Владислав Ивченко - Темнота
Конечно у этой профессии, как и у всякой другой, есть свои минусы. Чего скрывать, есть. Иногда глянешь в окно, а там небо синее, облака белые, стихи писать хочется, а тут принесет нелегкая шефа. За работу приступай. Тошно, да приходится. Профессионализм превыше всего. Надо значит надо, даже через не хочу. За то содержание первоклассное получаю. Опять же кастрация – вещь не из приятных. Вспоминаешь как девок портил, сердце кровью обливается. Но то одни воспоминания, теперь плевать я на девок хотел. Живу спокойно, без страстей и порывов. Прямо жизнь философа. Хозяев я понимаю, нужно нас кастрировать. Ведь в дом принимают жить, там дочери, жены хозяйские, зачем лишние проблемы. И им спокойней и нам легче. А то бы семьи заводили, что уж совсем никуда не годится. Как монах богу, так жополиз посвящает себя хозяину. Кроме непосредственной позволительна и даже поощряется научная деятельность. Причем не думайте, что звания нами покупаются. Какой смысл хозяевам себя обманывать? Как говорится, язычок настоящего кандидата стоит языка купленного доктора, и я с этим согласен. Поэтому, как и большинство других, работаю в науке. Сейчас на очереди докторская. Хозяин подбадривает меня. Для его уровня иметь жополиза доктора это максимально возможный потолок. Я надеюсь что и он подрастет по служебной лестнице. В жизни жополиза большое значение имеет положение начальника. Обычно мы растем пропорционально хозяину. Бывают случаи, когда жополиз перерастает хозяина и уходит к более представительному. Бывает движение и в обратном направлении. Ни то, ни другое мне не грозит. Я уверен в своих силах. И надеюсь, что после защиты докторской мой оклад возрастет. Вы спросите зачем мне деньги? Нужны. Те же родители. У них кроме меня еще три сына и дочь. Старший мой брат, необычайный вольнолюб, работает за гроши учителем в школе. Вещает о детях цветах жизни, научить самоуважению, свобода, человек это звучит гордо и прочая муть. Представляю: стоит худой мужчина в дырявых туфлях и рубашке с шелушащимся воротником. Самоуважение. Его жену я устроил служанкой в хорошее место. Он вопил об идеалах, но женщинам ближе материи. Она сошлась с шофером и дочка уже забыла отца, а дядю знает. Другой брат пьет, но зато не говорит глупостей. Просит иногда на бутылку. Младший брат обнадеживал, пошел в бандиты, зарабатывать стал, домину начал строить, но застрелили. Разборки. Сестра вышла за поэта, тоже сторонника того, что лучше умереть стоя, чем жить на коленях. Они умеют красиво говорить, но их дети бледны и чахлы от плохого питания. Для них самый большой праздник мой приход. Знают, что дядя без гостинцев не придет.
Соответственно, как вы понимаете, родители на моей шее. У них есть дети с честью, есть пьяницы, но кормит их жополиз. Вот так вот. А ведь и папаша и мамаша кричали мне в свое время: «Опомнись! Что ты делаешь! Не позорь наших седин!» Человеческое достоинство, унижение, где гордость, все по полной программе. « Ты наш стыд!» Теперь они жуют вставленными за мои деньги зубами мой хлеб, мое масло и слезливо благодарят. Они знают на сколько дней хватило бы их пенсии. Теперь я уже не позор и не стыд, я предмет гордости их и зависти соседей. Опора на старость, как же повезло. Они у меня жили честно, ни перед кем не пресмыкались, воспитывали детей, отстроили домик, вырастили яблочный сад. Им не в чем себя упрекнуть, у них чистая совесть, но эту самую совесть, к сожалению, не намажешь на хлеб. А на старость так хочется уюта, теплого уголка и сладенького, мягкого кусочка. Всю жизнь они экономили, отрывали от себя куски. Ради детей. И вот дети взрослые, а есть нечего. Когда я приношу торт или конфеты, родители плачут. Я знаю, большую часть они оставят внукам, которых бог наказал честными мамами и папами. Пусть, я не жадный.
Друзей у меня нет. Были, но зависть хорошее лекарство от дружбы, излечивает быстро и надежно. Их языки оказались хуже, а жить сыто хотелось очень. Когда их вышвырнули уже в первых турах, они вспомнили про свободу. Как часто бывает, не доставшийся кусок послужил причиной оппозиционности. Пусть тявкают, я забыл о них. У меня есть коллеги и семья хозяина. С первыми я общаюсь по научным делам, со вторыми болтаю о всякой чепухе. Обо всем, о чем угодно. Я настоящий член семьи. Со мной говорят о деньгах, блядках, месячных, спорте, женском белье и мужских проблемах. Плюс погода, политика и светские новости. От меня нет тайн, я знаю все и семья хозяина для мен я прочитанная книга.
