Тургрим Эгген - Hermanas
Перед броском я стоял в дверях и разговаривал с Вивианой. Не помню, о чем мы говорили, зато помню, что мой взгляд каждые две секунды возвращался к дивану, где Миранда и Луис флиртовали друг с другом. Каждый раз, когда я слышал ее смех, в меня словно вонзался нож. Миранда теперь почти не смеялась.
— А сейчас, — обратился я к Вивиане, — сейчас ты увидишь, как мужчина защищает то, что он любит.
Бамс!
— Потрясающе, — кисло сказала Вивиана.
Потом я вышел в коридор поплакать, потому что в квартире было слишком много людей.
Мне удалось побыть одному всего несколько минут. Гости поняли, что праздник окончен, и стали уходить, извинялись — извинялись за что, за мое поведение? — и прощались. Всех охватил паралич.
Они не могли вымолвить ни слова, пока не дошли до входных дверей. Единственным, кто проявил сочувствие, был Пабло.
— Я тебя прекрасно понимаю, — сказал он. — Я бы сделал то же самое.
Но куда подевался Луис Риберо? Он что, так перепугался, что боялся пройти мимо меня и спустился через окно? Может, он еще не добрался до земли и я могу послать ему вдогонку последний привет — стул или еще что-нибудь?
Больше никого не должно было остаться, вычислил я и вернулся в квартиру, зашел в спальню и увидел такое, чего мне видеть не стоило. Луис первым заметил меня, натянул испачканные штаны цвета хаки, в которых всегда ходил, и выскользнул из помещения. Я был в таком шоке, что не схватил его. Иначе один из нас не дожил бы до утра.
— Ах вот ты где, придурок, — сказала Миранда. — Тебе должно быть стыдно. Так поступать нельзя.
Когда я вошел, она стояла на коленях, сильно раскачиваясь.
— Не знаю, можно ли говорить о стыде с тобой. — Я уселся на нашу узкую, продавленную супружескую кровать. На полу стояла бутылка с остатками пива на донышке, и я допил все залпом, не задумываясь о том, кто пил из нее раньше.
— Луис — мой друг, — сказала она. — Ты не имеешь права так вести себя с моими друзьями.
— Он не твой друг. Луис никому не друг, насколько я знаю. Он просто парень, который хочет переспать с тобой.
— Может, и так, но я не собираюсь с ним спать. Я люблю тебя.
— Да что ты? — На моих глазах снова выступили слезы. — А чему я только что был свидетелем?
— Ничему особенному. Рауль, послушай меня.
— Прекрати держать меня за дурака, — сказал я. — Язык твоего тела говорит мне, что ты его хочешь. Весь вечер я это читал. Ты все еще возбуждена. Разве нет? Тогда дай проверить.
Я протянул к ней руки. Она пришла в ярость.
— Не смей ко мне прикасаться! Ты что, не понимаешь, что можешь все испортить, Рауль?
— Но ты же утверждаешь, что любишь меня. Тогда докажи. Займись со мной любовью здесь и сейчас! Все уже ушли.
— Перестань, Рауль.
— Я разрешаю тебе думать, будто я — это Луис. Мне все равно. Я просто хочу проверить. Расскажи, что ты чувствовала, когда трогала его член? Он большой? Он пульсировал?
— Ты несешь чушь, Рауль. Иди и проспись.
— Я видел тебя! Не забывай.
— Могу я объяснить, что именно ты видел? Хотя нет… ты уже решил для себя, что это было. Тебе это доставляет радость. Я не собираюсь ничего доказывать. Ты видел то, что видел. Все.
— У меня для тебя плохие новости, — сказал я.
— Конечно. Ты сам и есть плохая новость, — ответила она.
— Не я. Твой любовник, необычайно одаренный Луис Риберо. Он работает на Госбезопасность.
— Нет.
— Ты уверена? Никаких сомнений? Понимаешь, на нас кто-то стучит. У Хуана Эстебана Карлоса имеется огромное досье на меня. Откуда оно взялось? Я все больше убеждаюсь в том, что это Луис. Он внедренный агент.
— Ты сошел с ума, Рауль.
— Посмотрим. Во всяком случае, я стал более осторожным в его присутствии. Но ты приглашаешь его в наш дом. И хуже того: ты вступаешь с ним в отношения прямо у меня под носом.
— Да, разумеется, Рауль. Знаешь, что я думаю? Я думаю, это ты испытываешь влечение к Луису. Ты мечтаешь о любовном треугольнике с его участием, ты вынашиваешь какую-то больную гомосексуальную фантазию. Пожалуйста, не втягивай меня в это.
— Ну хватит. Пойду пройдусь, — сказал я и надел ботинки. Было полчетвертого утра.
— И не торопись возвращаться, — бросила Миранда.
— Почему?
