Ира Брилёва - Приключения стиральной машинки
Так и жили, дружно, шумно, помогая семейно друг другу, как у всех добрых людей водится. — Дед Егор вдруг неожиданно хитро прищурился, словно что-то задумал, и сказал: — Был еще у Насти братик, не родной, а двоюродный. Егоркой звали. В деревне всех не кровных братьев, двоюродными называли — народ сильно не заморачивался и в подробности родства не вдавался. В общем, родственник и ладно. — Было видно, что дед Егор пояснил это скорее, чтобы потянуть время, чем для прояснения вопроса. Но слушали его внимательно, и, поняв это, он старался теперь не отвлекаться. — А родился Егорка в один год с Савушкой. Мать его, тетка Настина, тяжело болела, и добрая Настена Егорку к себе в дом взяла. Родственники все же! В деревнях вся детвора так кучей и растет. Вот и Егорку до кучи в этот детский сад приняли. Малышом больше, малышом меньше — какая разница. Я тебе все как есть рассказываю, — перебил сам себя дед Егор, — потому как, этот самый Егор я и есть. — Николай это уже понял, но из вежливости не перебивал деда, чтобы не сбивать того с мысли. Да и настрой сейчас был самый подходящий, душевный, дед разговорился, чего же перебивать?
— Так вот мы все вместе и росли — я, Савелий и Петрушка. Тот постарше нас был, но мы, как немного подросли, от него не отставали. Везде вместе были, не разлей вода. Годы быстро пролетели, выросли мы все. Мы с Савелием на прииск работать пошли, Петр там еще раньше нас трудиться начал. А чем было еще заниматься? Другой какой работы там и в помине не было. Можно было, конечно, охотой промышлять. Но я белке в глаз отродясь не попадал. Да и любить это надо, зимой по колено в снегу по тайге не очень-то находишься. В общем, прииск нас выручал. Заработки хорошие. Золото — оно ведь любой власти необходимо. — Дед Егор внезапно замолчал. Он долго сидел, задумавшись, и словно бы позабыл о том, что в комнате кроме него еще кто-то есть. Валек воспользовался моментом и отхлебнул из своей заветной бутылки добрый глоток.
Наконец, дед тяжело и шумно вздохнул. Ему было нелегко вести свой рассказ, но он собрался с духом и продолжил:
— Так все и тянулось своим чередом — работа, после работы вечеринки с посиделками, молодость. Что и говорить, хорошее было время, — у деда в голосе даже промелькнула мечтательная нотка. Но тут же погасла, как будто искорка, отлетевшая от ночного костра. — Петруша, дружок наш старшенький, к тому моменту уже женатый был. Он на Марфуше женился, родной сестре Настиной, — дед Егор усмехнулся. — Странно все как-то получается, — Егор задумчиво потер затылок своей дубовой ладонью. И звук при этом был такой, словно плотник ошкуривает доску с помощью наждачной бумаги. — Мне иногда кажется, что господь бог решил эти две семьи крепко-накрепко между собой перевязать. Ведь в свое время Кузьма Артемьевич на старшей сестре женился, а сын его, когда подрос — на младшей. А Марфуша старше Савелия была на четыре года, он же ей, как и Насте, родным братом приходился, — зачем-то уточнил дед Егор. — Да, хорошее тогда было время, — еще раз задумчиво повторил он. Старик словно бы оттягивал тот момент повествования, когда он должен был сказать о чем-то очень важном, быть может, о самом главном в своей жизни. Николай понимал это и послушно молчал.
— Вот когда мы в возраст стали входить, тут-то все и началось, — голос Егора неожиданно стал глухим и печальным. — Верочка подросла, соседская дочка. Красавица была писаная, — глаза деда предательски заблестели. — В общем, влюбился я в нее без памяти. И все бы хорошо, да вот только не один я на ее красоту заглядывался. Дружок мой закадычный, Савелий, тоже за ней ухаживать начал. И к моему великому ужасу, Верочка на его ухаживания откликнулась. И стали они вечерами вдоль улицы прогуливаться. Ходят себе и ходят, разговаривают да улыбаются. А мне словно бы змею под сердце подложили. Смотрю я на них, кажется, радоваться за друга надо, а я будто в черной пелене плаваю, каждый день мысли все страшнее и страшнее в мою голову прокрадываются. Я их гнал сперва, а потом уже и перестал. Дальше — только хуже. А у них уже дело к свадьбе пошло. Я и совсем голову потерял. Словно чумной хожу, работу забросил, лежу целыми днями дома, в потолок гляжу, а в уме мысли одна страшней другой. Матушка мне вопросы какие-то задает, а я ее не слышу. Совсем мне плохо стало. Так два месяца прошло. Как-то матушка приходит, села ко мне на кровать и тихо так говорит: «Сынок, ты бы на улицу вышел. Смотри, какая погода хорошая. А еще радость завтра большая — Савелий с Верочкой свадьбу справляют». Как услышал я ее слова, так и потемнело у меня в глазах, весь мир мне на грудь обрушился и дыхание мое остановил. Взревел я как зверь дикий, матушка в испуге от меня прочь кинулась. Я — на улицу. Бегу и вою, словно безумный. Матушка подумала, что я умом тронулся, и от страха у соседки спряталась. А я в лес убежал и до темноты все плутал и плутал, пока не упал от усталости где-то под кустом и заснул мертвым сном. Проспал я почти целые сутки. Очнулся — вокруг темнота, и волчица надо мной стоит, мне в лицо дышит. А мне и не страшно, я ей говорю: «Заесть хочешь? Давай, не стесняйся. Только быстро, чего тянуть, я и так уже мертвый». Постояла она надо мной, подумала, развернулась и в лес ушла. И понял я тогда, что еще не пришел мой час. Встал я, встряхнулся и побрел, куда глаза глядят. Долго шел, глубокой ночью огоньки увидел, оказалось — выбрался я к нашему селу. Вот чудеса! Люди из нашей чащи лесной не часто выбираются. А я по ней долго бродил и даже по сторонам не глядел, не до того мне было, если бы спросили, то и сказать бы не смог, куда меня занесло. Видимо, высшие силы меня вели. Грех, конечно, сетовать, но тогда мне жить совсем не хотелось. Но пришлось.
