Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 5 2004)
…Встреча на улице Горького. Ю. О. идет с авоськой, сходимся, рукопожатия. Рубашка у Ю. О. застегнута косо. Во время незначительной болтовни Виталий перестегивает ее правильно (он так нежно это делал!). И тут Ю. О. печально-иронически спрашивает: „Теперь все будет хорошо?” Еще деталь: в гостях у Ю. О. Виталий наизусть читал „Меня убить хотели эти суки...”. Ему особенно нравилась последняя строфа: „И вот таким я возвратился в мир…” Ю. О. был тронут: „Утешил! Утешил!” Когда уходили, показывал картины на стенах. Картины были хорошие. Об одном портрете в стиле Модильяни Домбровский сказал: „Это оригинал”. Левицкий потом откомментировал: „Такое с ним бывает, когда выпьет”».
Знала Виктория Николаевна — со слов мужа — и о других его посещениях Домбровского, более ранних, когда тот еще жил в коммунальной квартире: «Виталия смущали люди странного вида, которые заходили к Ю. О., — то ли блатные, то ли бомжи…»
Семин познакомил Домбровского с ростовским поэтом и филологом Леонидом Григорьяном. В относящихся к зиме 1969-го воспоминаниях Л. Григорьяна о первой его встрече с Юрием Осиповичем колоритные визитеры возникают тоже:
«Едва мы вошли, как в комнате появилась супружеская пара — старик и старуха, соседи Домбровского по коммуналке. Они были суетливы, услужливы, но вели себя как-то необычно — не то по-родственному, не то по-хозяйски. Домбровский называл их „папуля” и „мамуля”. У старика было отвратительное лицо старорежимного филера. Чувствовалось, что он не пропускает ни малейшего слова из разговора, в котором, впрочем, не участвовал. Он с готовностью бегал за водкой, приносил чекушки, при этом бесстыдно обсчитывал, неприметно набивал карманы сигаретами. Когда было уже основательно выпито и мы незаметно перешли на ты, а старики на несколько минут куда-то вышли, я не удержался и спросил у Домбровского: „Как ты можешь терпеть эту парочку? Ведь невооруженным глазом видно, что твой папуля стукач”. — „Знаю, — спокойно ответил Домбровский, — но это ничего, папуля лишнего не настучит”.
Потом стали запросто заходить какие-то разношерстные люди, пили, курили, спорили, читали стихи. <...> Сначала читал стихи кто-то из пришедших, потом Виталий уговорил читать меня».
Выбор был сделан неудачно — отрывок из поэмы о терроре, вялой и книжной. Едва чтение кончилось, как Юрий Осипович опрометью вылетел в коридор со словами: «Как он смеет! Мальчишка! Что он может об этом знать!» Потом вернулся. «Я не знал, куда глаза девать. Внезапно Домбровский вынул изо рта челюсти и четким, сильным голосом стал читать свое. Никогда я не слышал такого потрясающего чтения. Помню только, что мы с Виталием разревелись» («Литературная Армения», 1989, № 3).
Размолвки, наверное, случались — след одной из них мы находим в датированной 31 августа 1977 года записке Семина к редактору новомирского отдела прозы И. П. Борисовой: «Ин! Передай Домбровскому, что мое отношение к нему не зависит от его отношения ко мне. Я его люблю. А пить действительно бросил, несмотря на все научные выкладки в пользу умеренного, но регулярного употребления алкоголя. Бросить пить — это мой последний внутренний резерв. Я его долго придерживал. Но пришло наконец время ходить и с козырной карты» (Семин В. Что истинно в литературе, стр. 347). Повод угадывается: «научные выкладки в пользу умеренного, но регулярного» наверняка принадлежали Домбровскому. А у Семина было больное сердце, и он все беспокоился, успеет ли, — работал он медленно. В мае 1977-го он увидел сон «к смерти» и написал Л. Григорьяну: «Ночью меня прижало. <...> Так, должно быть, чувствует себя самолет, попавший во флаттер. Все дребезжит, все разваливается — вот-вот рухнешь. И я не испугался. Машинка и бумаги на столе. Как-то не верится, что — там! — не дадут мне доработать» (там же, стр. 336).
Он умер ровно через год, 10 мая 1978-го, — скоропостижно, в Коктебеле, пятидесяти лет. Шестидесятидевятилетний Домбровский пережил его на 19 дней.
I
5 окт<ября 1969>.
Дорогой друг!
