Маргерит Дюрас - Моряк из Гибралтара
— Ах, да. Это ужасно далеко.
— Дней десять?
— При хорошей погоде. А если нет, то и все пятнадцать.
— У тебя что, нет желания поохотиться на куду, как в книгах Хемингуэя?
— Нет, — ответила она. — Потом добавила: — Это уже двадцать третья телеграмма, с тех пор как я ищу его. — И с улыбкой прибавила: — Мы ведь охотимся совсем не на куду.
— Но раз уж он такая редкая птица, этот матрос, можно для разнообразия пару дней поохотиться и на что-нибудь другое. Ведь надо же время от времени наполнять ягдташ хоть какой-нибудь мелкой дичью. Так почему бы нам не поохотиться на куду?
— А если он окажется у эве?
— Что ж, тогда ты сможешь поохотиться на куду вместе с ним.
Она умолкла. Я не решался смотреть на нее слишком много.
— А охота на куду — это опасно, да?
— Разве что самую малость, ровно столько, сколько нужно. А потом, в глазах мужчин все куду стоят один другого. Так что, как бы тебе сказать, это упрощает охоту.
— А во время охоты на куду разговаривают?
— Когда охотишься, нельзя поднимать ни малейшего шума и ни в коем случае нельзя разговаривать. Это же всем известно.
— Разве нельзя переговариваться совсем шепотом, на ухо? Ведь это-то разрешается, разве нет?
— Само собой, — согласился я, — но тогда можно говорить только о дичи. Тут нельзя отвлекаться ни на минуту.
— Надо же, я и не знала, что взяла на борт такого искусного охотника. Но это ведь нелегкая добыча, куду.
— Самая прекрасная на свете.
— И что же, они и в самом деле не говорят ни о чем, кроме куду?
— Нет, отчего же, по вечерам, после охоты, иногда о литературе. Но важней всего на свете для них то, что они охотники на куду.
— И никогда-никогда ни о чем другом?
— Никогда ничего нельзя утверждать наверняка, может, иногда и еще о чем-нибудь, кто знает.
— Жаль, что ты не посмотрел город, он очень красивый, — невпопад сказала она.
Я поднялся. Она удержала меня за руку.
— Ты так же разговаривал и с той женщиной? Ты и с ней так же разговаривал?
— Я вообще никогда с ней не разговаривал, берег себя до лучших времен. Я не был счастлив.
Она медленно проговорила:
— А вот я, кажется, была.
— Охотно верю, — согласился я.
И вышел из каюты. Направился в бар к Эпаминондасу. Он с нетерпением поджидал меня, сидя за бокалом вина.
— Ну, что она сказала?
— Ничего.
— Что ни говори… — Он отпил из бокала, пощелкал языком. — А это стоящее дело. Видно, ей уже просто надоело, другого объяснения и быть не может.
Я вспомнил про ее поручение.
— Да, она просила тебе передать, что мы отправляемся к этим твоим эве.
Он не выказал ни малейшей радости. Скорее уж наоборот, как-то бессильно, прямо со стаканом в руке, рухнул в кресло.
— Когда?
— Сам знаешь, этой ночью.
Он захныкал.
— Ну вот, опять меня куда-то несет. Так мне сроду ничего путного не сделать.
— Надо знать, чего хочешь, — изрек я.
— Она приехала за мной в Маюнгу, к моей бедной матери, кабы знать, что ей от меня было нужно, так лучше бы уж остался там, где был. — И, понизив голос, добавил: — До сих пор не могу понять, как это ей удалось меня разыскать…
— Если разобраться, все мы тут в таком же положении. Так что нечего жаловаться.
Он меня не слушал.
— Моя мать, она все время пишет, просит вернуться. Отец уже старый. Мы торговали апельсинами, дела у нас шли неплохо, теперь все пришло в упадок…
— Возьми да вернись к себе в Маюнгу, что тебе мешает?..
Он занервничал.
— Вот увидишь, сам увидишь, каково это, вернуться в Маюнгу после того, как она таскала тебя за собой то в Темпико, то в Нью-Йорк, то в Манилу. Да я там с тоски подохну, в этой Маюнге. Ты еще не знаешь, о чем говоришь.
— Тогда не вижу, чего ты там забыл, можешь вообще никогда не возвращаться.
— Вот она найдет его, тогда вернусь. Но не раньше.
— Что-то я не понял.
— Когда она его найдет, мне везде будет тошно, уж я-то знаю, вот тогда и вернусь в Маюнгу.
— Ну, у тебя еще уйма времени до этого, — заверил я его.
Он окинул меня долгим, пристальным взглядом.
— Тебе не понять. Ты совсем другое дело. К тебе она неровно дышит.
Поскольку я не ответил, он подумал, будто я сомневаюсь в справедливости его утверждения.
