Филипп Майер - Сын
— Мы дадим вам пятьсот долларов. Я бы рад предложить больше, но не могу.
— Согласна на тысячу, — сквозь слезы проговорила она.
Вечером она села в поезд до Балтимора. Спустя четыре дня бабушка встретила ее в Сан-Антонио; ей она сказала, что ожерелье украли.
Джинни мало кому рассказывала эту историю, даже Хэнк не понимал ее глубокого смысла. Но на самом деле это был поворотный пункт ее жизни, а в некотором смысле и самый важный момент. Она вышла в большой мир и отступила, а Джонас, при всех своих неудачах, не сдался. Бывали времена, когда она представляла, как сложилась бы ее жизнь, останься она тогда на Севере. Стала бы чьей-нибудь женой, жила бы стабильно и комфортно, как Джонас. Но она не хотела стать такой, как он.
Зато у Джонаса четверо детей, которые его обожают, и дюжина внуков, а ее три особняка стоят пустые. Бессмысленные памятники. Труд всей ее жизни перейдет по наследству к внуку, с которым она едва знакома, — и тот, скорее всего, рухнет под непосильным грузом. Это несправедливо, подумала она, сдерживая рыдания.
Она огляделась. Сомнений не осталось — в комнате пахло газом.
Восемнадцать
Дневники Питера Маккаллоу
1 ноября 1915 года
Из Остина приехал Финеас. Мы теперь любимчики столицы — как же, прикончили девятнадцать своих соседей, да еще двое членов семьи ранены по ходу дела. Финеас поговаривает о должности помощника губернатора.
Гленн дома, но чувствует себя неважно. Они с моим братом долго беседовали о чем-то. Мальчики всегда любили Финеаса: им он представляется юной версией Полковника, вместилищем мужских достоинств. Я, разумеется, не стал делиться с ними своими подозрениями, хотя не уверен, что он оказал бы мне подобную любезность, сложись ситуация иначе, — наверняка вывел бы меня в поле да и пристрелил.
Как двое детенышей из одного помета могут оказаться такими разными?.. Отец, наверное, подозревает, что мама спуталась с каким-нибудь поэтом, нотариусом или иным сопливым очкариком, недомужчиной. Во мне всегда жили два человека: один — еще до маминой смерти, бесстрашный, как мои братья, а второй — после, похожий на сову, неподвижно застывшую на темной ветке при первых проблесках дневного света.
Как отец с Финеасом могли стоять против сотни мужчин и нимало не беспокоиться, о чем те думают? Я вот куска за обедом проглотить не в состоянии, не усомнившись, а не слишком ли много я болтаю или, напротив, чересчур молчалив; достаточно ли я пью или маловато; не громко ли стучу ножом и вилкой, не беспокою ли соседа по столу звяканьем стакана. Но, перелезая через ту стенку у Гарсия, я забыл о себе.
Я ухаживал за их могилой, забытой всеми остальными. В тот день, когда я уже сбежал, их всех зарыли в одной яме: мать, отца, дочерей, внуков, работников. Креста не поставили, да еще из-за твердого песчаника могила получилась неглубокой, мне пришлось натаскать сверху много камней и земли. Старик Педро, который посылал к своим вакерос священника после каждого выкидыша, который всегда оплачивал им обитые гробы и приличные христианские похороны. Я все еще помню дом прежним и заново переживаю шок, завидев обуглившиеся стены и птиц, свободно порхающих там, где должна быть крыша. Старое выдержанное дерево горело жарко. Внутри почти ничего не осталось, лишь гвозди, осколки стекла и металлические обломки. Всякий раз, глядя на руины, не могу до конца поверить, что это не мираж.
Наверное, поэтому я вечно разочарован — жду от мира добра, как глупый щенок. И терзаюсь каждый день, подобно Прометею.
Мы с Финеасом поехали взглянуть, что осталось от каса майор; он сказал, что уже переговорил с судьей Пулом о «налоговых проблемах» Гарсия. Я надеялся, что он осудит махинации крючкотворов, — тщетно. Он даже мне не доверял. Совсем как Полковник.
Видом дома Финеас был потрясен. Я спешился и отправился поклониться могиле, а он так и остался в седле. Должно быть, сообразил, куда я пошел, и не стал приставать с вопросами. В ручье я заметил брошенную кем-то собаку. Заарканил и вытянул ее на сушу.
— Пытаешься отгородиться чертовой стеной, а?
Это, конечно, преувеличение, но я понял, что он хотел сказать.
— Знаешь, Пит, я думал, ты захочешь держаться отсюда подальше. Мне лично тяжко на это смотреть, а ты… — Он покачал головой.
— Педро Гарсия был моим другом.
— О том и речь.
Я ушел на другую сторону дома, где можно было посидеть в патио, наблюдая за окрестностями. Через несколько минут брат отыскал меня.
— Ты не должен держать зла на папу.
— Как ты себе это представляешь?
— Это все равно произошло бы раньше или позже. Конечно, Педро не мог уклоняться от налогов в течение восьми лет. Но есть вещи, которые он вполне мог контролировать…
— Например?
— Выдать дочерей за нормальных парней. Он, видимо, полагал, что они будут счастливы, но…
— Выдать их за белых, ты хочешь сказать.
— Почему бы и нет? Все старые испанские семейства так поступают. Увидел надписи на стенах — и выдал дочь за правильного человека. — Он пожал плечами. — Законы Дарвина в действии, Пит. Нынешняя ситуация предполагает ассимиляцию, но Педро предпочел пойти ва-банк.
Я вспомнил, как Педро уговаривал меня жениться на Марии. Сразу потемнело в глазах и замутило.
— Вы с отцом на многие вещи смотрите одинаково.
— Я ни на минуту не могу забыть о родном доме.
— Ты бываешь здесь два раза в год, — заметил я.
— Думаешь, банк в Остине жаждет выделить полмиллиона долларов на ранчо, которое никто в глаза не видел и о котором известно лишь, что оно заложено-перезаложено, чтобы прикрыть задницы хозяев? А Роджер Лонгория в Далласе? Ты не задумывался, почему он дает кредиты на таких выгодных условиях? Почему он вообще их дает? Как так выходит, что по всему Техасу скотоводство разваливается, а нам так легко достаются деньги?
Я решил сменить тему:
— А папа тем временем тратит деньги на нефтяные подряды.
— Папа чует запах перемен, как гриф за мили чует поживу. У него чутье лучше, чем у нас обоих вместе взятых, он запросто мог бы стать губернатором, если б захотел.
— Сильно сомневаюсь.
Финеас возмущенно качнул головой. Осуждать Полковника все равно что выступить против Бога, или дождя, или белой расы — всего лучшего, что есть на этой планете.
— Всю жизнь я пытаюсь понять, что происходит у тебя в голове, — вздохнул он. — Сначала я считал тебя тугодумом, потом решил, что ты красный. Наконец до меня дошло, что ты просто сентиментален. Ты веришь в открытые просторы прерий, в закон чести, благородство бедных ковбоев и бессердечность банкиров — всю чушь, почерпнутую у Зейна Грея[71].
