Тайная дочь - Сомайя Гоуда Шилпи

— Рупа, как себя чувствует ба?

На другом конце раздается глубокий вздох.

— Ну, врач пришел к ней только вчера и сказал, что мать неплохо держится, насколько это возможно в ее положении. Он не надеется на ее полное выздоровление, бена. Она уже не сможет нормально разговаривать или видеть правым глазом. Но она спокойна, а сиделка очень хорошо за ней ухаживает. И все это благодаря тебе, бена.

Каждый раз, когда Рупа благодарит за присланные деньги, совесть начинает грызть Кавиту изнутри. Ей стыдно не только за то, откуда у нее берутся эти суммы. Ничуть не меньше ее смущает то, что она не может ничем помочь семье. Кавита понимает, что должна быть в Дахану. Ей совестно, потому, что она проводит большую часть дня не в заботах о собственной матери, а за мытьем посуды сагиба и складыванием сари мемсагиб. Это чувство вины постоянно сопровождает ее ежедневные хлопоты.

— А как там бапу?

Кавита старается говорить твердо, так как она не хочет, чтобы сестра на другом конце провода почувствовала слабость ее духа и страх.

— Не очень. Последние несколько дней он совсем не узнает внуков и даже меня. Хорошо, что ты не видишь этого, бена. На это тяжело смотреть.

Сестра не добавляет ничего нового к тому, что рассказывает Кавите во время каждого звонка. Состояние их отца медленно ухудшается на протяжении нескольких лет. Но он как древнее дерево чику, которое растет позади родительского дома: несмотря на то что его ветви становятся все тоньше, а листьев год от года становится меньше, сам ствол стоит гордо и прямо. И все-таки последний вопрос комком застревает у Кавиты в горле:

— Он помнит меня? Как ты думаешь, он узнает меня, когда я приеду?

Рупа долго молчит, прежде чем ответить.

— Я уверена, что узнает, Кави. Разве может отец забыть свою дочь?

Кавита щупает манго, чтобы проверить, насколько они мягкие, и нюхает кожицу плода.

— Беру полкило вот этих.

Мемсагиб проснулась сегодня утром и запросила свежие манговые пикули, поэтому после обеда Бхайя отправила Кавиту на поиски лучших зеленых манго, какие только удастся найти. Кавита побывала на трех рынках, и сейчас она находится в получасе ходьбы от квартиры мемсагиб, но это не страшно, поскольку к моменту возвращения Кавиты все еще будут отдыхать. Женщина идет быстрым шагом и через некоторое время оказывается возле железных ворот. Она останавливается и опускает к ногам матерчатую сумку с фруктами. Кавита напряженно смотрит через ржавые прутья ворот, даже приподнимается на носочки, чтобы получше разглядеть, что за ними скрывается. Несчастная понимает, что все это, конечно, бесполезно. Даже если Уша выжила, сейчас она уже взрослая женщина, старше Виджая. Ее дочь больше не здесь, не в приюте. Так чего же я хочу найти тут, почему меня все время тянет к этому месту?

Может быть, она делает это для того, чтобы оживить боль того самого дня, когда рассталась с дочкой, наказать себя за отказ от своей плоти и крови? Какая жизнь может быть у этой девочки? У нее нет семьи. Ее воспитывали чужие люди. У нее нет дома, куда она всегда могла бы прийти. А это точно был правильный выбор? Не сделала ли я хуже себе самой, подарив девочке жизнь и ничего больше из того, что мать должна дать своему ребенку? А может быть, она продолжает приходить сюда просто по привычке, которая, словно навеки оставшийся шрам, все время напоминает о себе, царапает и раздирает изнутри в тщетной надежде на чудесное исцеление?

47

КОГДА-ТО ДАВНО

Мумбай, Индия, 2005 год

Аша

Аша чувствует, что сердце начинает биться чаще по мере того, как поезд с грохотом подъезжает к перрону вокзала Черчгейт. Приближающаяся махина поднимает в воздух пыль, и стойкая вонь от пропитавшей раскаленную землю мочи усиливается. Смрад стоит невыносимый, но девушка думает только о том, куда повезет ее этот поезд. Она идет по платформе. В поясной сумочке припрятана пачка рупий. В рюкзаке, который она никуда не брала с самого приезда в Индию, сейчас лежат ноутбук, карты города и железнодорожные билеты в первый класс — единственный безопасный способ передвижения по Индии для молодой женщины без сопровождения. На этом настояла дадима.

