Нагиб Махфуз - Зеркала
— Когда я окончила среднюю школу, ко мне посватался один господин. Все в семье были согласны, однако я поставила ему условие: я должна получить высшее образование. Он спросил, зачем мне оно, и тогда я откровенно заявила, что хочу работать. Он был против. Мои родные взяли его сторону, но я настояла на своем. В результате он отказался от меня.
— И ты добилась, чего хотела!
— Да. В университете я познакомилась с преподавателем, оказавшим огромное влияние на всю мою жизнь. Ты слышал, конечно, о профессоре Мухаммеде аль-Арефе?
— Да.
— Он помогал мне в учебе, и от него я усвоила самую важную из всех наук.
— Коммунизм?
— Да. В конце концов мы полюбили друг друга, и вскоре после окончания университета я вышла за него замуж.
— Я думал, ты не замужем, — удивился я.
— Мы с ним прожили много счастливых дней, я родила двух мальчиков-близнецов и девочку. Хозяйство вела его мать. После ее смерти возникли трудности. Я буквально разрывалась между работой в газете и домашними делами. А муж мой любил порядок, привык, чтобы за ним ухаживали. Он предложил мне бросить работу.
— И был не так уж неправ.
— Нет, — возразила резко Магида. — У меня были свои планы. Я наотрез отказалась стать домашней хозяйкой и с его стороны не нашла ни сочувствия, ни понимания. — Я не промолвил ни слова, и она продолжала: — И тут мне открылся его эгоизм, грубость и себялюбие. Мир в семье кончился, начались скандалы, и дело дошло до развода.
— Когда же это произошло?
— Как раз во время эпидемии холеры.
— Ну и как же ты теперь живешь? — сочувственно спросил я.
— Как видишь, успешно работаю, — сказала она с гордостью. — Воспитывать детей мне помогает одна славная женщина. А муж платит алименты.
После июльской революции впервые наша дружба была омрачена серьезными разногласиями. Магида утверждала, что это реакционная революция, или мелкобуржуазный переворот, вполне устраивающий таких мелких буржуа, как я! И продолжала доказывать до той поры, когда Египет пошел на сближение со странами восточного блока. Только тут позиция Магиды стала смягчаться.
Мне невыносимо было видеть ее одиночество. Я чувствовал, что она страдает. Однако она отвергала домогательство своих коллег, ожидая настоящей любви.
— Я снова обманулась, — призналась она мне однажды.
— Что ты имеешь в виду?
— Я имею в виду врача, лечившего моих детей, будь он проклят!
— А в чем дело?
— Он был женат…
— А зачем же ты на это пошла?
— Я полюбила его. Он уверял меня, что несчастлив и все равно разведется.
— И ты поверила?
— Да, а он бесстыдно обманул меня.
Горький опыт поселил в душе Магиды не только еще большее недоверие к мужчинам, но и заставил острее ощутить одиночество и потребность в настоящей любви.
Теперь ей уже пятьдесят. Дочь вышла замуж, сын уехал в Кувейт и работает там на радио. Другой сын со времени развода живет с отцом. Магида осталась совсем одна. По-прежнему подтянута и красива. Выступая иногда по телевидению, производит на зрителей необычайное впечатление не только своим обаянием, но и логикой, и шпротой эрудиции. И если нам случается с ней остаться вдвоем, я, кажется, начинаю ощущать ее внутреннюю напряженность.
Магида по-прежнему заходит иногда к своему старому учителю доктору Зухейру Кямилю. Даже подружилась с его молодой женой Ниамат Ареф. Ей, конечно, известно о связи Ниамат с доктором Садеком Абд аль-Хамидом, однако она не подает виду, что знает.
Недавно я услышал новость, которая меня страшно обрадовала: Магида совершит журналистскую поездку по странам Средиземноморья. Она, быть может, развлечет ее, скрасит одинокую жизнь и даст необходимый материал для работы.
Наги Маркос
Никогда не забуду я это имя, оно сохранится в моей памяти вместе с именами других достойных людей, хотя с тем, кому оно принадлежит, я общался только три года: с 1925 по 1928 мы учились с ним в средней школе. Начальную школу Наги окончил в Судане, где работал его отец. Вернувшись в Египет, семья поселилась в Аббасии, и сына определили в наш класс.
— Нас было четверо братьев, трое умерли, остался я один, — рассказывал мне Наги. И помню, он как-то обронил: — Мать у меня такая печальная, никогда не смеется.