— Потому что я буду спать. Наш ребенок требует, чтобы я спала.
— Тогда спокойной ночи, — сказал я и ушел.
Я бродил по набережным до самого рассвета.
С каждым шагом я все меньше гордился своим поступком, все больше раскаивался и дошел до того, что единственное, чего мне хотелось, это приползти обратно к Миранде и молить ее о прощении. Я больше не думал о Луисе Риберо, он был устранен. Если Миранда хочет с ним общаться, ей придется от меня уйти. Я ясно дал ей это понять. Почему же я никак не мог успокоиться? Потому что намного больше боялся Миранды, чем его. Мне пришла в голову мысль: а вдруг внедренным агентом была она? Нет, это просто смешно.
Чаек становилось все больше и больше, их крики — это чистый, неприкрытый голод и страх. Бог знает, что они собираются съесть. Печальная участь — быть портовой чайкой в Гаване.
И я приполз обратно и смиренно забрался в ее кровать. Она плохо спала. Я плакал, и она немного всплакнула, и под конец я улегся лицом к стене, а она гладила меня по волосам. Скоро мне надо было идти на работу, но можно было не спешить.
— Я скажу тебе это всего один-единственный раз, так что слушай внимательно, — прошептала Миранда. — На штаны Луиса пролилось пиво. По твоей милости, как ты понимаешь. Я взяла влажную тряпку и попыталась вытереть самые большие пятна. Я посчитала, что должна это сделать после того, что ты натворил. Я знаю, что ты мог подумать другое, и сожалею об этом. Но ты понимаешь, что ранишь меня каждый раз, когда делаешь такие выводы?
— А можно узнать, о чем вы все время разговариваете? — спросил я.
— Мы разговариваем о любви по большей части. Не о твоей и моей. Луис сохнет по одной женщине из Матансаса. Ситуация безнадежная, она наверняка выйдет замуж за другого, но он пишет ей каждый день и считает, что должен опробовать все свои сочинения на мне. Луис полностью мне доверяет. Кажется, кроме этих писем он ничего не пишет.
— Ну и как они?
— Неплохи. Он может писать с юмором. Я бы растаяла, если бы мне написали такое. Но если бы ты был чуть меньше сосредоточен на себе, на своих обидах и несчастьях, ты мог бы просто спросить. Почему это так сложно?
— Что говорил Луис, пока меня не было?
— Он говорил, что у него на лбу вскочит здоровенная шишка и что завтра он будет выглядеть как недоделанный черт. Но он по-прежнему восхищается тобой. Я говорила ему, что уйду от тебя, а он сказал, что не стоит этого делать.
— Ты действительно это сказала?
— Я ужасно разозлилась, Рауль. Сейчас я немного успокоилась. Но мне бы не хотелось еще когда-нибудь говорить такое.
Миранда была справедливой. Она предупредила меня. Но поверил ли я ей? Когда кому-то врут — каждый день, систематически, бесцеремонно, — последствия не заставят себя ждать. Ложь приближается к тебе сначала в воображении, а потом наяву.
Через некоторое время все улеглось. Живот Миранды начал расти, и мы оба радовались предстоящему событию. Я стал меньше времени проводить в компании, и следующее сборище в нашей квартире состоялось не скоро.
Настроение Миранды менялось, как небо в дождливую погоду. Я часто замечал, как она плачет украдкой. Иногда поднималась настоящая буря, и тогда я предпочитал не появляться дома.
В один из таких дней я оказался в ателье у Пабло. К нему в гости зашли двое друзей-художников, с которыми я не был знаком. По их словам, они собирались на заседание СПДИК, а разве не здорово было бы пойти туда вчетвером? Тема дискуссии была следующей: «Чему революция может научиться у искусства и художников?» В обычных условиях я бы просто испугался такой темы и такого форума, но Пабло уже хорошо распалился и считал, что нам предоставляется блестящая возможность устроить скандал. Epater les bourgeois[58]. Это довольно опасно, потому что в роли буржуа будем выступать мы сами, возразил я. Но об этом мне думать было не надо. Один из друзей Пабло, Мануэль Меркадо, получил от знакомого антрополога, недавно вернувшегося из Мато-Гроссо в тропических лесах Бразилии, средство расширения сознания, с помощью которого приятели собирались «расставить точки над i». Что это такое? Квинтэссенция сюрреализма, как сказал Пабло, который уже нюхал это средство раньше.
На самом деле это был яд редких насекомых, грубый черный порошок, который ни при каких обстоятельствах не должен попасть на губы или язык.
— У индейцев тропических лесов есть наркотики, о которых соседние племена даже не слыхивали, — рассказывал Мануэль, готовя странное оборудование. — Поэтому неудивительно, что они неизвестны цивилизованному миру. Насколько я знаю, они даже не являются незаконными.
