Тони Парсонс - Stories, или Истории, которые мы можем рассказать
По пути в гостиницу Рэй замечал ошарашенные взгляды, устремленные в сторону звезды, и думал: каково это? Когда на тебя глазеют в любой точке земного шара? И Йоко задала ему вопрос о «Би-52», американской группе, о которой Рэй ничего не знал, совсем ничего. Терри на его месте тут же выдал бы полную информацию, но ведь это не было соревнованием, не нужно было притворяться крутым или сверх-умным. Рэй мог просто оставаться собой. И когда они поднимались в лифте на верхний этаж — Джон, Йоко, Рэй и та женщина, их личная помощница, — Рэй ощущал невыразимую радость, которая охватывала все его существо и прогоняла страх, притупляла чувство стыда из-за того, что он не смог ответить на вопрос Йоко. Юноша протянул руку, и Джон Леннон пожал ее. И Рэй понял: он правильно делал, что верил в эту музыку. Правильно делал, что верил все это время.
А потом он оказался в гостиничном номере, совсем не похожем на тысячи других номеров, которые занимали музыканты. Этот номер больше напоминал дом. В нем было даже пианино.
А потом Рэй уселся на диван напротив Джона, и тот был отзывчив и весел, искренне рад поболтать о музыке с этим подростком, этим странным подростком, который до сих пор так и не состриг волосы. С копной иссиня-черных волос, спадающих на лицо, рядом с мужем сидела Йоко, — но это не мешало, этого и следовало ожидать. Ассистентка позвонила на ресепшн и попросила принести чай. И Рэй знал, что сможет это сделать, потому что делал это не один раз, потому что это было тем, для чего он жил, — он жил ради музыки. Это было лучшим в его жизни, единственным, что всегда имело смысл.
И вот раздался этот голос — голос Джона Леннона, — который ничем не отличался от голоса, которым он пел, — забавный, и мудрый, и задушевный, и добрый, и насмешливый, и именно такой, каким быть должен. И они разговаривали — и как только Рэй мог подумать, что сказать будет нечего? А через некоторое время, когда перед ними поставили чай, Джон Леннон протянул руку и нажал кнопку «пуск» на диктофоне.
— Не мешало бы включить эту штуковину, Рэй. Я не хочу, чтобы ты потерял работу, приятель.
За прилавком кафе было радио. Леон заметил его лишь тогда, когда начал отсчитывать монеты за чай и бутерброд с ветчиной.
— «…сметены людьми с иным мировоззрением, — говорил странный, незнакомый ему голос. Женский, отчего-то кажущийся искусственным, и тем не менее очень убедительный. Голос, который был фальшивым и искренним одновременно. — Мы не для того в политике, чтобы игнорировать тревоги наших людей. — Пронзительный, резкий, подкупающий голос, — Мы для того здесь, чтобы решить проблему».
У Леона отвисла челюсть. Он уставился на радиоприемник и продолжал смотреть на него, когда женский голос оборвался, а его сменила мелодия «Не разбивай мне сердце».
— Кто это? — спросил Леон. Ему было просто необходимо это знать.
За прилавком стоял тучный мужчина в полинявшей футболке с цветами флага.
— Элтон Джон и Кики Ди.
— Нет, нет, женщина! Та женщина которая говорила! Та которая говорила про людей с иным мировоззрением! Толстяк протянул Леону бутерброд с ветчиной.
— Мэгги Тэтчер, — Он уставился на приемник с восхищением, — Похоже, пришло время, когда за нас наконец вступятся.
Леон ошеломленно схватил бутерброд. Вот уж чего он никак не предвидел. Не предвидел такого поворота событий. Значимость ведущих политических партий в последнее время, казалось, сошла на нет, и, когда Леон продавал брошюры «Красная мгла», посещал антирасистские слеты и прыгал под музыку «Клэш», женщина, которая последние полтора года возглавляла партию консерваторов, едва ли зафиксировалась на его радаре. А с чего?
Леон полагал, что современное правительство было бесполезным сейчас и будет бесполезным всегда. Он считал, что битва за будущее человечества свершится на улицах города.
Но, вцепившись в свой бутерброд с ветчиной, Леон внезапно узрел альтернативное будущее в параллельной вселенной, где ведущий политик говорил стране именно то, что страна хотела услышать, — об иммиграции, союзах, законности и порядке, подсчете пенни и сетчатых занавесках.
Никаких тебе вопящих скинхедов, зиг-хайлей и нацистских грез. Ничего столь возмутительного и непримиримого. Просто основное течение иного типа, подминающего все и вся. Леон мог поспорить, что и папа Руби был бы рад подписаться под обладательницей голоса, который был одновременно льстивым и искренним, голоса, который, казалось, был просто создан для того, чтобы обращаться к стране. И как же Леон этого не предвидел? Как же он мог быть настолько слеп? И вот тут-то у Леона появился лишний повод для беспокойства. Потому что в кафе вошел Джуниор, а за ним — его пособники.
