Виктор Ерофеев - Лабиринт Два: Остается одно: Произвол
Сказка не сообщает о том, договорился ли мужик с бабой, что ради спора из-за репы он поставит ее раком и таким образом покажет черту. Согласна ли была баба добровольно предстать в таком виде перед чертом или возражала? Для сказки это несущественно. Баба, как и заяц, на котором приехал черт, лишь вьючный предмет, необходимый в споре.
3. Юмор и эрогенные зоны сказкиЖопа есть самое гнилое место заветной сказки, можно сказать, позорный ад. Все, что связано с ней, дискредитирует героя. Он перестает быть героем, если пернул, а уж тем более обосрался. Для слушателей сказки это сигнал. В таком случае он превращается в ложного героя или жертву, которую не жалко и убить. Более того, жопа является местом срамного поцелуя или, еще того хуже, лизания. Не знаю, как объяснить такое жопоненавистничество русской сказки, однако оно ни в какое сравнение не идет с вялым отношением к инцесту.
Хуй — молодец, сильное оружие:
«Бурлак вынул из порток свой молодецкий хуй и как ударит по дну — так лодка и развалилась надвое» (51).
У хуя в сказке огромное количество синонимов: хобот, (яйца — бубенчики), струмент, «которым делают живых людей», кляп, збруя и т. д. За хуй до колена богатая купеческая дочь идет замуж за бедняка не глядя. Хуй не стыдно, не зазорно показать:
«Вот он вытащил свой кляп, показывает теще и говорит: вот матушка! Это шило все в ней было!» Теща при этом не заверещала, не удивилась: «Ну, ну, садись, пора обедать!» (13).
«Твоим богатством можно денюшки доставать», — говорит невеста своему жениху после того, как посмотрела, «хорош ли у тебя струмент» (20).
У пизды синонимов почти нет (исчерпываются дырой). Сказочник нередко нарочно путает ее с жопой, беря для этого в свои помощники (помощник для сказочника — любой посторонний, незаинтересованный, объективный взгляд), например, детей:
«Раз пошла мать с детьми в баню, посбирала черное белье и начала стирать его, стоя над корытом, а к мальчикам-то повернувшись жопою. Вот они смотрят да смеются:
«Эх, Андрюшка! посмотри-ка, ведь у матери две пизды». — «Что ты врешь! это одна, да только раздвоилась» (19).
Пизда нередко воспринимается как рана (см. выше сказку о лешем), болезнь, причем смертельная. В воспитательной сказке «Мужик на яйцах» (24) жил мужик с бабой. Он был ленивый, она работящая.
«Вот баба, не будь дура, взяла у отставного солдатика шинель и шапку, нарядилась, приезжает домой и кричит во все горло: эй, хозяин! где ты? Мужчик полез с полатей и упал имеете с куриными яйцами наземь. «Это что делаешь?» — «Я цыплят высиживаю». — «Ах, ты, сукин сын!» И давай его плетью дуть из всех сил да приговоривать: «Не сиди дома, не высиживай цыплят, а работай да землю паши!»»
Юмор — понятие локальное, как и порнография. Мужик не узнал в солдате жену и дал обещание:
— Буду, батюшка, и работать, и пахать, ей-Богу буду!
— Врешь, подлец!
Какое может тут быть продолжение сказки после порки? Она и так удивительна. Выпоротый у себя же дома мужик непонятным солдатом в шинели и шапке клянется работать. Телесное наказание оказалось полезным. Казалось бы, на этом взятом с мужика обещании можно ставить точку. Но сказка вдруг делается порнографической. То ли порка возбудила бабу (об этом можно только догадываться), то ли еще по какой причине, но ход сказки оказывается непредсказуемым:
«Била его баба, била, потом подняла ногу: посмотри, сукин сын! был я на сражении, так меня ранили, — что, подживает моя рана? или нет?» Смотрит мужик жене в пизду и говорит: «Заволакивается, батюшка!»
Мужик не только не узнал родную пизду своей жены, приняв ее за рану, но и, как оказалось, соврал про состояние «раны», не желая огорчить только что избившего его «солдата». Когда жена, переодевшись, воротилась домой, она застала охающего от побоев мужа, который рассказал ей про порку и сообщил с удовлетворением, что солдат «издохнет»:
«Он мне показывал свою рану да спрашивал: подживает ли? Я сказал: заволакивает — только больно рдится, а кругом мохом обросло! (хохот слушателей — В.Е.)».
Сказка заканчивается на редкость миролюбиво: мужик перевоспитался и на пашню ездит. Но в сказке «Мужик за бабьей работой» (27) крестьянин наказывается более жестоко. За то, что вместо бабы захотел заниматься женской работой, он, после каскада несчастий, несет наказание: кобыла отъела ему хуй (то есть в бабу он и превратился). Сказка бдительно следит за тем, чтобы половые функции не смешивались, сексуально-социальные роли размежевывались.
