Юлия Вознесенская - Женский декамерон
Вечером Батурина, после косметического кабинета и парикмахерской, в новом костюме, является в кафе «Белые ночи». И что же она видит? За всеми столиками сидят ее студентки и обмахиваются, как веерами, синими номерами журнала «Аврора», теми самыми, со стишком…
Через неделю в училище был новый преподаватель истории КПСС, старичок, который как раз наоборот, обожал хорошеньких студенточек, но, надо сказать, абсолютно платонически.
Да, согласна, месть жестокая. Но вспомните, что такое студенческая стипендия: ведь на нее и пары дешевых туфель не купишь, а ведь девочке надо не только прокормиться, но и одеться. Хорошо, кому мама с папой помогают, а если нет такой возможности! Так что, за климактерические капризы Батуриной девочки расплачивались голодом и больными желудками, питаясь дешевыми пирожками всухомятку. Для меня наши студенты — величайшие труженики, я всегда на их стороне, и не спорьте со мной!
Никто и не думал спорить с Нелей. Наоборот, женщины с улыбкой смотрели на нее, раскрасневшуюся в праведном гневе: «Ай да Неля! Развоевалась за своих питомиц, тихоня наша!».
История девятая,
рассказанная режиссером Эммой, представляющая собой рассказ о театральной мести, которую навряд ли кому-то удастся повторить в обычных условиях. К счастью, порох отсырел и месть не состоялась
— Вы не представляете, девочки, как глупеют актеры, когда они входят в роль! Ставили мы как-то инсценировку «Героя нашего времени». И случилось же такое, что оба главных актера, игравшие Печорина и Грушницкого, были влюблены в актрису, игравшую княжну Мэри! До этого они еще как-то держались в рамках, но как только пошли репетиции, так их соперничество стало разгораться с невиданной силой, потому что каждое лермонтовское слово их лишь распаляло.
Несколько раз они схватывались прямо в театре, в перерыве между репетициями. Надо сказать, что девочка, игравшая княжну Мэри, Оленька Лапина, отдавала предпочтение нашему «Грушницкому», что приводило в ярость «Печорина» уже тем, что по Лермонтову это было не так.
Однажды после репетиции я задержалась в театре, а потом выхожу, чтобы идти домой, и вижу, что на пустыре за театром дерутся. Пригляделась — они, Печорин с Грушницким. Отправила я Грушницкого домой, а с Печориным пошла прогуляться, поговорить решила. Я ему объясняю и так, и этак, что у Оленьки есть право выбора, а он меня даже не слышит, не то что не понимает.
Рассердилась я на него, сорвет ведь, дурак, спектакль — и тут меня осенило! Я и говорю: «Ладно, надоело мне слушать твое «убью» да «убью». Хочешь убивать — убивай! На премьеру обещаю достать тебе старинный действующий пистолет и заряд к нему. Можешь застрелить соперника прямо на сцене. Но учти, что за это по головке тебя не погладят. А Оленьку ты потеряешь, как пить дать». Но он уже невменяем и принимает весь этот вздор за чистую монету: «Она будет ждать меня!» — «Отлично, договорились. А до премьеры обещай мне не срывать репетиций и не устраивать дополнительных спектаклей. Обещаешь?». Он обещал, и с тем мы разошлись.
Стало у нас на репетициях поспокойнее. Честно говоря, я надеялась, что к премьере Печорин либо увлечется кем-нибудь другим, либо просто позабудет о моем обещании. Но не тут-то было! Как раз перед премьерой он подходит ко мне с заговорщицким видом и спрашивает, не забыла ли я свое обещание. Я отвечаю: «Все будет в полном порядке! Ты сегодня ночью еще раз все взвесь и завтра утром мне позвони пораньше, не раздумал ли ты. Надеюсь на то, что утро вечера мудренее».
Утром этот оболтус звонит мне и спрашивает, приготовила ли я обещанное. Я опять отвечаю, что все в порядке. Потом лечу к нашему старику-бутафору и все ему рассказываю. Тот хохочет, за живот держится. Нашел он какой-то особенный пистолет, в который можно насыпать пороху и забить пыж, но при нажатии курка у него стреляет обыкновенный пистончик, как в детской игрушке. Дает он мне этот пистолет и говорит: «Для нормального человека не дал бы. А твой Печорин — он дурак-человек, он и это переживет играючи, знаю я этих актеров!»
И вот перед спектаклем захожу я в уборную к Печорину и вынимаю из сумки пистолет в коробке из-под обуви. Передаю ему с таинственным видом еще коробочку с порохом и пыж, объясняю, как этот пистолет заряжают. Потом ухожу и оставляю его одного. Бедная душа актерская! Никто-то тебя всерьез не принимает! Иду я и тайно радуюсь, что сегодня у меня в спектакле такой искренний Печорин будет, о каком другой режиссер может только мечтать.