Высокий, стройный мальчик с приятным лицом, на редкость воспитанный и не по возрасту серьезный, Наги, кажется, был единственным в классе, кто носил длинные брюки. И вне всякого сомнения, был самым незаурядным учеником. Каждый из нас имел односторонние способности, в лучшем случае к какому-то одному предмету — один к языкам, другой к математике. Наги блестяще успевал по арабскому, английскому и французскому, по алгебре и геометрии, по естествознанию и химии, по истории и географии. Равных ему не было, и все учителя, и египтяне, и иностранцы, относились к нему с подчеркнутым уважением и обращались к нему не как к ученику, а как к взрослому человеку. Бадр аз-Зияди называл его Абд аль-Халимом аль-Мысри, проводя параллель между мощью его ума и физической силой знаменитого борца.
— Как ты умудряешься успевать по всем предметам? — спросил я его как-то.
— Внимательно слушаю в классе и учу уроки с первого дня учебного года, — ответил он, как всегда, вежливо и серьезно.
— Разве ты не ходишь в кино по четвергам? — задал ему вопрос Гаафар Халиль.
— Только по праздникам и во время каникул.
— Ты не играешь в футбол? — поинтересовался Ид Мансур.
— Нет.
— У тебя нет никаких увлечений? — удивился Реда Хаммада.
— В свободное время я играю на пианино.
— Ты не участвуешь в демонстрациях, — заметил Реда. — Разве тебя не интересует национальная проблема?
— Интересует, конечно, но… — И после некоторого колебания добавил: — Моего старшего брата убили во время демонстрации.
Экзамены он сдал блестяще и вошел в первую десятку лучших учеников страны. Однако, вернувшись в школу в начале нового учебного года, мы не увидели Наги Маркоса ни в классах с естественнонаучным уклоном, ни с филологическим. Всех это удивило. Жил он далеко от нас, на окраине Аббасии, рядом с Маншийят аль-Бикри. Мы собрались и пошли к нему домой; там мы узнали, что Наги серьезно болен и его отправили лечиться в Верхний Египет, где жила его бабушка. Лечение продлится не меньше года, сказали нам. Известие это огорчило всех — и нас, и учителей. Мы послали туда письмо, пожелав ему скорейшего выздоровления.
Именно в этот период Мустафа ан-Наххас был предан суду по делу Сейф ад-Дина. Верховный суд оправдал его, и многолюдные народные делегации направились к парламенту, чтобы поздравить Мустафу Наххаса. Пошел вместе с другими и отец Наги Маркоса, чиновник военного министерства. К несчастью, среди прочих поздравлявших Наххаса он оказался на фото, опубликованном в газете, и был уволен из министерства. Небогатый человек, к тому же с больным сердцем, он не вынес этого удара. Его разбил паралич, и он вскоре скончался.
Между тем Наги выздоровел, но продолжать образование ему оказалось не по средствам. Добрые люди, воспользовавшись возвращением «Вафда» к власти, помогли юноше, еще подростку, устроиться при военном министерстве. Он получил маленькую внештатную должность. Так обстоятельства лишили самого способного ученика возможности учиться. Я часто вспоминал о нем и горевал о его судьбе. Всякий раз, как мне в жизни выпадала удача, я думал о нем, и мной овладевала грусть — я старался представить себе, сколько славных дел мог бы свершить Наги, если бы не роковой удар слепой судьбы. И вдруг в 1960 году я встретился с Наги Маркосом в ресторане «Эзбекийя». Сперва я не узнал его и прошел мимо. Обратив внимание на седую бороду, я решил, что это какой-нибудь художник. Он окликнул меня, я оглянулся и сразу же признал Наги. Мы горячо пожали друг другу руки и сели за столик. Он почти не изменился. От всего его облика веяло спокойствием и просветленностью. Мы помянули прошлое, друзей, тех, кого уже не было в живых — Бадра аз-Зияди и Гаафара Халиля, тех, кто преуспел, — Реду Хаммаду и Сурура Абд аль-Баки. Наконец пришла его очередь рассказывать:
— По-прежнему работаю в военном министерстве. Дослужился до звания чиновника третьего класса. Женат. У меня двадцатилетняя дочь, студентка естественнонаучного факультета. — Помолчав немного, он добавил: — Давно уже занимаюсь проблемами духовной жизни человека…
— Кое-какие книги на эту тему мне попадались, — сказал я.
— Не только изучаю вопрос теоретически, но и применяю свои знания на практике, — улыбнулся Наги.
— Вот как?!
— Мир духа — это удивительный мир, — с воодушевлением заговорил он, — гораздо удивительнее материального. Он несет человеку надежду на подлинное спасение.
Внимательно выслушав его, я вполне искренне сказал:
— Что и говорить, человек нуждается в спасении.
