие люди
– Ого. Она внизу такая волосатая.
– В то время, когда моя мать была молодой, женщины еще не делали депиляцию воском. – Осборн взял фотографию, поднес ее поближе к глазам, а потом отдал мне. – Она была красавицей.
– Так это ваша мать!
– Во всей своей красе.
– А кто этот мужчина?
– Президент телефонной компании, который подписал с отцом контракт, когда увидел этот снимок.
– А как он оказался у твоего отца?
– Это он сделал эту фотографию. – Осборн будничным тоном объяснил, что парень, который развлекался с его матерью, владел несколькими компаниями, и даже железной дорогой. Благодаря этой фотографии дедушка Осборна получал по два крупных заказа каждый год. Он говорил шутливым тоном, но мне было совершенно ясно, что он не считал это забавным. Потом он трясущимся пальцем показал мне на пустое расстояние между занавесками. Я посмотрел туда. И увидел там его самого, смотрящего прямо в камеру. Казалось, он был в каком-то забытьи. Ему тогда было приблизительно столько же лет, как мне сейчас.
– Зачем вы мне это показали?
– Ex malo bonum. Это латинская пословица. Худа без добра не бывает.
В пять часов в комнату вошел шофер, чтобы отвезти меня домой. Осборн проводил меня вниз. В это время солнце ярко засияло через огромное окно в холле. Мой шеф был одет в длинный халат, его омывали солнечные лучи, и сейчас он был похож на священника. Только тут я заметил, что их фамильный девиз был выложен в верхней части окна цветным стеклом. Гербы о многом могут рассказать. На нем была изображена женская головка, прикрывшая глаза рукой, а внизу была написана та самая латинская пословица. Наверное, легко поверить, что так оно и есть, если у вас достаточно денег, чтобы подтвердить свои убеждения.
23
Брюса показывали по телику. Миссис Лэнгли специально пригласила всех кого можно к себе домой, чтобы они полюбовались на это. Жители Флейвалля, по словам Осборна, по-прежнему вопили так, будто им яйца прижали. А все из-за того, что отпрыск семьи Лэнгли собирался притащить в городок негритянское отродье. Тем не менее, пришли все. Потому что знали: если они не явятся, их не пригласят на следующую вечеринку. А может, и на ту, которая будет после нее. А может, вообще уже никогда никуда не пригласят. И какой смысл сердиться, если ты знаешь, что не собираешься сердиться вечно, как приговаривал мудрый Осборн?
Согласно расписанию общественно важных событий, следующим поводом для того, чтобы собраться всем вместе, должен был стать мой день рождения. Майя решила, что будет весело, если мы устроим костюмированный бал, и все нарядятся в разных богов и богинь. Сначала маму это ужасно рассердило. Но когда все любители игры в гольф стали подлизываться к ней, чтобы она их тоже пригласила, она быстро переписала историю и сделала вид, что это была ее идея. Это было просто отвратительно, честно. В любом случае, вечеринка неумолимо приближалась.
В семье Лэнгли не очень любили смотреть телевизор. У них был всего один аппарат. Он стоял в библиотеке, которая была по размеру не больше моей спальни. В ней были повсюду разбросаны банки с краской и скипидаром и тряпье они пригласили художника из Англии, чтобы он нарисовал на стене портрет их семьи, в честь выздоровления мистера Лэнгли.
Специально для того, чтобы каждый мог увидеть нового, исправившегося Брюса, они купили новый огромный телевизор и установили его у бассейна. На улице было жарко, стульев на всех не хватало, и поэтому я, Майя, Маркус, Слим и Пейдж надели купальные костюмы и залезли в бассейн. Брюс должен был появиться в вечерних новостях вместе с мэром Ньюарка. По случаю пресс-конференции он купил себе новый строгий костюм. Они с мэром стояли у здания на Клинтон-авеню, которое, казалось, вот-вот развалится. Их окружали мужчины в цветастых рубашках. Брюс передал мэру чек на двести тысяч долларов от Фонда Осборна. Они объявили, что это здание отремонтируют и превратят в Дом Лэнгли – компромиссное решение, призванное спасти Флейвалль от беспокойных дитятей. Он назвал этот дом «прибежищем для детей, которых лишили детства». Это выглядело довольно странно: мы сидим в бассейне, а чернокожие служанки разносят напитки, крабов и горчичный соус для богатых белых людей, которые аплодируют и приговаривают: «Разве это не чудесно, что наконец-то Брюс решил сделать хоть что-то для этих бедняжек?». На самом деле, это значило только одно: они надеялись, что «приют» в Ньюарке умерит пыл Брюса, и во Флейвалле ничего подобного не появится. Майя повисла на мне в бассейне и прошептала: «Это дедушка придумал. Он хочет, чтобы Брюс перестал думать об этом».
