Оставь надежду... или душу - Ним Наум

Замполит Слепухин с клокотанием где-то пониже желудка вспомнил, как в ответ на самые проникновенные воспитательные слова трухлявый поп так несправедливо лягнул его тогда.

В субботу пригласил замполит в кабинет свой обтерханного этого… этого баптиста, и внимание ему оказал, как равному даже. Усадил через стол от себя и хотел отечески наставить на истинный путь, прояснив его одурманенные мозги, прочистить… Да, именно отечески! И неважно, что он и не старше баптиста. Дело не в возрасте, а в мировоззрении.

Замполит долго рисовал на листке, сопя в напряжении непривычного дела, а потом принялся объяснять вполне получившийся рисунок недоразвитому попу.

— Это вот кремлевская стена и дорогие каждому человеку кремлевские звезды (ну, право, на рисунке можно бы узнать и без пояснений, но темный этот и недоразвитый только после объясняющих слов протянул равнодушное «А-а… понятно»). А это вот лебедка… Видишь? вот здесь — в уголочке… И вот этой лебедкой враги всего прогрессивного человечества пытаются тебя утянуть от наших звезд. Враги — они ничем не брезгают и готовы одурманить даже религиозным опиумом — им главное утянуть тебя, оторвать от народа. Нет, ты понял? понял? А советский человек должен быть всегда начеку и любым проискам отвечать решительным «руки прочь». Тебя вот подловили, но надо найти в себе силы и… в общем, решительно… Вот у тебя, я слыхал, на воле и машина даже была… А это все те же вражеские происки — откуда у простого человека может быть машина? У меня вот нет — я пешком хожу. Ты думаешь, если бы я захотел машину — мне бы враги ее не подсунули? Но я говорю им решительно «нет»… Ты скажи, скажи — почему у меня нет машины, а тебя есть?..

— Пьете, наверное, много, — разлепил губы баптист. — Пить не только вредно, но и накладно очень…

Разве можно такое простить? Такой вражеский выпад!?

Слепухин осознал, что обида, нанесенная этим выродком была много глубже, ударила, можно сказать, в самое сердце… Еще в начале своей безоглядной деятельности замполит вылепил свой собственный образ пламенного борца с чистым сердцем, то есть нет, — это руки чистые, а не сердце… В общем, сильно помог тогда замечательный писатель Лев Шейнин… Вот ведь и среди еврейского племени могут быть по-настоящему замечательные люди… Одним словом, почти всю жизнь выстроил замполит по-начертанному. Только одно никак не получалось — не писали ему бывшие зеки благодарственных писем… Да что с этих мразей взять! разве у них могут быть настоящие понятия?! Однако, письма для образа были очень нужны… Пришлось самому натренироваться в письмописании. Сначала он освоил совершенно разные подчерки (или почерки? нет, конечно — подчерки), писал и на машинке, по-разному подписывал, насобачился в описаниях трогательных историй и обязательно с поклонами и благодарностями от «любящей вас жены и маленьких детишек»… Письма эти замполит посылал себе из каждого встреченного в отпуске почтового ящика, а потом часто их перечитывал сам и жене, и гостям. Случалось, в исключительно воспитательных целях, читал и зекам с маленькой надеждой намекнуть им, как они должны поступать, с этой же воспитательной целью хотел в конце беседы зачитать некоторые особенно удачные и баптисту этому, тем более, ходят слухи, что таких, как он, могут скоро отпустить… И после всех его планов — «Пьешь много»… Таких не выпускать надо, а уничтожать полностью, чтобы не заражали здоровое общество!.. это же мразь конченная!..

Расставшись с замполитом, Слепухин стал примериваться к хозяину, все еще не решаясь к нему подступиться. Вроде и замполит, приподняв веками тяжелые складки, наползающие сверху, караулит лицо начальника.

— Я вот тут хотел посоветоваться, — подкрадываясь, начал он одновременно с шелестом отодвигаемых хозяином бумаг.

— ?

— Может, я уже и устарел, может, меня пора уже и в сторону? я лично всякие новшества понимаю… убей меня! но заигрываний нынешних с поповскими мракобесами никак не могу понять. Выходит, нам уже не надо вести непримиримую борьбу с этим дурманом? Пусть, значит, отравляют… Вот растолкуй мне, Васильич, по-простому…

— Тут, Андрей Павлович, ты правильно вопрос поставил. Тут никак нельзя шарахаться не разобравшись. Наша политика была, есть и будет всегда одна — никаких уступок! никакой сдачи позиций! Но сейчас, — хозяин закатил зрачки вверх, — сей-час сложный мом-мент. А уже не раз в сложное время партия шла на временный — вот чего нельзя забывать — временный союз с попами. Ты вспомни войну — был союз даже со смертельным врагом. Ты вспомни Гитлера — был союз… Так-то, а еще замполит. Историю надо повторять постоянно — там все ответы.

