Елена Черникова - Золотая Ослица
- А когда ваш репортер начнет вещать? - спросила я, слегка утомившись держать ноги в гинекологической позе.
- Вообще-то он уже должен начать. Что-то не пойму... - он обеспокоенно повел крутыми плечами и всунул руку внутрь, пытаясь урезонить философский шар.
- Пустое дело, - сообщила ему я.
- Что - пустое? Где он? - вскипел о.
- Где, где... - рассмеялась я. - Сами знаете - где.
- Вы мне тут не рифмуйте, сударыня. Где шар? - и он чуть ли не с головой исчез в кромешной темноте лукавого туннеля.
- Выбирайтесь, господин о, - посоветовала я.
- Не могу, - глухо раздалось изнутри, - я застрял...
Я протянула свободную от сигареты руку, с силой вцепилась в загривок господина о и резко выдернула его оттуда вместе с незадачливым шариком. Прозрачная сфера была первозданно чиста и ничего не транслировала.
Боже, что тут началось! Он кидался на стены, бился головой о дверной косяк, рвал на себе волосы - и почти все вырвал. Лысый, сгорбленный, внезапно ссутулившийся, он подполз к моему креслу и замахнулся кулаком. Я резво соскочила со своего мимолетного пьедестала и убежала в угол, где стоял австрийский рояль.
Господин о плюхнулся в кресло сам и вступил в жестокую рукопашную со своим крупным зверем. Это длилось, кажется, часа три, поскольку обескураженный орган сначала не хотел вставать, а потом не хотел кончать.
За окошком давно стемнело. Я надела на себя что нашла, а именно тот прозрачный балахон, и тихо поигрывала на рояле в углу. Старик был жутко расстроенный, однако держался с благородством. Мы с ним нашли почти полторы октавы, в которых не западали клавиши, а тоны и полутоны находились в относительном равновесии, - и даже сыграли вальс Шопена. Правда, пришлось перетранспонировать пьесу в другую тональность, но и то было дело, пока господин о мучался в кресле.
Когда желанное семяизвержение наконец удалось, я вернулась к креслу, посмотрела на то, что осталось от господина о, и с сочувствием сказала, что ему пора менять методологию.
- Нет, ты только скажи: куда ты их всех подевала? - измученно выговорил о.
- Знаете, милейший, по-моему, вы очень удачно загримировались под мужчину. На самом деле вы - женщина, я полагаю. Причем глупая.
- Я не женщина! - взвизгнул о. - Я настоящий мужчина! И я вас всех, блядей, насквозь вижу! - Он попытался вскочить, но это было преждевременно. Не вышло.
- Тогда я чего-то не понимаю. С чего вы взяли, что женщина хранит мужчин т а м? - Клянусь, я искренне спросила.
Он опять взвился, закричал, облысел еще больше и схватился за сердце.
- А где же еще?!! Больше негде!!! Больше у вас всех ничего нету! Нету! Нету!!! - на губах показалась пена.
- Всякому свойственны заблуждения, - примирительно сказала я.
- Это не заблуждение! - захрипел о. - Я на это жизнь положил! Я всегда это умел! О, мой грим... - зарыдал он, сполз на пол и свернулся на паркете клубочком.
...Через три дня на большой сцене нашего театра состоялась гражданская панихида по случаю скоропостижной кончины превосходного театрального художника, великого мастера грима и костюма, тонкого знатока человеческой души и женских повадок, несравненного мыслителя и изобретателя передовой технологии в области телепсихосценографомимоневтики господина о. На лучшем кладбище города он был захоронен с большими почестями, а на поминках мы пили разные крепкие напитки, смешивая их с молоком, струившимся из необъятных грудей шестого героя, которого не успел разгримировать покойный.
Спектакль-импровизацию сняли с репертуара, все пошли в отпуск, а потом решили инсценировать "Робинзона Крузо". Не знаю - чем именно это произведение возбудило нашего режиссёра. Но он ведь шебутной, сами уже знаете.
Да, забыла сказать про других. Тот, у которого выросли белые крылья и рога с копытами, очень скоро пооблез и потерял свою черно-белую нелепость. Его отправили на курорт, и он вернулся окончательно выздоровевшим, загорелым.
Костюмы остальных сами рассыпались в течение двух-трех недель. Только вот шестой регулярно, как заведенный, всё рожает и рожает малюток, а мы ведрами пьем его парное молоко.
- Неплохо. Вы уже исправляетесь, - одобрительно сказал Ли ночной попутчик. - Даже меня
проняло.
- Я рада. Что будем делать дальше? - спросила Ли, улыбаясь.
- Продолжим алфавит, поскольку у меня тут совсем мало осталось, надо уравновесить.
- Да и у меня немного. Впрочем - ладно. Вперед. Я чувствую, что развязка приведет нас к неким приятным неожиданностям. Я продолжу...