Его жена, роскошная знойная женщина. На каждый год ее жизни приходится два килограмма зыбкого тела. Может в тридцать это было прекрасно, но в пятьдесят это уже закат. Дамочка любит гладить меня, настаивает, чтобы я занимался спортом и явно жалеет о моем некомплекте. Впрочем почтальон и педиковатый инструктор по аэробике помогают ей разрешаться от излишней страсти, наполняющей это щедрое тело. Дальше следуют две дочери, весьма пресытившиеся девицы. Одна, что бы показать свою изысканность, предается лесбийской любви со своими подругами, прямо на полу. Другая, неизвестно для чего, думаю в пику первой, занимается рукоблудием с помощью миксера, хотя выше второй скорости подыматься не решается. Самый младший, Эдик. Милый малыш лет семи. Наиболее удивительно то, что в нем не обнаруживается пока никаких пороков. Он даже не делает гадостей. Или все еще впереди и тогда это будет местный конец света, или Эдина мама в свое время с могла завлечь в свои объятия идеального мужчину. Собака Мери. Прекрасная болонка, но любит делать на паласе, причем всегда на изображение тигра. Видимо охотница, метит добычу. Еще свора разных родственников с обеих сторон. Тут сказать что-нибудь трудно, так как все они на одно лицо и обладают волчьим аппетитом. Запомнился один, его звали Петя. Он заразительно смеялся, знал кучу скарбезных анекдотов и стихов. Потом изнасиловал пенсионерку. Дело замяли, но из города Пете пришлось уехать.
Прислуга. С прислугой я разговариваю мало, не о чем. Они слишком тупы. И не ровня мне. Три горничные, две время от времени ублажают хозяина, одна ублажала когда-то. Вихлозадые дамы, считающие, что общение с шефом выделяет их. Обманываются. Повар Бирлык. По национальности марокканец, учился на врача, но слишком полюбил водку, чтобы вернуться на родину. Готовить научился у отца, владельца ресторана. Повар отменный, особенно когда пьян. Во время запоев и вовсе выдает шедевры, при воспоминании о которых слюнки выделяются и через много лет. Если Бирлык пьян, то на все вопросы отвечает: «Рамадан» и радостно разводит руками. Садовник Федор, молчаливый мужик, похоже тайный коммунист. Если будет революция, он первый разворотит хозяину брюхо своими вилами. Я побаиваюсь революции. Всякая перетрубация опасна для меня, ведь я высокоорганизован. Тараканы живут и при радиации, потому что они просты. Рабочий выживет практически при любом режиме, но как орхидеям нужна теплица, так мне нужна система, иначе гибель. Я противник революций и каких бы то ни было резких изменений. Я стараюсь не конфликтовать с Федором, мало ли чего. Пока он усердно удобряет клумбы и ухаживает за деревьями. Читает только две книги: «Сказки народов Африки» и «Книгу юных командиров». Обе затерты до неузнаваемости. Лена, воспитательница Эдика. Интересная девица двадцати семи лет с большими красивыми глазами. Ее я не мог разгадать дольше всех. Что она, кто она? И почему в глазах печаль? Я не верил, что это несчастная любовь, я видел как она считает деньги. Люди, так священнодействующие с купюрами, не подвержены любовной дури. Тогда отчего же печаль? Пришлось мне побегать, прежде чем узнал я причину. Оказывается, ее отец был большой начальник, настолько большой, что даже обеспечил своих детей личными жополизами. Потом папа не почуял куда ветер дует и его сместили со всех постов да еще и заграничные счета конфисковали. Пришлось Леночке идти зарабатывать на жизнь. Но печаль ее была не от этого. У нее была печаль человека которому когда-то лизали зад, а теперь лишенного этого навсегда. Мне было жаль ее. Позже она несколько раз подходила ко мне тайком, предлагала немалые деньги. Но всякий раз я отвечал твердым отказом. Затрагивалась моя профессиональная честь. Только зад хозяина может узнать шершавость моего языка, и на предательство я никогда не пойду. Лена огорчалась, но не обижалась, понимала, что такова жизнь. Каждый делает, что положено.
Вот я и описал всех обитателей большого трехэтажного дома, где я обрел покой. Мне кажется, что этот дом был своего рода Касталией для меня, областью абсолютного духа, где я был избавлен от материальной суеты и свободно занимался научными изысканиями. Как магистр знал игру, так я знал все о всех здесь. Они были для меня расколотым орехом. Знал их тайны и хранил свою. У меня ведь тоже есть тайна, мелкое нарушение правил жополиза. Я не идеальный жополиз и поэтому застрял здесь, а не попал в столицу. Может и тайна слегка держит меня здесь. Тайна простая, это не убийство, не другое преступление. Я чрезвычайно законопослушен. Моя тайна это живое воспоминание. Когда-то, я был еще зеленым юнцом разглагольствующим о свободе, встретил средь бела дня девушку. Была ли она стройна, красива, с необычайно нежной кожей, загорелыми руками и улыбкой царицы? Не знаю может быть, а может это мои тогдашние мечты рисовали ее такой. Белые как свежий снег зубы, спрятавшиеся за кровавой завесой цветущих губ, волосы похожие на океан, совсем не тихий, ноги, две изумительных реки текущие в рай. Так я тогда представлял ее, не спал ночами, тосковал. Не выдержал и подошел к ней, после того как ходил за ней месяц. Мы познакомились, мы стали вместе. Дни проходили и я думал, что это счастье. Теперь то я понимаю, что иллюзия, но тогда верил.
