Айрис Мердок - О приятных и праведных
Все это выглядело логично и могло бы служить логически приемлемым толкованием, когда бы в этой истории не был замешан Биранн. Биранн проделывал что-то с телом Радичи, он утаил правду о том, что бывал у Радичи дома, он знал Джуди Макрейт. При всем том Дьюкейн был далеко не уверен, что Биранн владеет разгадкой самоубийства Радичи или знает о нем нечто большее, чем те умозаключения, которые сумел уже сделать он сам. У Дьюкейна создалось вдруг впечатление, что расследование его закончено — во всяком случае, в той мере, в какой это практически возможно, — и ему можно с чистой совестью писать отчет, в котором Биранн не будет упомянут вообще. Все, что связывало Биранна с Радичи, каким бы странным и подозрительным оно ни казалось, могло иметь вполне невинное объяснение. Допустим, он прикасался к телу покойного из любопытства или заботы о внешних приличиях, а после счел за благо умолчать об этом; что до его отношений с Макрейтами, они могли завязаться совершенно случайно; у Радичи же он, возможно, бывал с целью увидеть Джуди, и как раз потому скрыл это. Одним словом, упомянутые соображения скорее наводили на мысль, что ни в чем предосудительном Биранн не повинен.
Все это было логично и разумно, и Дьюкейну следовало бы ограничиться убеждением, что так оно и есть и, соответственно, дело, порученное ему, благополучно завершилось. Он же, однако, ограничиться этим не мог — отчасти из-за уверенности, возникшей на не слишком ясных основаниях, что есть в этом деле сторона, все еще остающаяся нераскрытой, и Биранн о ней знает, а отчасти из-за личного и глубоко неравнодушного отношения к Биранну. Он привык смотреть на Биранна, как охотник смотрит на дичь. Биранн вызывал у него острое любопытство — любопытство, граничащее с приязнью. Ему очень хотелось объясниться с Биранном начистоту, мысль об этом возбуждала его. Тем не менее за два дня, прошедшие со времени его с Макрейтом похода в подземелье, он так и не решился ничего предпринять. Увидев у себя на пороге Биранна, он был в восторге.
Биранна обуревали эмоции, характер которых было непросто распознать — но скрыть их он не мог, да и не собирался. Он прошелся вперед-назад по комнате и встал, глядя на Дьюкейна.
— Да вы садитесь, — сказал Дьюкейн, указывая на кресло напротив себя, — выпейте виски.
Он уже поставил на низкий столик возле камина графин и два стакана.
— Нет, спасибо, я постою, — сказал Биранн. — Не надо виски.
Дьюкейн, мысль которого не переставала работать с той минуты, как перед ним в синих сумерках дверного проема показалось замкнутое лицо Биранна, сказал тоном, в котором слышались и приглашение к разговору, и властность:
— Вы пришли сказать мне что-то. Что же?
— Боюсь, я вас не очень понимаю…
— Послушайте, — сказал Дьюкейн, — я буду говорить с вами прямо и хочу, чтобы вы отвечали мне тем же. Вы пришли рассказать мне что-то о Радичи. Мне уже многое известно о Радичи и многое известно о вас, но кой-какие частности до сих пор вызывают у меня вопросы. Они, может статься, совершенно безобидны, эти частности, и если вы способны дать им должное объяснение, я буду первым рад поставить на этом точку.
Биранн, по-прежнему не сводя с него глаз, пригладил себе рукою волосы.
— Для человека, который собрался говорить прямо, вы потратили слишком много слов, не сказав ничего. Я желаю знать, зачем вы приходили ко мне.
— Хотел расспросить вас кой о чем.
— О чем это? — Высокий голос Биранна осип от нервного напряжения.
— Я хотел выяснить, почему вы в некоторых случаях говорили мне неправду, — раздельно сказал Дьюкейн.
Он заметил, что непроизвольно подался вперед, и заставил себя вновь сесть ровно.
— Какую неправду?
— Сделали вид, будто не знаете Радичи, когда на самом деле были с ним хорошо знакомы.
— Еще что?
— Для чего вам понадобилось проделывать что-то с телом Радичи? — сказал Дьюкейн.
— Ничего я с ним не проделывал, я до него не дотрагивался.
— Тогда каким образом к нему на воротник попали отпечатки ваших пальцев?
Биранн, продолжая глядеть на него в упор, прикусил зубами костяшки пальцев. Потом опять прошелся по комнате.
— Ничего, если я все-таки выпью виски? И сяду, можно?
— Пожалуйста. Итак?
Биранн сел, не торопясь налил себе виски. Посмотрел в стакан, осторожно пригубил его.
