Дэвид Лодж - Райские новости
— Чтобы я ее не отговорил. Это fait accompli[91]. В Англии сейчас утро понедельника. Она уже уехала из дома.
— И ты совсем не догадываешься, зачем она едет?
— Полагаю, переживает из-за папы… хотя только позавчера она говорила с ним по телефону. — Тут Бернарду в голову пришла мысль. — Папа, наверное, рассказал ей про свалившееся на Урсулу богатство, вот в чем дело.
— Она хочет завладеть деньгами Урсулы?
— Она хочет помешать мне сделать это, — сказал Бернард. — Она думает, что я плету интриги, чтобы унаследовать состояние Урсулы. Она все это время так думала.
— Судя по всему, вы двое не слишком хорошо ладите, — заметила Иоланда.
— Боюсь, что да.
— Тебе нужно перестать это говорить, Бернард.
— Что говорить?
— «Боюсь».
Мистер Уолш обрадовался, услышав на следующее утро, что Тесса прилетает в Гонолулу.
— Отлично, — сказал он. — Теперь тут все забегают. Говорю тебе, она возьмется за этих врачей и сестер. — Он упорно считал, что медицинский персонал Св. Иосифа без необходимости задерживает его в больнице, чтобы извлечь максимальную выгоду из его страховки. — Тесса покажет им что почем. Она живо вытащит меня отсюда. И увезет домой.
— Ты попросил ее прилететь и забрать тебя? — обвинил его Бернард.
— Нет, не просил, — подчеркнуто ответил мистер Уолш. — Мне и в голову не приходило, что она может оторваться от семьи, не говоря уже о расходах. Но Урсула ей все возместит, верно? Теперь она в состоянии себе это позволить.
— Если Тессе понадобится какая-либо денежная помощь, я уверен, что Урсула с радостью ее окажет, — заверил его Бернард. — Но никто не просил ее приезжать. Не вижу смысла.
— В такие моменты, — благочестиво сказал мистер Уолш, — семья должна сплотиться. Для Урсулы будет утешением увидеть Тессу.
— Я, конечно, очень рада, что смогу повидаться с Тессой, — рассуждала Урсула. — Но сейчас меня больше волнует предстоящая в среду встреча с Джеком. Теперь, когда это действительно должно случиться, я нервничаю.
— Нервничаешь?
— Все это было так давно. А когда он говорит со мной по телефону, кстати не так уж и часто, то кажется таким холодным, настороженным.
— Ты же знаешь папу. Он не очень-то щедр на проявление чувств. Да и я тоже, если уж на то пошло. Это фамильная черта.
— Знаю. — Урсула погрузилась в какое-то сумрачное молчание. Заговорив снова, она как будто вернулась к их разговору предыдущего дня. — Тот человек, который сказал, что рай — это как сон, где все получают то, чего желают… Он имел в виду секс?
— Не знаю, — вздрогнув, ответил Бернард. — Не помню, упоминал ли он про это. А почему бы и нет.
— Разве Господь наш не сказал, что на небесах не женятся и не выходят замуж?[92]
— Многие христиане посчитали этот постулат суровым и искали способ обойти его, — сказал Бернард. — Сведенборг, например.
— Кто он был?
— Шведский мистик восемнадцатого века. В его книгах полно рассуждений о небесных браках. Он считал, что на небесах вы женитесь на истинно родственной душе и вступите в довольно бесплотные сексуальные отношения. Сам он женат не был, но имел виды на одну графиню, мужу которой предстояло, ко всеобщему удовольствию, стать в последующей жизни кошкой.
— Кошкой?
— Да, Сведенборг считал, что неразвитые в духовном отношении души в загробной жизни воплотятся в кошек.
— Он, значит, не был католиком?
— Да, он был лютеранином. Существует секта церкви нового Иерусалима, основывающаяся на его работах. Только подумать, протестанты всегда стремились к сексу на небесах гораздо больше, чем католики. Мильтон, например Чарлз Кингсли[93]. В шестнадцатом веке жил один католический богослов, не помню сейчас его имени, который считал, что на небесах без конца целуются. Он говорил, что святые могут обмениваться поцелуями на расстоянии, даже если их разделяют тысячи миль.
— Поцелуи не представляли для меня трудности, — сказала Урсула. — Я всегда любила целоваться и обниматься. Моя беда была в другом.
Академический порыв Бернарда, натолкнувшись на препятствие, угас. Бернард молчал, не зная, что сказать.
— Я никогда не удовлетворяла Рика в этом смысле. Всегда была скованна. Он так и сказал, когда мы расстались.
— Мне жаль, — пробормотал Бернард.
