Владимир Матлин - Красная камелия в снегу
Вадим не отреагировал на его замечание:
— У меня к вам огромная просьба. Мне нужно вот это снотворное, тут написано. — Он протянул бумажку с названием лекарства. — Я бы сам попросил медсестру, но она с уколами пристает, а я их не выношу… Сделайте одолжение, попросите для себя.
Арон растерянно пожал плечами:
— Но это противозаконно… На каждом пузырьке написано, что нельзя передавать другому лицу.
Вадим пренебрежительно махнул рукой:
— Бросьте, в самом деле! Кто узнает? А мне до зарезу… Те, что без рецепта продаются, слабы. Мне нужно посильнее. Пожалуйста. Мисс Гарсия вам не откажет.
Поначалу она отказывалась, но в конце концов нехотя согласилась и при следующем визите принесла заветный пузырек. Арон в тот же день отдал его Вадиму, соскоблив предварительно наклейку с именем пациента. На всякий случай…
Арон проснулся в девять часов от настойчивого стука в дверь. Накинув халат, он, полусонный, босиком добрел до двери и очень удивился, увидав мисс Гарсию. Разве сегодня вторник?
— У вас мистер Лурие? — сказала она, даже не поздоровавшись.
— Нет. Я еще сплю.
— Извините. Я его третий день не могу найти. Ему врач уколы прописал, это серьезно. Где он может быть, вы не знаете?
Арон окончательно проснулся.
— Да некуда ему ходить, у него здесь никого нет. Я видел его позавчера, он никуда не собирался вроде…
Медсестра посмотрела испуганным взглядом.
— Надо сообщить администрации дома. Пусть дверь вскроют.
Она убежала, но ее тревога передалась Арону. Он поднялся на двенадцатый этаж, долго стучал в дверь, потом окликал Вадима по имени, потом прижимался ухом к замочной скважине, пытаясь уловить какие-нибудь признаки жизни в квартире. Вернулся к себе сильно встревоженный. «Почему нужно думать самое плохое? — успокаивал он себя. — Мало ли куда он мог деваться… Может, улетел в Израиль». Хотя где-то в глубине сознания он понимал, что это нереально. Тут он вспомнил, что на 10.30 назначен семинар с пенсионерами на тему «Моральные ценности иудаизма», и стал поспешно одеваться.
Занятый разговорами и обедая в столовой еврейского общественного центра, он не думал про Вадима, а под вечер, подходя к дому, вспомнил, и тревожные мысли завладели им. Что там, нашелся ли он? Арон решил сразу подняться на двенадцатый этаж. Вот постучит в дверь, а он открывает как ни в чем не бывало…
— Мистер Тишман! — у самого лифта окликнули его. Это была мисс Гарсия. Арон даже не узнал ее — в обычном платье вместо белой формы, а главное — с искаженным лицом, страшно бледным под смуглой кожей.
— Вы уже знаете? — спросила она шепотом, хотя вокруг никого не было.
— Что с ним?
— Мистер Тишман, он… — Голос ее прервался. — Мистер Лурие умер. Вскрыли квартиру, вошли, а он лежит на кровати. Мертвый. — Она затряслась от сдерживаемых рыданий. — Он такой был несчастный… и такой хороший… Жалко невозможно…
— Очень жалко. — Арон покачал головой. — Как неожиданно! Я его видел только позавчера — он был… не скажу в хорошей форме, но и не…
— Мистер Тишман. — Она перестала плакать и твердым взглядом посмотрела ему в глаза. — Это не от болезни. Он отравился снотворным. Я принесла ему одну баночку, а он где-то добыл вторую. И съел все сразу. Это смертельная доза, он знал. — Она вплотную приблизила свое лицо к его лицу. — Мистер Тишман, откуда у него взялась вторая баночка?
— Я почем знаю?! — поспешно ответил Арон, чувствуя, как сердце застучало где-то в горле.
— Я вам приносила два дня назад. Вы с ним делились?
— Что вы, мисс Гарсия! Это же противозаконно, — сказал он твердо, глядя ей в глаза. — Я подобных вещей не делаю.
Больше всего на свете он боялся в этот момент, что она попросит предъявить его баночку со снотворным. Но она снова зарыдала и только пробормотала:
— Господи, что теперь будет? Они теперь скажут, что это я виновата. Все на меня свалят. А я ведь правда не знаю, откуда он взял вторую… С работы выгонят — это точно. А то и под суд отдадут…
Поздно вечером Арону не спалось. Чтобы чем-то себя отвлечь, он спустился в вестибюль проверить свой почтовый ящик, о котором сегодня не вспоминал. В ящике он обнаружил объемистый пакет, на котором не было ни адреса, ни имени — вообще ничего. Он сразу догадался, от кого пакет.