— Наверное, с моей стороны было глупо вас обманывать, — сказал он, — но я просто не хотел оказаться замешанным в этой истории. Вы меня поймете. Может быть, мне следовало сообщить полиции, что я трогал тело покойного, да показалось, что это не так уж важно и к тому же достаточно нелепо. Безотчетный порыв, и только. Он сидел, навалясь на стол, и я подтянул его чуть выше — скорей всего, чтобы проверить, жив ли он, — и одновременно отодвинул в сторону револьвер. Потом вернул все на прежнее место. А вот что вас заставило искать у него на воротничке мои отпечатки?
— Вы не вернули все на прежнее место, — сказал Дьюкейн. — Очевидно, вы не знали, что Радичи левша. И положили револьвер не с той стороны.
Биранн слабо усмехнулся. Виски подействовало на него благотворно.
— Какой талант пропадает! В Скотленд-Ярде вам цены бы не было.
— И зачем вы заперли дверь?
— Вы хорошо осведомлены… Тоже безотчетный порыв. Хотел было в первые мгновения позвонить Октавиану и держать дверь запертой до его прихода. А затем передумал.
— Я через две минуты скажу, как отношусь к этим объяснениям, — сказал Дьюкейн. — Расскажите теперь, почему вы делали вид, будто не знаете Радичи.
— Из элементарной осмотрительности, — сказал Биранн, подливая себе виски. — Каждый все-таки вправе оградить себя от беспардонного вмешательства посторонних в его жизнь. Я не знаю, почему этот человек покончил с собой. Это могло быть как-то связано с женщинами — да мало ли с чем могло быть связано! Я не хотел подвергаться допросу или выступать в роли свидетеля. Вы поступили бы так же на моем месте.
— Я — нет, и, кроме того, я никогда не оказался бы на вашем месте, — сказал Дьюкейн, в запальчивости подаваясь опять вперед.
Биранн, ничего не говоря, отвечал ему пристальным, почти строгим взглядом, затем перевел его на стакан с виски, который круговым движением покачивал в руке.
Громкий хлопок входной двери и обрывок «Пригожего графа Мари» возвестили о возвращении отпущенного на полдня Файви. Дьюкейн, нахмурясь, опять сел ровно и мысленно чертыхнулся: проклятье, а ведь отвертится…
— Что скажете о Елене Прекрасной? — спросил он.
Биранн хитро улыбнулся и доверительно поднял бровь.
— Младая Джуди, ну как же! Ваши с нею пути, сколько я понимаю, также не преминули пересечься! Похоже, она присутствует в жизни каждого из нас.
— В моей жизни она не присутствует! — сказал Дьюкейн.
Он чувствовал, что его разбирает злость. Разговор пошел в неверном направлении. Биранн был уже явно не так взбаламучен, а вот его самого, получалось, поддевают и вынуждают отбиваться. Он выпрямился и налил себе виски. Они обменялись взглядами.
— Ну же, Биранн, давайте. — Это прозвучало мягко, почти просительно.
— Что значит — «Ну же, давайте»? Я не отрицаю, что знаю Джуди Макрейт и что Радичи тоже знал ее. Она — дама многосторонняя, с широким кругом знакомства.
— Вы познакомились с ней через Радичи?
Видно было, что Биранн насторожился.
— Нет. Нас познакомил ее муж. Макрейт умеет распорядиться ходовым товаром. Радичи познакомился с ней таким же образом.
— Макрейт и вас тоже шантажирует?
— Почему «тоже»? Он что, шантажирует вас?
— Нет. Он шантажировал Радичи.
— Вот как? Ах да, припоминаю. Интересно. Возможно, это объясняет самоубийство.
— Вы не ответили на мой вопрос.
— Не убежден, дорогой Дьюкейн, что я признаю за вами право устраивать мне допросы.
— Тогда почему же вы сегодня сюда явились?
— Допустим, потому что вы действовали мне на нервы. Впрочем, если хотите знать правду, я явился сам задать вам кой-какие вопросы.
— О чем?
— О том, насколько близко вы знакомы с Джуди Макрейт.
— Ну, знаете!
Дьюкейн поднялся, со стуком отодвинув кресло и едва не опрокинув лампу. Прошел быстрым шагом на другой конец комнаты, вернулся назад. Он глянул сверху вниз на Биранна и понял, что они поменялись местами. Биранн вольготно расположился в кресле, Дьюкейн — стоял перед ним. В том, что Биранн умен, сомневаться не приходилось. Выкрутится, подумал Дьюкейн. Откуда взялась у него эта уверенность, что здесь есть из-за чего выкручиваться?
— Так как же? — сказал Биранн.
Он, кажется, совершенно расслабился; рука его поглаживала стакан, ноги протянулись вперед, продолговатая узкая голова лениво покоилась на спинке кресла.
Пришел сюда выяснить, много ли мне известно, думал Дьюкейн, а я фактически дал ему понять. Вот черт! С этой мыслью в нем окончательно утвердилась уверенность, что Биранн виновен — в чем-нибудь да виновен, и не исключено, что в чем-то серьезном. Не мешало бы припугнуть его, подумал он.
