Потерянный альбом (СИ) - Дара Эван

…а еще был Моррис, кому я доверяла, чьи вольготная походка и безупречная квартира означали того, кому я безусловно доверяла, но кто потом позвонил и ни с того ни с сего сказал, что собирается снова жениться на бывшей, но пусть я не стесняюсь звонить ему в любое время… а за ним последовал Мелвин, который возвращался на учебу, который хотел учиться на электроинженера; и я слышала его уговоры, и чувствовала его подступы, и смеялась над его застенчивостью и нерешительностью; а потом сдалась, сплела вокруг него руки и крепко прижала, чтобы он знал, и второй ночи уже не было… и Мори́с, все эти годы работавший в газетном киоске, дружелюбный и складывающий газету «Трибьюн», когда вручал мне ее каждое утро, пока наконец робко не предложил посидеть за кофе, и его взгляд ни разу не оторвался от стойки, чтобы встретиться с моим; что ж, я рассмеялась от удивления; но он не пришел и потом больше не говорил об этом ни слова, ни разу даже не намекал, сидя в киоске с кольцом на пальце, которого я никогда раньше не видела… и Нельсон, который, пока я рассказывала ему о своей мечте поступить в университет Эль-Пасо на акушерку, потянулся за своим «Спортс Иллюстрейтед»… и я могу рассказать о Мэнни, который однажды позвонил, пока я долго и неторопливо принимала ванну, — а когда я перезвонила и сказала, что допускаю только послегигиеническую коммуникацию, осекся, потом замолк, потом бросил со смешком: А, я понял… и был Ти Джи Эдди, который говорил, что работал в маркетинге, а на самом деле занимался телефонными продажами в компании по стирке ковров, и который в ресторане попросил меня никогда его не перебивать… и я писала о Джеммере, как он себя называл, с лучезарной улыбкой и широкими-преширокими плечами, который однажды в доме своих кузенов посыпал мои волосы сахаром, чтобы показать, какая же я сладкая… и могу рассказать о Трое, за чьей бородой скрывался фанат Джудит Джеймисон и который, несмотря на свою агитацию за политику равных возможностей, ни разу не пустил меня в свое сердце… и Мак, днем работавший курьером в химчистке, чтобы оплачивать уроки тромбона по вечерам, вечно говоривший, что у него то не работает домашний телефон, то разъединяется связь, хотя, когда я нашла номер в справочнике, мне ответил женский голос… и еще Джуниор, который, когда я спросила, считает ли и он тоже, что женщинам нечего сказать, но лишь бы поговорить, улыбнулся и ответил, что он не против, если я так думаю… и могу рассказать о Майкле, заклинателе, — но этого мало, этого всегда мало, сколько их еще должно быть, пока наконец не найдется всего один — пока один не приблизится к твоему собственному опыту и не вызовет какую-то мгновенную искру, какую-то мобилизацию эмпатии и отклика, — другими словами, какое-то печальное нарциссическое волнение — ведь только на это и обращаешь внимание… и именно это, в точности это я и ищу…

…но нет: больше я этого не хочу… вовсе нет… это все в прошлом… бесполезном прошлом… поскольку я больше не удовольствуюсь обменом символами, работой над суррогатными отношениями… это провальные стратегии прошлого… техники, которые, попросту из-за того, что они техники, всегда гарантировали мне разочарование… потому что я знаю, что должно быть нечто большее… что есть незакодированные связи, непосредственные контакты — я знаю, что они существуют… должны существовать, я должна верить, что это так… и этого-то я и хочу — это я на самом деле всегда и искала… конец символам и стратегиям… раз и навсегда конец всему тому, что на самом деле лишь отчаянная компенсация ощутимого отсутствия подлинного слияния…