— Я никогда не могла заставить себя прикоснуться к его… его штуке, понимаешь. Просто не могла. — Она говорила с какой-то усталой медлительностью, закрыв глаза, как на исповеди. — Он всегда заставлял меня держать его, а потом из маленькой дырочки на конце мне на руку вытекало что-то похожее на слизь.
— Рик заставлял тебя это делать? — прошептал Бернард.
— Нет, не Рик. Шон. Потому я никогда и не могла так же дотрагиваться до Рика.
Бернард вспомнил почти разорванную надвое фотографию, на которой трое детей сидели в поле — двое помладше прищурились в объектив, а старший мальчик ухмыляется позади них, засунув руки в карманы. Страшная мысль поразила его.
— Урсула, — спросил он, — а папа, он когда-нибудь… делал это?
— Нет, — ответила Урсула. — Но Джек знал об этом.
— Кажется, это случилось как-то летом, когда семья еще жила в Ирландии, — рассказывал потом Иоланде Бернард. — Они тогда жили на окраине Корка. Были школьные каникулы. Умирал какой-то родственник, и моя бабушка подолгу отсутствовала дома, помогая той семье. Дедушка целыми днями работал. Дети были предоставлены сами себе. Шону, старшему, было шестнадцать, как считает Урсула. Ей — семь, папе — около двенадцати. Шон воспользовался ситуацией. Он уводил Урсулу гулять, угощал ее конфетами, сделал своей любимицей. Поначалу она была польщена. В первый раз он обнажился, представив все как шутку. Потом это вошло в обычай, сделалось их тайной. Когда он начал мастурбировать, она поняла, что тут что-то не так, но была слишком напугана, чтобы что-то предпринять.
— Он что-нибудь делал с ней… я имею в виду развратные действия?
— Нет, ничего такого, это она сказала точно. Но из-за Шона у нее развилось отвращение к сексу, которое она так и не смогла преодолеть. Она сказала, что это разрушило ее брак. Помешало снова выйти замуж. По ее словам, она всегда флиртовала, у нее была масса поклонников, но как только дело доходило до постели, она шла на попятную.
— Какая печальная история, — сказала Иоланда. — Еще печальнее твоей.
— Моя уже больше не печальная, — с обожанием произнес он, поглаживая ее округлое обнаженное бедро. Они лежали на кровати в номере 1509. Любовью они занялись сразу же, как только встретились, на этот раз поспешно и страстно, как любовники, по мнению Бернарда, а не как учитель и ученик. (Хотя Иоланда не преминула сообщить, что он принял миссионерскую позу, «что вполне естественно, не так ли?» — лукаво спросила она.) — Но я согласен с тобой, — продолжал он со всем пылом неофита сексуальной откровенности. — Я хочу сказать, что такого в пенисе, что такого в сперме, — он приподнял свой липкий, уменьшившийся в объеме член и разжал пальцы, — что один их вид должен разрушить женщине всю жизнь?
— В насилии над детьми необязательно важен физический акт. Шрамы оставляют страх, стыд.
— Ты права, — согласился Бернард. — Урсула была убеждена, что это она находится в состоянии смертного греха, а вовсе не Шон; и поскольку она не могла заставить себя упомянуть об этом на исповеди, то годами жила в страхе внезапной смерти, уверенная, что отправится прямиком в ад.
— Позже она никогда не говорила об этом с Шоном?
— Никогда. А потом он погиб на войне и был канонизирован нашей семьей, и сказать об этом стало невозможно. До сегодняшнего дня она не говорила об этом ни одной живой душе, ты можешь представить? Должно быть, в первую очередь именно поэтому она и хотела, чтобы папа к ней приехал, потому и просила меня убедить его. Поговорив с папой, она хотела очистить память, изгнать призрак Шона. Но теперь, когда этот момент настал, она боится, и я ее понимаю. Я не знаю, как он это воспримет. И в довершение всего приезжает Тесса, чтобы еще больше все усложнить.
— Что имела в виду Урсула, когда сказала, что твой отец «знал»?
— О, однажды он застал их. Шон обычно уводил ее в старый сарай в конце сада. Папа тогда за чем-то пошел туда, и они не услышали его приближения. Она помнит, как он неуверенно открыл дверь и внезапно остановился на пороге, улыбнулся и открыл рот, собираясь заговорить, а потом улыбка его померкла, когда он понял, чем они занимаются. Тогда он повернулся и, не сказав ни слова, убежал. Лихорадочно застегивая штаны, Шон пообещал Урсуле — она помнит его слова по сей день: «Не волнуйся насчет Джека, он никогда не станет шпионить». Так и было. Он никому не сказал ни слова. Сначала Урсула обрадовалась, потому что смертельно боялась, что родители узнают. Но потом, когда выросла, стала винить Джека. Он мог остановить все это, считает она, просто припугнув Шона, что донесет на него.