Ну, чего там долго рассказывать! Играл мой Печорин потрясающе, своей игрой заводил и всю труппу. Княжна Мэри трепетала под его трагическим взглядом, а Грушницкий бледнел, будто и впрямь испытывал предчувствие гибели. И вот наступила сцена поединка. Печорин выстрелил… и упал. Грушницкий, разумеется тоже упал, как ему и положено по пьесе, но он-то играл, а Печорин лежал без сознания. Зрители решили, что это какая-то очередная новация, и овация от этого была еще оглушительней. Занавес опустился и я бросилась к Печорину. Княжна Мэри — тоже. Привели мы его в чувство, и первый вопрос его был: «Попал?» Вы подумайте, как в роль вошел бедный мальчик! Ну, я мотаю головой и говорю негромко: «Нет, порох отсырел». Княжна Мэри слышит это, смотрит на нас во все глазенки и ничего, конечно, не понимает.
Сам Печорин на другой же день все разболтал всему театру, пришлось и нам с бутафором рассказать всю правду. Все смеялись над бедным Печориным, а больше всех — Грушницкий.
Но зато княжна Мэри, то есть, Оленька Лапина, от восторга вышла за Печорина замуж. А через год они разошлись, Грушницкий перешел в другой театр, и вся эта история вскоре была забыта.
Мало ли чего происходит в театре!
Тут подошла очередь Иришке рассказывать, как всегда, последнюю, десятую историю дня.
История десятая,
рассказанная секретаршей Иришкой о том, как она отомстила соседке, и почему эта месть так блестяще удалась
Была у нас в квартире вредная соседка Клавдия Ивановна, а еще у нас в квартире были клопы, тараканы, в ванной мокрицы и летом везде мухи. Квартира была сырая, в нижнем этаже и окнами во двор. И только Клавдия Ивановна уверяла, что у нее в комнате нет никакой живности, потому что она чистоплотная, а мы все — свиньи! Тут было немножко правды: Клавдия Ивановна не работала, она была вдова крупного военного, погибшего на ракетных испытаниях, и получала большую пенсию за мужа. Комната у нее была тридцать пять метров на одну, а все остальные соседи жили этак кучками, по три, а то и по пять человек в комнате. Люди работали, теснились, а Клавдия Ивановна целыми днями холила свою комнату, перетирала хрустали и фарфор да еще с собачкой гуляла, ужасной такой болонкой. Болонка эта имела дикую привычку по ночам выть на всю квартиру. Мы протестовали, просили Клавдию Ивановну сходить, что ли, к ветеринару с этой тварью, чтобы тот ей что-нибудь успокоительное прописал. В конце концов, все соседи не выдержали и заявили, что мы категорически против того, чтобы Клавдия Ивановна держала эту нервную собаку. В ответ наша барыня рассмеялась и заявила:
— Вы не можете запретить мне держать собаку. Я же не запрещаю вам держать клопов и тараканов!
Фыркнула носом и ушла в свою роскошную обитель. А мы все остались как оплеванные. Я так даже заплакала. Заплакала, а потом решила этой Клавдии Ивановне отомстить. Переворошила я в комнате всю мебель, перевернула кровати и диван, обшарила все обои в углах и насобирала штук десять клопов в баночку из-под крема. Потом пошла к Клавдии Ивановне, будто бы еще раз спросить, нельзя ли ее собачку подлечить от нервов. И пока я с ней разговаривала, сидя на ее широком диване, я клопов незаметно высыпала из баночки за диван.
А дальше начались чудеса. Через несколько дней Клавдия Ивановна впервые пожаловалась, что ее стали кусать клопы. Соседи ехидно ей заметили: «За чистотой надо следить!». Но зато клопы начисто пропали в нашей комнате. Представляете, то прыскаем, прыскаем всякой гадостью — и никак не избавиться, а тут вдруг все разом пропали, будто собрали вещи и выехали. Я тогда сестре по секрету и сказала, что я сотворила с клопами. Сестра долго смеялась, а потом говорит: «Мне все понятно. Клавдия Ивановна и сама жирнее, и кровь у нее с молоком, хоть и голубая. У нас клопики, конечно, тоже не голодали. Вот только спать им было тесно, бедным. А потому те, что попали к нашей барыне, сообщили оставшимся, что там и жратвы полно, и спать просторно — вот они и эмигрировали».
Посмеялись женщины над простодушной местью Иришки и неслыханной мудростью ее старшей сестры и стали укладываться спать. Так кончился восьмой день Декамерона.
ДЕНЬ ДЕВЯТЫЙ, ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