В сказке пиздой пугают (попадья, показывая батраку свою пизду: «Чего ты, глупенькой, боишься? вить это, право, ничего»), выставляют хищницей (она с зубами, как у щуки), а поповская жена (43) уверена в том, что, когда она села на лавку, ее пизда серьги съела. Села — съела! — с удовольствием рифмует, скандирует сказка. Она с пиздой воюет, унижает, смеется над ней, пугает, что ее зашьют, но пизда ей в руки не дается, пизда сказку обволакивает; рана, больше шапки или с воткнутой морковкой, манит к себе, притягивает (правда, не дедушек-леших и черта).
К пизде отношение амбивалентное, к жопе, повторяю, однозначно отрицательное.
«Любовник наливает стакан водки, сам выпивает и ей (купеческой жене) подносит: «На, милая, выпей!» Она выпила и говорит: «Друг ты мой любезный! теперь я твоя». — «Вот какие пустяки: вся моя! что-нибудь есть и мужнино!» Она оборотилась к нему жопою и говорит: «Вот ему, блядскому сыну, — одна жопа!» (35).
Все это слышит сам купец (уважаемая, но не обязательно любимая фигура сказки) через окно (окно вообще важная, распространенная деталь декораций заветной сказки; с ним связано много действий вуаризма, но главное: девки высунутся в окно, а к ним сзади подкрадется герой — и тут же выебет), однако месть за неверность и обиду избрал незначительную, остроумную. Привез ей с ярмарки парчи только лоскут на жопу. Но не убил.
В споре пизды с жопой в сказке с характерным названием «Пизда и жопа» (9) первая пользуется такими аргументами:
— Ты бы, мерзавка, лучше молчала! ты знаешь, что ко мне каждую ночь ходит хороший гость, а в ту пору ты только бздишь и коптишь.
Ответ жопы, в сущности, оборонительный:
— Ах, ты, подлая пиздюга! Когда тебя ебут, по мне слюни текут — я ведь молчу!
Ну и что? Неубедительно.
Даже основной герой заветной сказки — русский мужик, — если он бздит (в церкви или вообще в любом другом месте), заслуживает наказания, что видно на примере образовательной сказки «Мужики и барин» (21).
Барин, как правило, в народной сказке чужой элемент, не вызывающий симпатий сказочника. Но культурнопросветительную работу барин порой способен в сказке проводить с одобрения сказочника. Сам образ заветного сказочника — это образ культурного героя, взявшего на себя функцию не только систематизировать мир русской ебли, но и упорядочить его, создав иерархию не разрушающих, а, по его глубокому убеждению, жизнеутверждающих (хотя и не детородных, толкающих к размножению) сексуальных ценностей.
«Пришел барин в праздник к обедне, стоит и молится Богу, вдруг откуда ни возьмись — стал впереди его мужик, и этот сукин сын согрешил, так набздел, что продохнуть не можно».
Дальше началась тонкая барская игра. Барин достает целковый и спрашивает:
— Это ты так хорошо насрал?
Мужик увидел деньги и говорит:
— Я, барин!
Барин дал мужику за это рубль. Мужик не понял иронии. Рассказал соседскому мужику. Они решили в дальнейшем вместе бздеть в церкви в присутствии барина, мечтая тем самым обогатиться. Дождались праздника, пошли в церковь, встали впереди барина и напустили вони на всю церковь. Барин — им:
— Послушайте, ребята, это вы так хорошо насрали?
— Мы, сударь!
— Ну, спасибо вам; да жалко, со мной теперича денег не случилось. А вы, ребята, как отойдет обедня, пообедайте хорошенько да приходите ко мне на дом набздеть хорошенько, я вам тогда заодно заплачу.
Мужики нажрались и понеслись к барину.
— Что, ребята, побздеть пришли?
— Точно так, сударь!
— Спасибо, спасибо вам! да как же, молодцы, вить надо раздеться, а то на вас одежи много — не скоро дух прошибет.
Мужики разделись догола, а барин тем временем приготовил им «добрый подарок» — розог и палок. Махнул он слугам своим; пятьсот палок получили мужики. Насилу выбрались, да — заканчивается сказка — бежать домой без оглядки, и одежду-то побросали.
Судя по этому примеру, не только желание может стать завязью сюжета заветной сказки, но и глупость. Не было бы народной глупости, мужской и женской (дурней, дур), не было бы и большинства сказок. Глупость — мотор сказки.
Пердеж наказуем, ноне этим только славна сказка про мужиков и барина. Велика мера происшедшего недоразумения. Две культуры, барская и мужицкая, не сообщаются. Мужики забудут, за что были наказаны, но не забудут, что были выпороты. В сказке уже видны зарницы русской революции. Больше того, она просто-напросто предсказана:
