Джеймс Данливи - Волшебная сказка Нью-Йорка
— Да, пожалуй, это мои сильные стороны.
— Но способны ли вы к напряженной работе, Кристиан. Достаточно напряженной, чтобы освоиться с торговлей среди вихря непрестанных изменений. В условиях постоянного возникновения новых рыночных концепций.
— Мистер Гау, честно говоря, в настоящую минуту я навряд ли смогу продать даже шланг, насос или вентиль пациентам сумасшедшего дома, которые затеяли сооружать для своего заведения движок, а он у них загорелся, и теперь они сооружают новый, чтобы потушить тот. Я подвел моего прежнего нанимателя под иск о полумиллионной компенсации за причиненный ущерб.
— Это вы лихо, Корнелиус, что лихо, то лихо. Надеюсь, с нами вы так поступить не собираетесь.
— Нет-нет. Я это к тому, что проку от меня черта с два дождешься.
— Да ну вас. Быть того не может. Знаете что, отдохните пару деньков. А когда вернетесь, я вас введу в курс дела насчет торговли. Но Корнелиус, будьте со мной честны. Могу ли я всецело положиться на вас по торговой части. Вправе ли я надеяться, что из вас получится напористый работник, способный ради заключения сделки перерезать конкуренту горло, способный, покинув это здание, землю рыть в поисках новых сфер приложения. В сущности, все что от вас требуется, это просунуть ногу в нужную дверь и не позволять ей закрыться. Вот только сможет ли человек, вроде вас, стерпеть пару пинков по лодыжке. При существующем в настоящее время широком спектре деловых возможностей вам придется максимально напрягать все ваши способности. Не обманите мою веру в вас. В отделе жалуются, что каждый день, стоит им оглянуться, они видят вас, наблюдающим через окно за демонтажом здания напротив. Конечно, такое зрелище любого заворожит. Я и сам — видели вчера, малый один мотался на балке, господи, смотреть было страшно, под ним пятьдесят этажей, а он работает да еще и какой-то чертов сандвич жевать ухитряется. Я даже лицо руками закрыл и подглядывал сквозь пальцы. Говорят, они нанимают для этой работы индейцев-могавков.
Четыре дня я не показывался в конторе, и каждый день отправлялся после полудня на поиски какой-нибудь бабы. Наконец на выходе из парка присмотрел одну подходящую, со здоровенными сиськами. Пока я собирался пригласить ее выпить со мной содовой, она сама спросила меня, где тут переправа на остров Стэйтен. Я открыл было рот, чтобы сказать ей, как я рад, что она задала мне этот вопрос, но не смог произнести ни единого слова. Потому что увидел прямо за ее головой газетный киоск, а в нем газету с заголовком.
КОШМАРНОЕ БАЛЬЗАМИРОВАНИЕКРИСТИАН ВЫТАСКИВАЕТ ВАЙНА ИЗ-ПОД СОЗРЕВШИХ ГРОЗДИЙ ГНЕВА, ГРОЗИВШИХ ИЗЛИТЬСЯ НА НЕГО ПОЛНОВЕСНЫМИ ТРЕБОВАНИЯМИ ВОЗМЕЩЕНИЯ УЩЕРБАДевушка ждала ответа, а я стоял, как оглушенный. Пока, наконец, дар речи не вернулся ко мне, и я не указал ей на стопку газет. Сказав, это я. Она отступила на шаг. И я взмолился.
— Честное слово. Вон, в заголовке. Я не обманываю, не уходите. Я вас до самой переправы доведу.
— Вы хорошо себя чувствуете.
— Да, вы извините, такое совпадение. Мое имя в заголовке. Вы не будете возражать, если я прочитаю, что там написано.
— Конечно, конечно.
Как полагают, в отклонении Судьей Торном иска с требованием компенсации в полмиллиона зеленых за причиненный ущерб, поданного в гражданский суд миссис Гарриет Сильвер, решающую роль сыграли показания симпатичного блондина по имени Корнелиус Медовиус Кристиан. Медицинский эксперт сообщил суду, что вследствие потрясения, испытанного миссис Сильвер в похоронном бюро Вайна, где она увидела останки своего покойного мужа Герберта, «размалеванные до неузнаваемости», ее преследует страх перед смертью, отравляющий все ее существование. Однако, как сказал, оглашая свое решение, Судья, следует принимать во внимание то обстоятельство, что готовивший останки к погребению мистер Кристиан улучшил внешний вид тела, и что после выполнения им своей работы, состояние такового во всяком случае не ухудшилось, вследствие чего суду остается только решить, вызван ли ущерб, причиненный миссис Сильвер, именно «чудовищным разочарованием», которое она испытала, увидев тело покойного мужа, подготовка которого к погребению ей не понравилась. Судья заявил, что несмотря на чрезвычайно пылкие речи адвоката истца, данная ситуация схожа с той, которая может возникнуть при отделке жилого помещения. Один человек, войдя в это помещение, скажет «какая красота», а другой — «что за чертовщина у вас тут стряслась». Это, стало быть, вопрос вкуса. Но если суд примется удовлетворять иски о возмещении ущерба, исходя из вкусовых соображений, то в него поналезет столько народу, что и для клопа не останется места. Последнее замечание Судьи относится, как полагают, к множеству судебных дел, возбужденных против администрации города людьми, которых во время процесса покусали клопы.