Дед Егор снова надолго замолчал. В комнате стояла звенящая тишина, и даже Валек не решался снова достать свою спасительную бутылку.
— Поженились они. Верочка моя такой счастливой выглядела, что и у меня сердце немного оттаяло. Но на Савелия я злобу затаил. И что скрывать — выпивать я начал. А как напьюсь, бегаю по селу и ору дурным голосом: «Савелий, порешу я тебя. Прячься получше, не доводи до греха!» Трезвым-то я тихий был и дурных мыслей в голове старался не держать. Но не всегда получалось.
Время шло, у Верочки с Савелием дочка родилась, Тамарочка. Во мне моя боль где-то в уголке души скрутилась и тихонько так поскуливала. Я ей воли не давал. Прошло еще года два или даже больше. Как сейчас помню, под Рождество затеялась молодежь на санках кататься. Зима стояла снежная, красивая. Снег глубокий выпал, в лесу елки как горы снежные, высоченные. У нас на Рождество всегда на санях катались. А чем еще молодежи заняться? Еще и наперегонки гоняли. Быстро, аж ветер свистит. Очень все эти гонки любили. И Верочка их любила. Помню, за полгода до ее свадьбы я мою красавицу на своих санках катал. Так кони в моей упряжи словно птицы над землей летели. Как она тогда счастливо смеялась! Никогда мне этот смех не забыть, — и дед Егор снова тяжко вздохнул. — А перед тем самым Рождеством, ну, когда вся эта история случилась, у меня плохое предчувствие было. Так сердце ныло, словно бы я наперед все знал. И в тот злополучный день Вера с Савелием в санки сели, а на козлы Петруша влез, друг наш третий, неразлучный. И уж было тронулись они. Только вдруг на меня словно что-то нашло. Я за ними вослед кинулся и за санки руками-то и уцепился. И кричу: «Слазь, Петруша, ты не сможешь их так лихо прокатить, как я. Слышишь, добром прошу, слазь». И стал я его с козел стаскивать. Он упирается, отталкивает меня. А я знай, ору дурным голосом. Тут кони, видимо, моих криков испугались и понесли. Петруша с козел прямо на снег вывалился, а я за сани уцепился, и мне удалось до вожжей дотянуться. Вскочил я на козлы и словно черт за мной погнался. Кони и так несутся как сумасшедшие, а я их еще и подгоняю. Вера с Савелием в санях друг к другу прижались. Я на них оглядываюсь и смеюсь. А у них лица белые, словно снег вокруг. Их лица у меня до сих пор перед глазами стоят. Неслись мы так довольно долго. И вдруг вижу — прямо перед нами полынья. Откуда она взялась — ума не приложу. Только коней было уже не остановить. Я с козел-то успел спрыгнуть, а сани вместе с ездоками в ту полынью и нырнули. Я потом долго вокруг нее бегал. Но я этого уже не помню. Это мне уже много позже люди рассказали. Я три месяца в беспамятстве провалялся. Только весной в себя пришел. Вот после этого моя жизнь под откос и покатилась. Запил я по-черному, валялся где ни попадя, куролесил. В общем, совсем человеческий облик потерял. Все от меня отвернулись. Да, я думаю, это правильно было. Я совсем озверел. Это я сейчас так запросто вам об этом рассказываю, а тогда я ничего не соображал. — Дед Егор снова перевел дух. По его задубевшим щекам катились крупные капли пота, хотя в комнате было довольно прохладно. Николай слегка поежился — рассказ старика был трагично откровенен. «Да, такую исповедь не каждый осилит», — грустная мысль мелькнула и исчезла, и Николай снова внимательно вслушался в рассказ деда Егора.