…но как же много времени ушло, чтобы это разглядеть… как поразительно, что осознала я это только недавно, что это пришло в голову всего несколько месяцев назад… после половины жизни в малозначимых мелких страданиях — вот видите, я читаю ваши мысли, — я сообразила только недавно… во время прискорбного эпизода — подробностями о котором я не буду вас утруждать — с участием человека по имени Стивен… но когда меня все же осенило, то осенило решительно, определенно… осознание, что с моими неудавшимися стратегиями и отчаянными компенсациями надо покончить… что я должна раз и навсегда зайти дальше них… ведь мои тенденции, осознала я, набрали самовозобновляющиеся темпы, силу нарратива, чья неотразимая, напирающая самодетерминация каждый раз — каждый раз — вела к разочарованию… и так я осознала, что должна вырваться из своего нарратива, совершенно его сломать — этот порядок кодов, что всегда предают свое содержание… другими словами, я созрела для этого, когда появился Рэймонд… потому что Рэймонд — это было очевидно, очевидно немедленно — был тем, ради кого такие усилия оправданы… да, совершенно ясно, что он этого даже требовал, он бы это понял… Рэймонд — высокий мужчина, добрый мужчина, чью прелестность невозможно афишировать или самоутверждать… мужчина, который брал меня за руку, когда мы спускались по лестнице, который взвешивал мои слова, человек, который слушал… мужчина, который сказал, что главная черта высокоразвитой души — это сострадание и только сострадание, что интеллект — это способность проводить связи не между идеями или явлениями, но между людьми… мужчина, который знал… он был учителем в средней школе, педагогом, преподавал факультатив по социологии для двенадцатого класса и предмет, который сам ввел в школьную программу, — исследования города… почитатель Льюиса Мамфорда и Дюркгейма — вспомни социальный рынок, говаривал он, социальный рынок, — он надеялся продолжить собственную учебу, чтобы преподавать в университете… у него имелись амбиции… и плотность бытия, согревающее присутствие, омывающее, когда ты находишься в его обществе, ощущение личной солидности, возникавшее больше от его продуманного самоконтроля, нежели от грузного сложения и широких плеч… его растили мать и три сестры, и потому в общении с женщинами он чувствовал себя комфортно, в нем сквозило очаровательное ослабление барьерной отчужденности и гендерного антагонизма… он ненавидел грубость во всех ее проявлениях — говорил, что грубость есть самое оскорбительное слово, — и был настороже против подобных оскорблений… в нем ощущалась некая чуткость… и, хотя смеялся он нечасто, каждый раз ты знала, что это заслуженно, что сейчас он встретил какое-то удивительное открытие… мы познакомились на заправке на бульваре Ломас, пока ждали в очереди к кассе, перед тем как заправиться… слов прозвучало немного, но уехал он с моим телефонным номером… я думала о нем весь тот день — о его тепло-бордовом голосе и нехлопотливой прямоте… когда он позвонил, на следующий вечер, мы говорили без конца, без усилий, о спонтанной всячине, словно на каком-то общем автопилоте… наши церемонии были прямодушны и просты, как будто мы уже старые друзья, непринужденные товарищи… и я могла бы рассказать об этом больше, потому что было и больше, и мне было хорошо… а я настроилась сохранить хорошее, не дать развеяться, помешать отношениям стать слишком маньеристскими… ведь он того стоил, как же очевидно он того стоил… и как очевидно бы понял…

…вскоре после этого, в четверг вечером, мы пошли в итальянский ресторан — наше первое свидание… затем, через два дня, мы пошли в кино, после чего направились в закусочную в стиле нео-деко… и мы говорили и говорили, и касались пальцами, и не торопились заниматься любовью, потому что мы понимали… потому что я понимала, что не хочу, чтобы снова взял верх мой нарратив, не хочу уступать бесспорному детерминизму… так что на следующий день, после работы, я вышла прогуляться и хорошенько все обдумать… я сорок пять минут гуляла по Старому городу и его пылкому двухэтажному фарсу, поднималась по 12-й улице, мимо и вокруг I-40… потом присела на площади перед церковью святого Филиппа… на скамейке, стоящей лицом к янтарной францисканской старине, я вдела большой палец в завиток железа, растущий из барочного черного подлокотника, и смотрела на мексиканский ресторан для туристов на восточной стороне площади… и на его веранду, поделенную белыми линиями на точки для местных торговцев… и, вернувшись домой, уже знала, что должна сделать… ведь мне дали возможность, мне дали шанс… очевидно, время пришло… наконец мне встретился тот, кто поймет, с чьей помощью я смогу положить конец своим прошлым закономерностям, освободить себя от себя, раз и навсегда разбить нарратив… разумеется, Рэймонд и сам бы не хотел ничего иного, он бы этого потребовал — мужчина, который выслушивает, не принял бы ничего меньше окончания моего карательного самозаключения, — он одолжит мне энергию, чтобы достичь скорости отрыва!.. ибо он поймет… понимаете, с Рэймондом я не выносила и мысли о том, чтобы дальше вязнуть в закономерностях, из-за которых останусь по большей части отсутствующей, из-за которых буду прятать свое центральное существо… нет, с Рэймондом я — впервые — хотела присутствовать во всю силу… и он тоже, не сомневалась я, поприветствует окончание разделения и помех, побег от символов и стратегий… а после первых же слов понадобится уже не много больше, ведь мы оба поймем… так я решила заговорить с ним в следующий вечер четверга, когда мы неформально договорились отправиться в «Караван Ист» — ковбойскую забегаловку, что все еще умудряется оставаться терпимой… и я решила не особенно планировать то, что скажу, не упаковывать слова чересчур, потому что чувствовала: презентация и риторика неприемлемы, даже противоположны тому, что я должна сказать… и решила не стремиться к эффекту, не делать ничего более, чем только сказать не тая все, что хотела сказать, просто и прямо… ведь стиль — это мерзость, а остроумие — враг содержания… и вот тем вечером, особенно не наряжаясь, я открыла дверь…