Кристиан складывает газету. Набирает полные легкие воздуху, умеренно сдобренного выхлопными газами. Вот я и снова вправе с уверенностью взирать на окружающую действительность. До преуспеяния рукой подать, осталось только позвонить в три тысячи разных мест. И тогда я смогу, наконец, надежно укрыться в комнате, увешанной зелеными коврами. На какой-нибудь из вершин горной гряды этих зданий. А пока поговори с девушкой, она ждет.
— Простите, что так вышло. Но я впервые увидел свое имя в газете. Вдруг возникает такое странное ощущение, что вот он ты. Здесь на странице, именно ты и никто иной.
На девушке розовая тонкая блуза, плещущая поверх лилового свитерка в обтяжку, а надо всем этим масса вьющихся светлых волос. С близкого расстояния выглядит она похуже, чем издали. Издали вид был — пальчики оближешь. Но если присмотреться, то и вблизи ничего. Мы срезаем угол парка, проходя мимо мемориала в честь погибших на море. Она украдкой поглядывает на меня. Я уже убедил ее, что поездка на пароме опасна, да и вообще это пустая трата времени. И на половине пути по Южной улице Центрального Парка, как раз когда я собираюсь обратить стопы наши вспять, к кровати. Около нас, взвизгнув, останавливается длинный серый лимузин с шофером и иллюминаторами вместо задних окошек.
Появляется Фанни Соурпюсс. Груди подскакивают под цветным летним платьем, сандалии хлопают. Бесчисленные браслеты бряцают на длинных загорелых руках. Она подходит к нам по восьмиугольным асфальтовым плитам. И, приподняв брови, обращается к девушке с вопросом.
— Как ты посмела, шлюшка, таким манером разгуливать с моим мужем.
Девушка, в надежде на добрый совет, бросает взгляд на Кристиана, затем в удивлении отступает назад.
— Эй, что за шутки, кто вы такая.
— Я его жена, и если ты не уберешься отсюда к чертям, я тебе глаз подобью. И уши отгрызу.
— Господи, да вы, никак серьезно.
— Серьезно-серьезно. Катись отсюда.
Я стою и смотрю, как она уходит, бросив через плечо один изумленный взгляд. Грудь у Фанни вздымается, глаза сверкают. Щеки раскраснелись.
— А ты, проклятый ты сукин сын. Что за крашенную манду ты подцепил, кто она такая.
— Я показывал ей дорогу.
— Дорогу, чтоб я пропала. Ты собирался ее отодрать.
— Откуда ты знаешь, ты же только что вылезла из машины.
— А то я не понимаю, когда мужик собирается кого-нибудь отодрать. И кроме того, я следила за тобой с той минуты, как ты вышел из дому.
Глен сидит, жует резинку, уставясь вперед сквозь ветровое стекло. Машина стоит во втором ряду. Парные послеполуденные часы. Швейцары дуют в свисточки, с визгом останавливаются такси. Небо заволакивает дымчатая пелена. Это на западе собираются грозовые тучи. Люди замедляют шаг. Чтобы поглазеть на Фанни, которая стоит, покачиваясь, уперев кулак в бок. Снова увидеть ее нос, глаза и губы, все ее лицо и медлительный взор. И ощутить запах ее духов.
— Послушай, это была порядочная девушка.
— Порядочная, чтоб я пропала, девушка порядочной не бывает. Я-то знаю, чего этим чертовым девкам нужно. Можешь мне не рассказывать. Порядочная девушка. Хрена лысого она порядочная.
— Ты вторгаешься в мою личную жизнь.
— Вот именно. Вторгаюсь в твою личную жизнь. А ты, небось, считаешь себя черт знает каким красавцем, разгуливаешь по городу, как призовой петух.
— Сказать по правде, я сегодня все утро корчился от застенчивости.
У Фанни опускаются руки. Долгий безмолвный взгляд. В глазах ее медленно загорается свет. Разгораясь все ярче, пока губы растягиваются в слабой улыбке.
— Боже ты мой, Корнелиус, такого, как ты, даже во сне не увидишь. Мне не по силам с тобой порвать. Ты мой собственный, мой бесценнейший похоронщик, а я тебя выгнала. И все потому, что не могла спокойно смотреть, как ты жрешь мою первосортную еду, дуешь напитки и нежишься в моей шикарной ванне. Только поэтому.
— А что мне, по-твоему, следовало делать.