Перед тем как Аша отправилась в путь, отец сообщил ей все, что помнил: название агентства по усыновлению и как звали представителя, который с ними работал. В агентстве по телефону сказали, что нужно обратиться в приют для сирот. Дадима дала Аше адрес приюта и сказала, что директора зовут Арун Дешпанде. На всякий случай она записала своей рукой его имя на гуджарати, маратхи и английском в Ашином блокноте на спирали. Дадима предлагала внучке поехать вместе, но Аша хотела сделать все самостоятельно. Девушка устраивается в кресле, достает из кармана серебряный браслет и держит его в руке на протяжении всей поездки. Сойдя с поезда, она направляется к выстроившимся в ряд рикшам и показывает водителю блокнот с адресом приюта. Тот кивает, выплевывает на тротуар пережеванные семена бетелевой пальмы и начинает крутить педали своими до невозможности тонкими, жилистыми ногами.

Приют выглядит совсем не так, как себе представляла Аша, — растянутое в ширину двухэтажное здание с игровыми площадками. Девушка останавливается напротив таблички с надписью на английском:

Тхаккар? Аша уже знала, что в Мумбай живут тысячи семей по фамилии Тхаккар. Хороший поворот событий. Теперь не придется произносить свою фамилию по буквам. Она нажимает на кнопку звонка у главного входа, в коридоре раздаются шаркающие шаги, после чего из двери выглядывает старушка с очень глубокими морщинами возле губ.

— Мне нужно поговорить с Аруном Дешпанде, — медленно произносит Аша, опасаясь, что пожилая женщина не знает английского. Услышав это имя, старушка открывает дверь и показывает Аше на маленький кабинет в конце коридора. Аша складывает ладони в знак благодарности и нерешительно заходит. По дороге сюда она чувствовала себя уверенно, но сейчас ноги сделались ватными, а сердце готово выпрыгнуть из груди.

Дверь кабинета открыта, но она все равно решает постучаться. Мужчина с проседью в волосах и двухфокусных очках на носу громко разговаривает по телефону на незнакомом Аше языке. Он делает девушке знак, чтобы она заходила и присаживалась. Аша разгребает кипу бумаг на одном из кресел. На столе она замечает табличку с именем директора, и ее ладони моментально становятся влажными от пота. Ожидая, пока директор освободится, девушка вытаскивает блокнот и карандаш.

Мужчина кладет трубку и устало улыбается.

— Здравствуйте, я Арун Дешпанде, директор «Шанти». Заходите, — говорит он, хотя Аша уже не только зашла, но и устроилась в кресле.

— Благодарю. Меня зовут Аша Тхаккар. Я приехала из США. Я… на самом деле меня удочерили, забрали из этого приюта около двадцати лет назад. — В ожидании ответа девушка поднимает к губам кончик карандаша.

Дешпанде резко выпрямляется за своим столом.

— Тхаккар? Как Сарла Тхаккар? Она ваша родственница?

— Сарла… о да, это моя бабушка. Мать моего отца. Почему вы спрашиваете?

— Мы очень благодарны вашей бабушке. Она пожертвовала деньги на перестройку этого здания, наверное, уже лет двадцать назад. Она очень хотела, чтобы на втором этаже было достаточно классных комнат для наших воспитанников. Теперь каждый день после школы дети продолжают занятия там. Музыка, язык, искусство.

— О, я… не знала. — Аша грызет кончик карандаша.

— Я уже много лет не видел ее. Передайте ей, пожалуйста, мой низкий поклон.

— Да, конечно, — Аша набирает в грудь воздуха. — Мистер Дешпанде, я приехала сюда в надежде, что вы сможете мне помочь. Я… пытаюсь отыскать своих биологических родителей, тех, что отдали меня сюда, в приют, — не дождавшись ответа, она продолжает: — И еще я хотела выразить вам благодарность за все, что вы для меня сделали. Я прекрасно живу в Америке, люблю своих родителей… — Аша делает паузу, подыскивая нужные слова, — и мне не хотелось бы причинять кому-то неудобства. Просто я очень хочу… всегда очень хотела найти своих настоящих родителей.