Филиппа Грегори - Первая роза Тюдоров, или Белая принцесса
— Моя мать совершенно невинна! — вырвалось у меня.
Генрих покачал головой.
— Ну, это слишком громкое заявление. Я совершенно точно знаю, что это не так. А значит, ты и сама мне лжешь. Вот только что ты доказала, что ради нее готова солгать даже мне!
* * *Для большого камина в парадном зале Вестминстера принесли рождественское полено[37] — точнее, это был почти целый ствол огромного старого ясеня с серой корой; у меня бы точно не хватило рук, чтобы его обнять. Это «полено» должно было гореть постоянно в течение всех рождественских праздников. Верхом на нем в зал въехал шут, с ног до головы одетый в зеленое. Потом он вскочил на ноги и попытался балансировать, но свалился и тут же снова вскочил, прыгнул, как олень, и шлепнулся на пол, делая вид, что преграждает полену путь, однако ему пришлось мгновенно откатиться в сторону, иначе слуги проволокли бы тяжелый ствол прямо по нему. Все во дворце — и слуги, и придворные — распевали рождественские гимны; в них история рождения Христа, положенная на музыку, исполнялась обычно под бой барабанов, инструмента куда более древнего, чем эта история. Однако праздновали мы не только Рождество Христово, но и скорое возвращение на землю теплых солнечных лучей, а уж эта история столь же стара, как и сама наша земля.
Миледи, улыбаясь, смотрела на происходящее вокруг, но, как всегда, была готова в любой момент нахмуриться, если услышит непристойное слово, или даже указать пальцем на того, кто пытается воспользоваться праздничной суматохой как оправданием собственного дурного поведения. Я была удивлена уже тем, что моя свекровь позволила внести в зал рождественское полено, эту «языческую зелень»; впрочем, она всегда стремилась перенять традиции былых правителей Англии и доказать, что правление Тюдоров не так уж отличается от правления королей прошлого, тех истинных королей, что были здесь до нее. Леди Маргарет тщетно надеялась, что они оба, она и ее сын, будут выглядеть как особы королевской крови, если станут нам подражать.
Из фрейлин присутствовали моя только что вышедшая замуж сестра Сесили, моя кузина Мэгги и моя младшая сестра Анна; вместе со мной они радостно хлопали в ладоши, когда в просторный камин стали укладывать огромное рождественское полено. Моя мать привела посмотреть на это маленьких Кэтрин и Бриджет. Бриджет так смеялась выходкам шута, что чуть не упала. Слуги с помощью веревок с трудом укладывали в камин тяжеленное полено, а шут, оторвав побег плюща, делал вид, что подгоняет их, стегая этим побегом. Бриджет даже на корточки присела — она прямо-таки рыдала от смеха. А вот миледи смотрела на эту сцену, слегка нахмурившись. Она наверняка считала, что шутки должны быть забавными, но не чрезмерно. Моя мать с сожалением на меня глянула, но останавливать Бриджет, продолжавшую вовсю веселиться, не стала.
Рождественское полено наконец уложили в камин, на горячие угли, и мальчики-истопники со всех сторон обложили его пылающими головнями. Остатки плюща, обвивавшего ствол дерева, хрустнули, задымили и вспыхнули, мгновенно превратившись в светящийся пепел. По коре пробежали мелкие язычки пламени. Рождественское полено занялось, а это означало, что празднование Рождества можно было начинать.
Заиграли музыканты, и я кивнула своим дамам, разрешая им танцевать. Мне всегда было приятно, когда меня окружали красивые, хорошо воспитанные фрейлины; так было заведено и у моей матери, когда она была королевой. Я с удовольствием смотрела, как танцующие завершают одну фигуру танца за другой, и вдруг заметила, как в зал широким шагом входит мой дядя, Эдвард Вудвилл. Он вошел через боковую дверь и с легкой улыбкой на устах сразу направился к моей матери. Расцеловавшись с сестрой, он отвел ее в сторонку, явно желая поговорить с ней наедине. В общем-то, вряд ли кто-то, кроме меня, это заметил, но я обратила внимание, что Эдвард начал быстро и очень настойчиво что-то втолковывать матери, и она согласно кивала ему в ответ. Затем, закончив беседу, он склонился над ее рукой и подошел ко мне.
— Ну вот, племянница, пришел с тобой попрощаться и пожелать вам счастливого Рождества и доброго здоровья тебе и маленькому принцу.
— Но ты, конечно же, будешь справлять Рождество с нами? — спросила я.
Он покачал головой.
— Нет, я уезжаю. Отправляюсь в длительное путешествие — в крестовый поход. Я давным-давно дал себе этот обет.
— Ты не останешься на праздник? Но куда же ты так спешишь, мой милый дядюшка?
— Сперва в Лиссабон. Сегодня вечером мой корабль отплывает туда из Гринвича. А потом в Гранаду. Там я буду служить под началом христианнейших королей, помогая им очистить Гранаду от мавров.
— В Лиссабон! А потом еще и в Гранаду! — воскликнула я и тут же посмотрела на свою свекровь.
— Она знает, — заверил меня Эдвард. — И король знает. Если честно, я по его просьбе туда и отправляюсь. А леди Маргарет просто в восторг пришла, узнав, что кто-то из англичан будет участвовать в крестовом походе против еретиков. Король, кстати, дал мне еще несколько поручений, которые я должен выполнить по пути.
— Каких поручений? — Я невольно понизила голос до шепота. Мой дядя Эдвард был одним из немногих членов нашего семейства, кому доверяли и Генрих, и его мать. Он долгое время пробыл вместе с Генрихом в ссылке и был ему преданным другом в те времена, когда таких друзей у него было раз, два и обчелся. В свое время ему удалось уйти от мести короля Ричарда, да еще и увести с собой два его корабля, а потом он одним из первых присоединился к Генриху в Бретани и неизменно оказывал ему поддержку, все это время оставаясь при его «бродячем» дворе. Все это помогло ему убедить Генриха в том, что мы, бывшая королевская семья, вынужденная скрываться в убежище, против него не пойдем и станем его поддерживать. Когда же трон захватил Ричард, провозгласивший себя королем, все тот же дядя Эдвард сумел, благодаря своему постоянному присутствию рядом с Генрихом, внушить ему доверие к нам. Но при этом Эдвард всегда был душой и телом предан своей сестре, бывшей королеве.
Он, правда, был не единственным среди тех йоркистов, которые сумели проложить себе дорогу ко двору Генриха, в основном состоявшему из изгнанников, всегда готовых на предательство. Мой сводный брат Томас Грей также долгое время служил Тюдору, одновременно заботясь о сохранности наших прав и постоянно напоминая ему об обещанном браке со мной. Я могу лишь вообразить себе, какой ужас испытал Генрих, когда однажды утром его немногочисленные слуги сообщили, что конь Томаса Грея исчез из конюшни, а его постель так и осталась нетронутой. Видимо, в эту минуту Генрих и осознал, что мы, Йорки, все же перешли на сторону короля Ричарда. Генрих и Джаспер успели послать за Томасом Греем погоню и взяли его в плен, а затем довольно долго держали во французской тюрьме, добиваясь от моей матери перехода на сторону Тюдоров и опасаясь, что ничто не сможет заставить ее это сделать. Томас до сих пор находился во Франции, правда, уже в качестве почетного гостя; впрочем, он получил разрешение вернуться в Англию, однако ни коня, ни корабля, чтобы он мог это сделать, ему так и не предоставили.
