Кетиль Бьёрнстад - Дама из долины
Но каждый даже самый маленький склон дает мне новые силы. Я думаю о Сигрюн. Она не хотела бы, чтобы Эйрик умер. Никто из нас не хотел бы, чтобы Эйрик Кьёсен умер.
Это лишь фантазия, рожденная тем, что случилось между нами, всем тем невысказанным, почти смешным, что ежедневно происходит между женщиной и мужчиной, между двумя женщинами или двумя мужчинами.
Но он жив. Он что-то бормочет.
— Мы скоро придем! — кричу я ему.
И как только я произношу эти слова, я понимаю серьезность того, что привело меня сюда, на Север: я хотел завоевать Сигрюн, хотел, чтобы мы соединились, нашли другую жизнь, не похожую на боль в синей комнате скорби. Словно я наконец смогу гордиться чувствами, которые обрушил на нее, способом, заманившим ее в мой магический круг. В этом и был мой замысел.
Кто бы не уступил человеку, который без признаков усталости, месяц за месяцем бомбардирует тебя своими чувствами? Увидев далеко впереди рассеянные огни Скугфосса, я как будто в первый раз понимаю, что борьба выиграна. Потому что это была борьба. Если бы мы были русскими и жили бы на сто лет раньше, мы бы с пистолетами в руках сошлись на дуэли в том березовом лесу. Но мы не русские. Мы — норвежцы и находимся по другую сторону границы. И именно потому, что тащу его я, он — проигравший. Но проигравший слишком тяжел. Он лежит на спине на лыжах. Он так промерз, что ему сейчас хорошо, как бывает хорошо тем, кто замерзает насмерть. Его не жалко. Я едва не падаю от усталости уже у самой цели. Но когда я снова стою под высокими соснами, вижу свет в окнах Землянки, я понимаю, что Сигрюн дома, что мы спасены. Я могу преподнести его ей на блюде. Могу сказать, что это мой подарок ей, что она может делать с ним все что угодно.
Утреннее объяснение
Я стучу, и Сигрюн открывает дверь. Видно, что она плакала, но я не знаю, почему. При виде меня она отшатывается.
— Что случилось?
— Здесь Эйрик, — говорю я и отхожу в сторону, чтобы она его увидела.
Мы втаскиваем его в дом. Он лежит на полу. Лицо белее снега. Глаза закрыты. Сосульки в волосах, на бровях и на анораке начинают таять.
Она хватает его запястье. Нащупывает пульс. Считает.
— Надо как можно быстрее отвезти его в Киркенес, — твердо говорит она.
Сигрюн ведет «Ладу». Эйрик без сознания лежит на заднем сиденье. По ее лицу я вижу, что она пила, но молчу.
— Он хотел показать мне медвежью берлогу, — объясняю я.
— Первый раз слышу про эту берлогу.
— Мы с ним шли почти два часа. А потом он поскользнулся на склоне, и ружье выстрелило.
Когда мы приезжаем в больницу, Сигрюн уже полностью овладела собой. Она районный врач. Профессионал, так же как Аня и Марианне были профессионалами, каждая в своей области. Сигрюн с блеском владеет своим мастерством. Вот единственный критерий, которым следует измерять, удалась ли твоя жизнь, думаю я, наблюдая, как она разговаривает с дежурным врачом, сообщает ему необходимые сведения перед переливанием крови. Эйрик лежит на каталке. Перед тем как его увозят в операционную, она наклоняется и что-то шепчет ему на ухо, хотя и знает, что он без сознания. Это меня трогает.
Наконец она отрывается от носилок и смотрит на меня, в глазах у нее бессилие. И я понимаю, что у нее свои тайны, что наша с Эйриком тайна — не единственная. Сигрюн подходит ко мне. Я так устал, что с трудом держусь на ногах. У меня болят оба запястья. Но она хочет, чтобы я ее обнял. И на этот раз она не боится, что нас увидит весь мир.
Она прячет голову мне под мышку.
— В чем дело? — спрашиваю я и снова ощущаю холод березового леса.
— Ничего такого, о чем ты думаешь, Аксель.
— Честно?
— Да. Я сама этому еще не верю.
— Чему ты не веришь?
Она выпрямляется.
— У меня будет ребенок от Гуннара Хёега, — говорит она.
Эпилог
Прощание под соснами
Вещи сложены. Ректор Сёренсен должен отвезти меня в аэропорт. Вечерний самолет на юг. Эйрика перевезли из больницы к его родителям, живущим дальше в долине.
Я в последний раз иду в Землянку.
Сигрюн выходит из двери.
От нее почти ничего не осталось, думаю я. Она бледна и измучена ночными дежурствами, разговорами с Эйриком, всем, что теперь должно остаться в прошлом, и она это знает.