В лучах утреннего света Дэгенхэмские Псы являли собой гротескное зрелище. Грубый самодельный пирсинг — все эти булавки, торчащие в носу, губах и щеках, целый ассортимент пятен от пива, кровавых клякс и комков грязи на их безрукавках и смазанный макияж на глазах. В ослепляющем свете раннего утра татуировка под правым глазом Джуниора выглядела так, словно ее нарисовала мартышка раскаленным железом.
Кафе было заполнено строителями — они набивали животы плотным завтраком перед тем, как отправиться на работу. Крепкие мужики, которые могли позволить себе поржать над фриками, в последнее время разгуливающими по улицам города. Но даже строители уткнулись в свои яичницы и зарылись носами в бульварные газетенки, когда на пороге появились Дэгенхэмские Псы.
— Мне не нужны проблемы, — заявил толстый фанат Мэгги Тэтчер за прилавком, и это прозвучало как угроза бармена в «Вестерн уорлд».
— На улицу, — приказал Джуниор.
Леон медленно поднялся со стула, оставив нетронутым бутерброд с ветчиной, и вышел за ними из кафе. Никто не осмелился даже взглянуть на него. Проклятый человек.
На улице Джуниор развернулся к Леону лицом. Псы толпились по левую руку от него, Псы выстраивались по правую — кошмарное братство уродов, заклятых врагов металлоискателей. Джуниор обхватил Леона руками за голову, почти любяще, а затем схватил его за уши. Затем ударил его лицом в лобовое стекло стоящей поблизости машины. Шок был сильнее боли, хотя боль, казалось, росла с каждой секундой. Вероятно, у Леона был разодран лоб, и что-то теплое и влажное стекало по его бровям. Когда голову Леона выдернули обратно, он увидел, что его физиономия впечаталась в стекло весьма красивого автомобиля — золотистого хромированного «бьюика» с хвостовым акульим оперением и пестрым черно-белым салоном. Как из песни Бадди Холли, подумал он. Такой автомобиль мог купить Элвис с первого гонорара, полученного им от Сэма Филлипса. У Леона было такое ощущение, словно какая-нибудь кобыла лягнула его в голову копытом.
— Вы меня забавляете, — процедил Джуниор, все еще сжимая уши Леона. — Все вы, вшивые интеллигенты из «Газеты». Бунтари-кастраты! Значит, у меня нет яиц, так ты полагаешь?
— Я выражался метафорически, — выдохнул Леон. Боль, невероятная и все усиливающаяся боль осложняла мысленный процесс.
Джуниор не выглядел убежденным.
— Считаешь, ты можешь говорить все, что тебе вздумается, и возмездия не будет? Ты считаешь, что это некий студенческий дискуссионный клуб? Ты считаешь…
Из ниоткуда раздался писклявый голос:
— Ты считаешь, это твоя машина, приятель?
Джуниор повернулся к говорящему, не ослабляя хватку на ушах Леона. Перед ними стоял самый огромный Тед из всех, которых когда-либо видел Леон. У Леона отвисла челюсть. Он узнал его. Это был сам Титч, гигантский зверь среди тедди-боев.
Титча окружал десяток его племенных собратьев с жирными зачесами на головах — молодые свирепые Теды в самом расцвете сил. Все как один, они примерялись к Псам.
— Что? — Джуниор был сбит с толку.
У Титча был на удивление мягкий голос. Как у Элвиса, поющего один из своих благочестивых гимнов, подумал Леон. Как в «Будет мир в долине», вероятно.
— Я сказал: это твоя машина, приятель?
Титч произнес это очень благоразумным тоном, указывая на лобовое стекло золотистого «бьюика». Леон оставил на стекле кровавый отпечаток.
Джуниор покачал головой.
— У меня автобус, — ответил он, — Это не моя машина.
Гора по имени Титч кивнула, казалось, вполне удовлетворенная ответом. Титч повернулся к своим друзьям и улыбнулся им жуткой улыбкой, а затем снова посмотрел на Джуниора. И заревел:
— Я знаю, что это не твоя машина, ты, тупица татуированный! ПОТОМУ ЧТО, МАТЬ ТВОЮ, ЭТО МОЯ МАШИНА!
А затем Титч отвесил мощный хук правой рукой, и, взмыв на воздух, Джуниор распластался на тротуаре. Джордж Форман, избивающий Джо Фрэзиера, подумал Леон. Он вспомнил удар, который оторвал Джо от пола той жаркой ночью на Ямайке. Джуниор наконец отцепился от его ушей.
С мгновение Титч глазел на распростертого Джуниора так, словно изучал кучку дерьма, в которое случайно вляпался, а затем со всего размаху вмазал лежащему под ребра своим огромным ботинком. Джуниор взвыл от боли, у него выкатились из орбит глаза.
