Амритрай - Современная индийская новелла
Несколько дней спустя я, негромко насвистывая, опять шел вдоль стены, как вдруг услыхал:
— Кто это там свистит?
Я отозвался.
— А как вас зовут? — послышалось из-за стены.
Я сообщил свое имя, срок заключения, рассказал о совершенном преступлении. Она, в свою очередь, поведала о себе. Зовут Нараяни. Двадцать два года. Умеет читать и писать. Срок — 14 лет. В тюрьме уже год.
Помолчали. Потом Нараяни попросила:
— Вы не дадите мне кустик роз?
— А откуда вы знаете, что у меня есть розы?
— Здесь, в тюрьме, секретов нет.
— Нараяни! — закричал я со страстностью, которой прежде никогда в себе не подозревал. — Я дам вам все розы в мире!
Она весело рассмеялась. Будто тысяча серебряных колокольчиков зазвенела вокруг.
— Нараяни! Оставайтесь на месте! Не уходите, слышите! Я мигом принесу вам куст.
Примчавшись в свой садик, я осторожно выдернул один розовый куст, связал его, завернул в мешковину и бросился обратно к стене.
— Нараяни! — позвал я. Тишина. — Нараяни! — крикнул я снова. Послышался смех. — Почему вы не отзывались?
— Я спряталась. Просто так, в шутку. — Она опять засмеялась. — А вы принесли куст?
Я молча целовал ветки.
— Ловите! — Я перебросил куст через высокую стену.
— Поймала! — ликующе воскликнула женщина, будто стала обладательницей целого царства.
Мне послышалось, что она всхлипнула.
— Вы плачете, Нараяни?
— Нет. Просто у меня слезы льются из глаз.
— Почему?
— Не знаю.
— Нараяни! Поскорее сажайте розу.
Я вернулся к себе.
В камере было грязно, все перевернуто вверх дном. Я подмел, застелил постель, расставил вещи по местам и присел на ступеньки. Взгляд мой был прикован к стене.
Вот над ней взметнулась вверх ветка. Через некоторое время другая. Я быстро подбежал к стене и крикнул:
— Нараяни!
За стеной было тихо. Я позвал снова.
— Ну, что? Зачем вы пришли опять?
— Нараяни, — спросил я, — а много у вас там женщин?
Она засмеялась.
— Много. И все старые грымзы.
— Сколько?
— Восемьдесят семь.
— А розы есть у вас во дворе?
— Нет, — ответила Нараяни. — Ничего у нас нет. Где вы?
— Я здесь, здесь.
— Завтра я переброшу вам мешочек с толченой баджрой[83]. Попробуйте ее съесть с пальмовым сахаром.
— О, я это очень люблю.
— Ну если не понравится, можете выбросить.
После недолгой паузы спросила:
— А как вы выглядите?
— Лицо светлое, круглое, волосы редкие. Я даже слегка лысоват.
— А глаза?
— Маленькие. Как у слона.
— Ну-у, у слона-то довольно большие…
— Нараяни, — поинтересовался я, — а вы не видели в стене какой-нибудь дырки?
— Я видела только цементное пятно. Намылили бы вы там хорошенько шею этому охраннику, который замазал дырку. Того беднягу били плетьми. Наши женщины считали здесь каждый удар.
— Он получил тридцать шесть ударов. Мужчины тоже считали, — ответил я ей.
На следующий день мешочек с баджрой перелетел через степу. Жареный чилли и соль тоже. Я отправил ей таким же образом бутылку маринада и банку консервированных бананов.
Нараяни спросила:
— А можно я угощу других женщин?
— Конечно, конечно! Угостите всех!
— Вы… вы любите меня? — спросила она вдруг с надеждой.
— И вы еще спрашиваете?
— Здесь, — сказала Нараяни, — много хорошеньких женщин. А я не очень.
— Я тоже не очень.
— Как бы мне хотелось поглядеть на вас!
Наконец, настала грозовая ночь. Гремел гром, сверкала молния. Дождь лавиной обрушился на крышу. «О дождь! Не вырывай с корнем деревьев. Не пугай бедных женщин за стеной. Рассейтесь, тучи», — шептал я, сидя в одиночестве в своей камере той страшной ночью.
На рассвете пришел, как всегда, охранник, выключил свет, отомкнул мою дверь. Я вышел. Мир вокруг казался старательно вымытым, благоухающим свежестью.
Такие дождливые ночи могут быть и потом. Но бежать сейчас я уже не хотел. Постепенно я вообще забыл о приготовленных гвоздях.
Соленая рыба, жареная печенка, яйца, хлеб перелетали с одной стороны на другую и обратно. Дни и ночи проходили незаметно.