Она обнимает меня. Я в смешном положении.
— Как же ты должен меня ненавидеть, — говорит она. Я мотаю головой:
— Я сам вторгся в твою жизнь. Хотел отворить дверь. У меня не было на это права.
— Мне это нравилось, — говорит она. — Не терзайся сомнением. Я каждую секунду хотела того, что случилось между нами. Кроме того, ты помог мне больше, чем думаешь.
— Каким же образом?
— Я запуталась. Неужели ты не понимаешь? Теперь я яснее вижу все, что случилось.
Не знаю, что на это сказать. Я чувствую ту же усталость, как тогда, когда меня впустили к Ане в палату. Как в тот раз, когда Марианне вынули из петли.
И тут же ясно вижу: мама машет мне рукой перед тем, как ее увлек водопад.
Я иду рядом с Сигрюн и знаю, что это в последний раз. Она берет меня за руку.
— Почему ты так уверена, что отец твоего ребенка — Гуннар? — вдруг спрашиваю я.
— Между Эйриком и мной не было близости уже два года, — отвечает она с той же прямотой, которая была свойственна Марианне.
— Да, но… — Я краснею.
— Почему ты покраснел?
Я колеблюсь.
— Говори, не бойся.
— Я следил за вами через окно.
— Правда?
— Да. Я видел тебя голой. Видел, как ты задернула занавески.
Она кивает:
— Да, я была голая. Он мог бы делать со мной все то, что делал ты. Он мой муж.
Мы спускаемся к реке. Я смотрю на сторожевую башню на другом берегу. Лед вот-вот растает.
— Это случилось той ночью, когда ты уехал обратно в Скугфосс, — говорит она. — Я хотела, чтобы ты это знал.
— Что знал?
— Что это не было задумано заранее. Нет.
— А если бы на его месте был я?
Она не отвечает.
Мы вместе последние секунды, потом мы навсегда исчезнем из жизни друг друга. Исчезнем навсегда, как люди, которые разминулись на дороге. Мы оба как будто понимаем это, понимаем, что никогда больше не будем друзьями, какими были, не будем встречаться, не будем играть вместе Брамса.
— Надеюсь, твое сердце не даст трещину, — говорю я.
— Я не прошу тебя понять меня. Но больше всего мне хочется родить ребенка. Он вернет мне смысл жизни.
Ее слезы могли бы смягчить меня. Однако не смягчают.
— Гуннар Хёег умирает, — говорю я.
— Мы все умрем. Я не могу сейчас думать об этом.
— А Эйрик?
— Он справится. Те, о ком больше всего беспокоятся, всегда как-то справляются.
Мы возвращаемся к зданию школы. Ректор Сёренсен уже ждет нас.
— Ехать так далеко из-за такой малости, — говорит Сигрюн, пока он еще не может нас слышать.
— Ты с самого начала знала, что продолжения у нас не будет? — спрашиваю я.
— Не знаю, что я знала. Ты был подарком, которого я не должна была принимать.
— Но приняла?
— У меня не было сил отказаться.
Ректор Сёренсен смотрит на часы.
— Пора ехать, — говорит он.
Сигрюн целует меня в губы.
Потом поворачивается и бежит к своему дому. Она совсем как девушка, думаю я. Как тогда, когда все началось. Как Аня в тот вечер, когда в моей голове звучал «Лунный свет», а она обогнала меня на Мелумвейен и побежала на остановку трамвая, чтобы успеть на конкурс, в котором мы оба должны были принять участие.
Снова на Эльвефарет
Деревья покрыты снегом. Впервые я знаю, что я в доме Скууга один. Ни Ани, ни Марианне здесь больше нет. Нет ни снов, ни галлюцинаций. Уже когда такси поворачивает на Мелумвейен и едет к Эльвефарет, я замечаю, что что-то произошло: или местность изменилась, или произошли перемены во мне самом.
Я вхожу в дом и чувствую тяжелый запах нежилого помещения. Пока я отсутствовал, сюда никто не заходил. Словно время тут замерло, а жизнь проходила где-то в другом месте.
На четвертый день я сажусь за Анин «Стейнвей». Это мгновение пугало меня, я почему-то думал о птицах, которые по возможности стараются скрыть, если у них сломано крыло.
Все гораздо хуже, чем я ожидал. Мне не прошло даром то, что я тащил Эйрика Кьёсена по снегу. Боль в правом запястье не позволяет мне играть в полную силу. Да и четвертый палец правой руки, мое больное место, почти ни на что не годен. Вообще все пальцы на обеих руках похожи не на пальцы, а на круглые деревяшки.