Дома он разрезал ножницами оберточную бумагу и извлек желтоватую рукопись страниц на триста. Текст был на русском языке. Шрифт и многочисленные поправки свидетельствовали, что написан он был на обыкновенной машинке, не на компьютере. На первой странице Арон прочел заглавие: «Моральный фактор в государственной политике. Записки диссидента».
К рукописи было приложено письмо от руки. Крупные дерганые буквы сползали со строки:
«Мой поступок не означает, что в нашем споре правы вы. Просто у меня нет больше сил, не могу больше. И болезнь доняла. Это не крушение принципов, это мое личное банкротство. Чего уж дальше, если это письмо я пишу Андрею Татьянину — из всех многочисленных друзей и соратников, которые остались где-то там?.. (Не обижайтесь, на покойников не обижаются.)
Хочу вас просить об одном одолжении. На обратной стороне этого письма вы найдете список имен и адресов в России, Израиле и Америке. Очень прошу отослать всем им копии рукописи для публикации. Эти люди знали меня в лучшие времена, и я уверен, что моя судьба и мои мнения для них что-то значат. Конечно, я сам должен был разослать рукопись, но сил не осталось даже на это… Пожалуйста, сделайте это вы. Ведь при всем при том, вы добрый человек.
Всего вам хорошего. Извините за обиды — намеренные и нечаянные. И спасибо за рябиновку.
Вадим Л.».
Выполняя просьбу Вадима, Арон Тишман аккуратно разослал копии рукописи во все указанные адреса. Но рукопись так и не была опубликована. Ею не заинтересовались нигде — ни в России, ни в Израиле, ни в Соединенных Штатах.
СТУКАЧ
Я с завистью гляжу на зверя, ни мыслям, ни делам не веря, умов произошла потеря, бороться нет причины.
Александр Введенский, «Элегия»— Несправедливо, я согласна, даже возмутительно. Но что тут можно сделать?
Лиля стояла посреди кухни с кастрюлей в руках. Она несла кастрюлю к плите, когда несколько минут назад Арнольд вернулся домой и, не снимая пальто, побежал в кухню. Увидев его лицо, Лиля охнула и спросила: «Что случилось?» И пока он, нервничая и сбиваясь, метался по кухне и пересказывал новости, она так и стояла с кастрюлей в руках.
— Что тут можно сделать? — повторила Лиля.
— Не знаю. То есть конкретно не знаю, но что-то делать надо. Терпеть такое невозможно!
Лиля поставила, наконец, кастрюлю на край плиты.
— Может, стоит обсудить все это с Кириллом? — осторожно спросила она.
— Обязательно! — почти что обрадовался Арнольд. — Он все время был в курсе дел. Он и сам пострадал тогда… Который сейчас час в Амстердаме?
В Европе была глубокая ночь, но Арнольд сказал, что не выдержит до завтра, ему нужно немедленно поговорить с Кириллом.
Телефон гудел долго и угрюмо; наконец, включился автоответчик, заговоривший женским голосом на незнакомом языке. Арнольд, чертыхаясь под нос, дожидался конца тирады, но речь вдруг прервалась, и сонный женский голос промямлил что-то непонятное. От неожиданности Арнольд сказал по-русски:
— Кирилла можно?
— Кирилл? — переспросил женский голос. Трубка глухо бухнула, и после долгой паузы хорошо знакомый голос произнес:
— Я вас слушаю.
— Кирилл, ты? Это я. Разбудил? Извини, но очень нужно. Такая новость: к нам сюда едет Ошмянский. В качестве политического беженца. Представляешь? Вот так…
Кирилл хмыкнул, помолчал, опять хмыкнул и со вздохом проговорил:
— Что ж, бегут люди из России, кто куда… Мы же с тобой уехали — вот и он…
— Да, но «политический беженец»? Нет, такое нельзя допустить. Надо что-то предпринять. Это же издевательство над здравым смыслом. Я уже не говорю о справедливости… Что ты скажешь?
Кирилл посопел в трубку.
— Что я могу сказать? Сукин сын он, и все.
— И все? Ну нет. Я готов пойти куда угодно — в суд, в иммиграционную службу, в госдепартамент, в еврейские организации… куда угодно! Я, знаешь, человек не вредный, но в этом случае… Надеюсь, ты будешь со мной?
— Что ты имеешь в виду?
— Ну, ты ведь свидетель всех этих его художеств. Да не только свидетель — ты сам из-за него пострадал, невыездным стал, помнишь? Так что я на тебя рассчитываю: если подтвердить какие-то факты или там показания дать… Да?
Кирилл вздохнул.
— Факты это факты, от них не уйдешь…
— Именно. Должна же быть хоть какая-нибудь справедливость в этом сумасшедшем мире. Ладно, буду тебя держать в курсе. Позвоню, когда что-нибудь прояснится… Кстати, что это за женский голос? Ты что — женился?