Во-первых, прими мой сердечный привет и поздравления. Я говорил с А<нной> С<амойловной> Б<ерзер>1, и она великолепно отзывалась о твоей повести, так что это, кажется, дело крепкое2. Во-вторых (более существенное), я получил письмо от 26 сент<ября> (пришло сегодня) от своего переводчика (Michael Glenny, 67, Sandyfield Road, Headington, Oxford, 0092 — 61217). В Нью-Йорке книга уже вышла, английское издание выходит через несколько недель3. Он пишет, что искал обо мне сведений, но ничего не нашел («Два раза я писал в редакцию „Н<ового> м<ира>” с просьбой о Вас, но ни разу мне не ответили» — свиньи!). Но вот он встретил жену оксфордского профессора Фенелла, и она передала ему мою книгу, «в страницах которой Вы записали не только свой адрес, но и ценнейшие библиографические сведения о Вашем творчестве... В книге были два снимка, сняты, по-видимому, в одном московском (?) ресторане когда-то летом. В этих снимках меня интересует не только Ваше лицо, но и лицо Виталия Семина, который в одном из снимках сидит рядом с Вами. Потому что между нами и Семиным существует такая же связь, как и с Вами: я имел счастье перевести на английский язык его роман „Семеро в одном доме”. Когда я старался осведомляться о нем, получалась одна и та же история — редакция „Нового мира” не отвечала на мои письма» (бляди!). «Но так как он, очевидно, из Ваших знакомых, надеюсь, на этот раз мне удастся установить связь с ним. Я собираю материал для антологии лучших произведений, напечатанных в „Новом мире” с 1925 года по сей день. В нее входят, конечно, отрывки из „Хр<анителя> др<евностей>”, из романа „Семеро <в одном доме>”... Кроме Вас, я перевел Достоевского, Бунина, Бабеля, Булгакова („Мастер и Маргарита”)... Я вскоре буду в Москве. Приеду, очевидно, в понедельник 6 окт<ября>. Я должен обязательно поговорить с Вами и с Семиным о ваших романах и других произведений. Если Вам угодно, я Вам дам звонок, как только я в Москве. Срок моего пребывания примерно два месяца. Если предпочитаете, что я Вам не дам звонок, то прошу Вас сказать об этом Ел<ене> Серг<еевне> Булгаковой4. Ваш искренний Майкл Гленни» — вот какое, дорогой, дело. Орфография и стилистика — подлинника, я процитировал все места, относящиеся к тебе. Сообщи мне, что говорить, что делать, давать ли твой адрес? Я лично дал бы и, если есть возможность, встретился бы. Но смотри сам, как и что5. Завтра я буду ждать его звонка и попытаюсь дозвониться к этой самой Е<лене> С<ергеевне>6. Ответь мне быстро, что мне говорить о тебе и говорить ли вообще.
Тороплюсь скорее послать письмо, поэтому больше не распространяюсь. Пиши на Голицыно (Голицыно, Московской области, Дом творчества литераторов) или на московский адрес.
Жду.
Жене7 привет, целую ей ручку.
Твой Юрий.
1Анна Самойловна Берзер (1917 — 1994) — критик, мемуарист, журнальный работник. В 1958 — 1971 годах редактор отдела прозы в «Новом мире».
2 Вероятно, речь идет о повести, название которой в рукописях варьировалось: «История моих знакомых», «Исполнение желаний», «Когда мы были счастливы». В «Новом мире» не появилась. Опубликована с сокращениями в журнале «Кубань», 1970, № 2, под названием «Когда мы были счастливы».
3 В 1969 году и в Нью-Йорке, и в Лондоне был издан английский перевод «Хранителя древностей» («The Keeper of Antiquities»), выполненный Майклом Гленни.
4 В дневнике В. Я. Лакшина есть запись о встрече с М. Гленни у Е. С. Булгаковой 9.11.1969 (см.: Лакшин В. Последний акт. — «Дружба народов», 2003, № 5).
5 Не санкционированная идеологическим начальством, приватная встреча с зарубежным коллегой могла навлечь неприятности.
6 Как сообщила К. Ф. Турумова-Домбровская, личное знакомство автора с переводчиком состоялось, и М. Гленни не раз потом дружески общался с Домбровскими в их доме.
7 Жена Семина — Виктория Николаевна Кононыхина-Семина.
II
<Начало 1970.>
Дорогой Виталий!
Спасибо за хорошее письмо. Шлю тебе свою книгу1. Не знаю, как она тебе понравится. На всякий случай помни, что первая повесть писалась в 46 году, вторая — в 56, третья — в 68. Отсюда и разница тональности. Ты пишешь об 11 языках2 — до чего же это все-таки здорово! Это такая солидная компенсация за все, что, ей-Богу, грех унывать! К тому же у тебя новый роман, и он объявлен в «Н<овом> м<ире>»3, и его хвалят. Всем им до этого, как мне до королевы Елизаветы II. Так что в метафорическом смысле — моральном, социальном и тому подобное — ты на них можешь и должен плевать4. Другое дело, конечно, план материальный — тут я представляю, что тебе несладко. Мои дорогие друзья фарберыи стальские5, наверное, позаботились об этом: «Пускай ослиные копыта знает»6. Всё, конечно, разрешится через роман — так что ты нажимай, друже, нажимай!7 Всё остальное — паллиативы. Насчет того, что это просто физически трудно, я в первый раз услышал это от Коржавина8 и не особо прочувствовал, а теперь чувствую это сам. Точно! Выматываешься чуть не до пота...