- Минуточку, к нам стучатся! - ночной попутчик обернулся к двери, она распахнулась и влетел запыхавшийся Габриэль.
- Мне показалось, что меня звали, - сообщил он, присаживаясь.
- Нет, - сказал ночной попутчик, - она, кажется, сама справляется.
- Но ей уже приготовили хорошее место! - возмутился Габриэль и гневно посмотрел на ночного попутчика.
- Пошел вон, щенок! - сказал мистер Фер и выстрелил Габриэля из троллейбуса. Ангел улетел, шумно хлюпая крыльями.
- Он не вернется? - спросила Ли.
- Это зависит от вас. Вернемся лучше к нашей теме...
Алфавит: П
Просто добрый человек. Годится?
Поехали.
Представьте себе раннюю московскую весну последней четверти двадцатого века: настроение есть, а весны нет. Не может никак прийти. Климатические метаморфозы. Автобус. Женщина сидит на переднем сиденье слева и внимательно смотрит в окно. Обычная утренняя поездка на любимую работу. За спиной, всё удаляясь, хорошая квартира с первым мужем (см. стр. 123), Д, налаженный быт. Впереди рабочий день в присутствии влюбленного начальника. Ей двадцать три года, скоро будет двадцать четыре, это ее год, всё должно получаться - и получается. Рядом сел человек.
Пять минут он молчит, глядя только вперед. Потом улыбается и говорит:
- Доброе утро!
- Здравствуйте, - отвечает она и тоже улыбается, глядя только вперед. - У вас принято знакомиться в автобусах?
- Нет, не принято. Я увидел выражение вашего лица и захотел заговорить с вами. Просто так. Но для этого сначала надо сделать вид, что собираешься познакомиться в транспорте. Вы явно не любите этого, но встретились мне именно в автобусе, и что же делать?..
- Да уж. Ничего не поделаешь. Так вот: доброе утро, меня зовут Ли.
- Отлично, а меня П.
- Редкое имя. Первый раз такое слышу.
- Ничего страшного. Вы едете до метро? - спрашивает П.
- Да.
- А потом? - он наконец повернул к женщине голову. Хорошая голова, красивая; хоть и усатая, но без вульгарности. Смуглая кожа, голубые глаза, решительные черные брови. Короткая стрижка. Брюнет с легкой проседью. Очень симпатичный мужчина.
- Потом на работу. Близ Садового Кольца я проведу весь день до самого позднего вечера.
- А потом? - спрашивает П.
- А потом сяду в метро, потом в этот же автобус и вернусь домой, где на кухне, на диване, удобно лежит мой муж.
- Простите, инвалид?
- Нет, безработный.
- Вы содержите семью?
- Немного. Его родители вносят деньги на пропитание сына.
- Вам трудно живется?
- Сейчас не трудно. Раньше бывало всякое, трудное детство, небеспроблемная юность, еще кое-что, всего по чуть-чуть, знаете, понабралось... Но сейчас все нормально. Жить можно. Живу.
- Кто ваш муж?
- Мужчина.
- Извините... - смутился мужчина.
- Скоро моя остановка, - сказала женщина.
- И моя. Она вообще-то конечная.
- Ну спасибо за внимание, очень было приятно... - стала говорить женщина, вставая.
- Пожалуйста. Пойдемте в метро. Нам пока по пути.
И они пошли к метро, болтая, как старые приятели, не опасающиеся выболтать заветные тайны, поскольку никаких тайн между старыми приятелями уже нету.
В метро говорить трудно, поезда шумят. Пришлось еще немного покататься на общественном наземном транспорте вместе, да им и по дороге. Он вышел с нею на ее остановке, довел до подъезда её любимой конторы, сказал номер своего телефона и откланялся.
Она пошла трудиться на благо отечественной культуры и время от времени вспоминала его добрые глаза и невульгарные усы.
Дома она сказала мужу, что познакомилась в автобусе с хорошим человеком, на что муж заметил:
- У хороших людей тоже есть х...й.
- Наверное, - ответила мужу жена и стала готовить ужин, пока муж читал новую книгу и с чувством разглагольствовал о достоинствах её художественного оформления.
Прошло два месяца. У неё вышли крупные неприятности на работе, имевшие плоское, вульгарное внешнее решение. Удалось справиться. Она пришла домой совсем больная. Ее рвало на нервной почве впервые в жизни, потому что сегодня она чуть не лишилась своей любимой работы на ниве отечественной культуры.
На кухне сидел муж, пил водку с другом, внезапно посетившим Москву.
- А подай-ка нам пожрать! - сказал муж жене.
Она пообещала подать и пошла в ванную, чтобы смыть с себя этот страшный скандальный день, когда её чуть не выгнали на улицу. Чуть не разлучили с любимым делом, важнее которого нет ничего на свете.