Было очень странно наблюдать за тем, как он выступает по телевизору. Брюс выглядел абсолютно естественно. Он был очень телегеничен. Искренне улыбаясь, защитник детей пожал мэру руку. Казалось, он такой серьезный и честный парень. Никто бы не догадался, что это тот самый человек, который доказывал широту своих взглядов тем, что красил волосы в белый цвет, носил саронг, и привозил на вечеринки нигерийскую принцессу Коко, называя ее своей невестой. Он совершенно преобразился. Брюс стал таким ответственным и собранным, что можно было решить, что он действительно повзрослел. Раз и навсегда.
Сам он в это время стоял в стороне. Когда сюжет подошел к концу, и все зааплодировали, он застенчиво улыбнулся, явно довольный собой. Только непонятно, что его больше радовало – то ли то, что он собирался совершить доброе дело, то ли то, что он так чудесно выглядел на экране. Кто-то из гостей сказал:
– С ума сойти, Брюс, такое впечатление, что ты брал уроки у самого Бобби Кеннеди.
– Будем считать, что это комплимент.
Не думаю, что ему хотели польстить.
– Тебе стоит политикой заняться.
– У меня темное прошлое.
Миссис Ливеллин (та самая старушка с голубыми волосами, пять раз побывавшая замужем после того, как ее выгнали из школы за то, что она таскала в портфеле обручальное кольцо с огромным брильянтом) встала со своего места и громко сказала:
– Брюс, ну почему ты решил заниматься именно этим? А как же наши индейцы? – На ней была очень много бирюзовых украшений, и выглядело это пугающе.
– Мне казалось, что будет правильно сосредоточиться на проблемах нашего штата.
– В Нью-Джерси живут индейцы. На юге – ленни-ленапе, а в нашей местности полно алгонкинов. Не так ли, Маркус?
Маркус тем временем боролся под водой со Слимом. Когда он вынырнул, чтобы глотнуть воздуха, все на него уставились. Миссис Ливеллин строго на него посмотрела.
– Маркус, ведь твоя мама наполовину индианка. Не кажется ли тебе, что белые американцы должны компенсировать коренным жителям Нью-Джерси то, что с ними так непростительно небрежно обращались?
Маркус, облегченно вздохнул, когда понял, что никто не видел, как они со Слимом обжимались под водой. Он широко улыбнулся.
– Миссис Ливеллин, считайте, что вы уже стали почетным членом нашего племени.
Потом один высокомерный парень, который летал на работу на вертолете (он выпил сегодня слишком много коктейлей «Лонг Айленд»), глупо пошутил:
– А как насчет нашего племени? Господи, о нас-то кто позаботится? Мы же стали исчезающим видом.
– Мы уже вымерли, – ответил Осборн, – просто не хотим себе в этом признаваться.
Наконец, все взрослые слегка опьянели и стали спорить. Тогда мы вылезли из воды и побежали в домик-раздевалку, где выкурили одну сигарету с марихуаной. На Маркуса она сильно подействовала, судя по тому, что он сказал:
– Знаете, ребята, если вы поселите меня в резервацию, то я легализую там травку, и нам всем будет хорошо.
Пейдж тоже здорово окосела. Она заявила:
– А я наемся транквилизаторов, проскользну в постель Брюса и нападу на твоего братишку, пока он не стал настолько консервативным, чтобы отказаться меня трахнуть.
Наконец, все сделали несколько затяжек и докурили сигарету до самого фильтра. Так что она даже выпадала из мундштука, который Пейдж носила пристегнутым к цепочке на шее. Слим просто съел то, что осталось от самокрутки. Майя потянула меня назад, а потом и остальные, хихикая, двинулись обратно. Они стали разыскивать тележки с закусками, чтобы утолить внезапный голод.
– В чем дело?
– Ни в чем.
– Я что, больше тебя не интересую? – Майя говорила очень медленно, делая паузы после каждого слова. Видимо, ее собственные слова удивили ее; а еще больше – то, что ей так сильно хотелось заплакать.
– Нет… С чего ты это взяла?
– Потому что ты не хочешь оставаться со мной наедине.
– Это неправда. – Мне хотелось убедить ее в этом, но Майя была права. – Слим спросил, хотим ли мы покурить, и что я должен был сделать? Сказать ему «давай свой косяк и вали отсюда»?
– Я не имею в виду именно сейчас.
На прошлой неделе Майя несколько раз очень ловко устраивала все так, чтобы мы оставались вдвоем. Сначала это был пикник на острове. Потом мы целый день провалялись вдвоем у бассейна (Брюс и миссис Лэнгли уезжали в больницу к отцу, чтобы проведать его, и служанок в то утро дома не было). Каждый раз я в последнюю минуту приглашал кого-нибудь или приносил с собой траву. А однажды я даже попросил позвонить мою маму, и сделал вид, что она, свинья такая, хочет, чтобы я шел домой.