— Скоро нас поведут в больницу, — сказала однажды Нараяни. — Вы могли бы прийти туда тоже? Хотя бы издали я посмотрю на вас. — Она немного помолчала и снова спросила: — А как вы узнаете меня? У меня темная родинка на правой щеке.
— А я приду с розой. Я не ношу шапку. Немного лысоват. В больнице у меня знакомый санитар, мой ДРУГ.
— Завтра я скажу вам точно, когда мы сможем встретиться в больнице.
Настала ночь, потом снова утро. Снова появился охранник, и потушили свет. Открылась дверь, я вышел. Как только заметил, что сухой сучок перелетел через стену, тотчас бросился туда. Нараяни сказала:
— В четверг в одиннадцать часов я буду в больнице. Родимое пятно на правой щеке. Не забудьте!
— А у меня в правой руке — роза!
— Я помню.
Понедельник, вторник. В среду в полдень, помывшись под краном, я в раздумье сидел на своей койке. Неожиданно появился Брат Тюремщик и сел рядом со мной.
— Я давно не видел вас в вашей обычной одежде, — сказал он и, развернув сверток, выложил свежевыстиранные дхоти и рубашку.
В этот момент я заметил, как сухая ветка перелетела через стену.
— Оденьте, я хочу посмотреть, как вы выглядите в своей одежде.
Я натянул рубашку и дхоти.
— Чудесно! — воскликнул он и добавил: — Можете идти, мистер Башир. — Вы — свободны!
Я остолбенел. В глазах у меня потемнело, уши словно заложило. Не в силах ничего понять, я растерянно спросил:
— Почему я должен быть свободен? — И тут же осознал глупость своего вопроса.
Брат Тюремщик рассмеялся.
— Я получил распоряжение освободить вас. И с этого самого момента вы — свободный человек. Можете идти!
Свободный человек! А хочу ли я теперь выйти на свободу?
— Вам следует получить деньги на проезд. Что-нибудь возьмете с собой?
Он скатал постель. Под ней лежали рукописи некоторых моих рассказов. Сложив листки пополам, засунул их мне в карман. Потом взял меня за руку и вывел из камеры. Я постоял немного в цветнике, любуясь в последний раз своими розами. Еще одна сухая веточка перелетела через степу. Но Брат Тюремщик уже замкнул двери моей камеры.
И я вышел из тюрьмы. Массивные железные ворота с лязгом захлопнулись за мной. Я стоял на людной улице, с недоумением рассматривая красную розу, непонятно как оказавшуюся у меня в руке.
Перевод В. МакаренкоПонкуннам Варки
Родная душа
Когда дело касалось буйволов, папаша Осеф сразу же забывал обо всем. «Свихнувшийся буйволятник» — называли его крестьяне. Но на Каннана дивились все. Каннан — в нем вся жизнь Осефа. Серого цвета, крепкий, приземистый, с толстыми, загнутыми вверх рогами, глазами навыкате и величественным горбом, покрытым упругой кожей в складках, будто нанесенных вихрем, он и ходил как-то особенно — гордо, уверенно, словно сознавая свое превосходство. Каннан, казалось, понимал все, что говорил ему или даже думал Осеф.
Осеф никогда не касался Каннана кнутом. Он только поднимал его. Как и другие крестьяне, он не позволял себе кричать на буйвола. Разговаривал с ним как с другом. Каннан всегда был первым среди буйволов. Когда кончали вспахивать одну полосу поля, его не надо было заставлять двигаться к следующей. Он сам знал, как и что следовало делать. Случалось даже, что буйвол собирался было уже двинуться дальше, на другую полосу, а Осеф просил его остановиться.
— Хей, погоди маленько. Дай возьму пан[84]. Уж и во рту пересохло.
Услышав приказ хозяина, буйвол покорно останавливался. Пожевав пан, Осеф говорил: «Хум!» — и Каннан снова приступал к работе. Переходя с одного поля на другое, он осторожно переступал через гребень на краю борозды. Нигде вдоль этого гребня не ступало его копыто. Он знал: достаточно было одного шага, чтобы разрушить его.
Каннана, который все понимал с одного слова, не было нужды привязывать. После пахоты ему позволялось свободно пастись. Отпуская его, Осеф только напутствовал: «Хей, иди поищи, чем набить брюхо. Только смотри не польстись на бананы». И Каннан никогда не трогал банановых посадок или молодых кокосовых пальм, выращиваемых с такой заботой и таким трудом. Сломать их, он зная, было большей провинностью, чем боднуть или поднять на рога тех, кто за ними ухаживал. После работы Каннана тщательно отмывали от покрывавшей его пыли и грязи. Осеф неукоснительно следил за этим. Во время мытья Осеф всегда разговаривал с буйволом:
— Подними-ка правую ногу… Чего ты трясешь головой? Гляди у меня… Ты же знаешь, что будет, если заденешь меня рогами! Стой спокойно, не двигайся…