— Уж я-то знаю, о чем говорю. Это же сразу видно. Никогда еще не видел, чтобы она так долго раздумывала. Ее прямо не узнать.
— А что, там, у твоих эве, и вправду водятся куду?
Он сразу засиял.
— Немного есть. Вот в Замбези, там их видимо-невидимо. Заметь, и на Уэле тоже, но крупных, а их поймать так же трудно, как мух, не стоит и пробовать.
Он подождал, я все не отвечал.
— Почему ты об этом спрашиваешь? Ты что, хочешь поохотиться на куду, что ли?
— Сам не знаю, просто из любопытства. Похоже, он был разочарован. И вдруг о чем-то вспомнил.
— А как же мой агент по перевозкам, я же так и не предупредил его…
— Ну, так в чем же дело, давай, ступай скорей.
— И речи быть не может. Это же двадцать километров отсюда. Нет, тебе придется меня подвезти.
— Слушай, если бы ты знал, как мне неохота. Он изобразил глубочайшее отчаяние.
— Но если ты меня не отвезешь, все пропало, мне придется остаться, это же ясно как дважды два.
— Я не знаю, как открыть люк трюма.
— Уж что-что, а это я умею, — заверил он, — о чем разговор.
Я мог бы сказать, поезжай один, но знал, стоило мне остаться, и я сразу же спустился бы к ней в каюту. А этого я и хотел избежать. Сам же он не изъявил желания обойтись без меня, потому что ему было скучно ехать в одиночестве. Так что и пяти минут не прошло, как он уже был внизу и открывал люк.
Нас не было часа два. Нужно было предупредить агента по перевозкам и забрать в меблированной комнате, что он снимал в одной небольшой гостинице Сета, его пожитки. По дороге назад он немного рассказал мне про Луи.
— Это мой кореш, — заметил он, — занятный мужик, сам увидишь.
— Скажи правду, и часто вы так водите ее за нос?
— Водим за нос?!.. Думаешь, мне так интересно тащиться в эту чертову Дагомею?
— Извини. Вот мне, например, очень даже интересно.
— Что-то не верится…
Когда мы вернулись на яхту, матросы были уже на борту. В баре горел свет. Лоран был слегка навеселе. Бруно тоже, правда, куда больше Лорана.
— Это же просто умора какая-то, — горланил Бруно, — является кто попало, полный придурок, говорит ей, будто тот живет себе в палатке где-то на вершине Гималаев, и она тут же очертя голову несется туда. Нет, я остаюсь. Никогда бы себе не простил, если бы пропустил такую потеху.
Эпаминондас бросился прямо на него.
— А ну возьми свои слова назад, не то набью тебе морду.
— Что ж, если здесь теперь даже пошутить нельзя, тогда, пожалуй, мне и вправду лучше сойти на берег, — обиделся Бруно. — И не подумаю отказываться от своих слов.
— Он прав, — вмешался Лоран. Эпаминондас гордо удалился.
— Нет, все-таки никак не пойму, — не унимался тот, — зачем ей нанимать таких придурков, они же ни черта ни в чем не смыслят.
Я оставил их. И спустился к ней в каюту. Там по-прежнему было темно. Снова зажег свет. Она лежала все в той же позе, что и пару часов назад. На сей раз у меня было такое ощущение, будто она ждала меня. Я рассказал ей о своей поездке с Эпаминондасом и кое-что из того, что он поведал мне о Луи из Абомея. Говорил я довольно пространно и долго. Заметил, что это ее немного раздражало. Потом наступил момент, когда мне уже больше не о чем было ей рассказать, даже о проделках Эпаминондаса.
— Может, тебе лучше сойти на берег здесь? — предложила она. И добавила: — Как и всем остальным.
Я уселся прямо на пол, прислонившись головой к койке.
— А мне совсем не хочется сходить на берег.
— Днем раньше, днем позже, какая разница?
— Пока еще не время. Я сойду, но попозже.
— Что же должно случиться, чтобы ты сошел, чего ты ждешь?
— Гибралтарского матроса.
Она не рассмеялась.
— Прости, — извинился я, — я и сам не знаю. Внезапно она как-то резко, почти грубо спросила:
— Откуда ты явился?
— Я же говорил тебе, — напомнил я, — из Министерства колоний, копировал там документы…
— Ты что, совсем идиот, разве ты не видишь, что происходит?
— Да нет, я не идиот и все прекрасно вижу.
— И все равно не хочешь сойти на берег?
— Пока нет. Не хочу, это единственное, в чем я уверен. У меня нет никаких причин сходить на берег.
— А вот у меня, — тихо проговорила она, — ты же сам знаешь, у меня есть очень веские причины, чтобы заставить тебя сойти на берег.
— А мне плевать на твои веские причины.
Она сразу успокоилась. И с какой-то коварной нежностью, точно уговаривая ребенка, проворковала:
— Хорошо, оставайся здесь, только молчи, обещаешь, да?