— Это все понятно, но меня интересует практически… у нас… я думаю, никаких уступок и послаблений. А то взяли себе моду: бог им, видишь ли, в один день разрешает работать, в другой — не разрешает… Здесь у нас закон — единственный бог, и других не будет. Правильно я говорю?

— Я тебе вот что даже скажу, — хозяин разулыбался, и Слепухин решился сразу же… подождал, пока остальные размягчатся встречными улыбками… — Ни во что они на самом деле не верят! Это такие подлые лицемеры — свет не видывал! Им главное — навербовать побольше народу, особенно молодых и смазливеньких, а потом — оргии свои учинять. Читали, наверное, как это у них бывает: кого сгреб, того… — хозяин подмигнул подчиненным, и те залоснились встречно понимающими ухмылочками.

— Так это вроде только в некоторых сектах, — влез Петрович.

— Чушь собачья! Это у них — повсеместно. Везде у них — одно и то же. Ты вона слухами кормишься, а я это все с риском для жизни прошел и по своему опыту досконально знаю. — Убедившись, что слушатели последними словами заинтригованы, хозяин выждал значительную паузу. — Я тогда только начинал в органах, и не где-то там, а сразу в областном управлении МГБ. Вот мне и поручили: внедриться в одну секту, чтобы, значит, вывести их на чистую воду. Лег я в больницу, где лечился о ту пору их главный баптист, и слово за слово — клюнул он на меня. Выписали нас в один день, а я, по легенде-то, вроде бездомного — он меня к себе и потащил. Собирались в разных избах, а я все их явки, конечно, запоминаю, терплю эту нудятину их и стараюсь во всем как все, главное — не выделяться, и еще главнее — не слушать, что они там тебе вешают, а не то — мозги совсем вспухнут… Жду, значит, когда они мне поверят и разоблачат себя полностью. Дождался: собрались как-то — даже в большой избе тесно стало, ну, там, целуются, как всегда, «брат», «сестра»… опротивели, честное слово, с поцелуйчиками своими, хотя, надо признаться, сестрички встречаются — ого— го!.. В общем, как раз рядом с такой вот задастенькой молодушкой я и молюсь себе, а сам — все на нее… Вот тут-то, как мне и объясняли на инструктаже в управлении, свет погас и пошло-поехало… я, конечно, задастенькую свою сразу и уцепил… Так-то, а ты говоришь мне… А там же еще и дети совсем малолетние… Ну, на суде я все их делишки выложил перед народом — люди в зале плакали, честное слово. Я на суде весь в бинтах был — меня ведь разукрасили они — будь здоров: я же совсем зеленый еще, а они — твари прожженные, в общем, разоблачили меня, но им это не помогло.

В суд ему и действительно пришлось явиться в бинтах: братья (кровные молодухины братья) избили его зверски (а еще чешут про милосердие… «подставь щеку»… — сволочи лицемерные). Но все равно никто не ушел от возмездия…

— Ну ладно, свободны все, — хозяин насупился, и, вытолкнутый опасной этой хмуростью и волной боли, Слепухин завис у плаката, где раскормленый мужчина, вытаращив все зубы, тряс руку офицеру с несгибаемо-плоской спиной. Поверх их голов пламенело: «Геройским трудом я вину искупил и в братство народов, как равный, вступил!»

— Ты, медицина, зайди ко мне, — остановил хозяин Петровича. — А где это ДПНК шляется?

— Он все еще в подвале… со шмоном… — пояснил режимник, выходя след в след за полковником, который все оглядывался, все норовил еще что-то сказать.

Покряхтывая и раскорячивая короткие ноги, хозяин выступал из дежурки, утягивая следом майора медицинской службы. Слепухин нацелился за ними следом в кабинет хозяина, но грохот сапог в узком коридорчике между хозяевым кабинетом и помещением дежурной части отшвырнул его обратно. Отрядник Боря грукал сапожищами почти с той же значительностью, что и шедший впереди ДПНК Долдон, сменивший прежнего занудного капитана. Следом за ними пыхтел шнырь из банной обслуги, угадывая лишь невидимую дорогу за ворохом тряпья, расползающимся в руках.