Альфред Дёблин - Берлин-Александерплац
Шайка Пумса на время исчезла из Берлина. Денег у них теперь куры не клюют. Можно и передохнуть. Двое поехали на побывку домой в Ораниенбург, а сам Пумс уехал на курорт Альтхейде лечиться от астмы — "стал на ремонт". Рейнхольд пил помаленьку — каждый день рюмки две-три. Привык уже. Надо ведь жизнью пользоваться. Не может понять, как это он, дурак этакий, раньше спиртного в рот не брал, а все кофе да лимонад тянул. Разве ж это жизнь? У Рейнхольда было отложено несколько тысяч, об этом и не знал никто. Вот и собрался он теперь потратить их, только не знал еще как. Не дачку же покупать. Поначалу завел он себе новую любовь — шикарная женщина, видно знавала и лучшие дни. Квартирку на Нюрнбергерштрассе обставил он ей — просто загляденье. Здесь можно и пожить барином, и переждать в случае чего.
Так он и устроился — была у него теперь господская квартира в лучшей части города и старая конура с какой-нибудь "дежурной" бабенкой. Тех он по-прежнему менял раза два в месяц, никак не мог от старых привычек отказаться.
В конце мая несколько ребят из Пумсовой шайки вернулись в Берлин. Встретились они как-то, потрепались насчет Франца, вспомнили его историю. Из-за него, говорят, чуть вся банда не погорела. Этот Герберт Вишов агитирует всю шпану против Пумсовых ребят, выставляет их подлецами и мерзавцами, уверяет, будто Биберкопф вовсе не хотел принимать участия в деле, будто его заставили насильно, а потом взяли да выбросили из машины. На это Вишову ответили, что Биберкопф хотел выдать товарищей, что никого на дело не тянули и никто его пальцем бы не тронул! Но потом, мол, ничего другого уж не оставалось.
Посидели они так, покачали головами — против всего "закона" не попрешь, потом никто тебя на дело не возьмет, с голоду помрешь. Подумали, подумали и решили: надо все по-хорошему уладить — провести сбор в пользу Франца; ведь он в конце концов свой парень — никого не выдал. Надо определить его на отдых в санаторий и возместить расходы за лечение в больнице. Скупиться нечего!
Но Рейнхольд уперся. Этого субъекта, говорит, надо убрать. Остальные в общем были не против, даже совсем наоборот. Но вот браться за это никто не хотел. Да пусть живет, калека ведь безрукий, что с него взять? А свяжешься с ним, еще влипнешь — ему ведь определенно везет. Ну, словом, ребята раскошелились, собрали в складчину несколько сотен — только Рейнхольд не дал ни пфеннига, и поручили одному из своих отнести деньги Биберкопфу, но только когда Герберта дома не будет!
И вот однажды сидит Франц у себя тихо и мирно и читает "Моргенпост", на обертку только она и годна, потом и за "Грюне пост" взялся — эта газета ему больше всех нравилась: в ней никакой политики не было. Посмотрел, а номер-то от 27 ноября 1927 года. Ишь какое старье — прошлогодняя! Тогда еще я с Линой крутил, что-то она теперь поделывает?
В газете писали о новом зяте экс-кайзера: новобрачной шестьдесят один год, мальчишке — двадцать семь. Влетит это ей в копеечку — ведь пишут, что принцем он все равно не станет. "Непробиваемые панцири для агентов полиции", ну, это вы бабушке своей расскажите!
Вдруг из кухни донеслись голоса. Вроде Ева с кем-то ругается. Э, голос как будто знакомый! Кого-то она не хочет впустить, надо посмотреть. И Франц встал, не выпуская из руки газету, пошел открыл дверь. Смотрит — там Шрейбер, тот самый, из Пумсовой банды.
С чего бы это он? А Ева из кухни голос подает:
— Осторожней, Франц, он выждал, пока Герберт уйдет, и заявился!
А Франц и говорит спокойно так:
— Ты ко мне, Шрейбер? Чего тебе надо?
— К тебе, да вот Ева не впускает. Ты что, здесь заключение отбываешь?
— Нет, с чего ты взял?
— Боитесь, что провалит он вас? — кричит Ева. — Гони его, Франц!
А Франц снова говорит:
— Так что же тебе надо, Шрейбер? Заходи — чего стоишь? И ты иди сюда, Ева, пусть выкладывает, зачем пришел!
Прошли они в комнату, сели. Газету Франц на стол положил, на снимке — бракосочетание нового зятя экс-кайзера: два шафера держат сзади над его головой венец… Что там еще? Охота на львов. Отстрел зайцев, боровой дичи, а вот еще — "Дорогу истине".
— За что вы мне платить собираетесь? Я вам не помогал.
— Как это не помогал! А кто на стреме стоял?
— Нет, Шрейбер, не стоял я на стреме, я и понятия не имел, зачем вы меня у ворот поставили, — говорит Франц, а сам думает: "Слава богу, отделался я от них. Не придется мне больше в этом темном дворе стоять. Я им сам заплатить готов, только бы не попасть туда снова". И снова вслух:
— Так что чепуха все это! А бояться вам меня нечего, я еще в жизни никого не выдал.
Ева погрозила Шрейберу кулаком. Пусть, мол, помнит, что есть другие, которые за каждым их шагом следят. И как это ты, голубчик, рискнул нос сюда сунуть? Будь тут Герберт, ты бы вряд ли ноги уволок отсюда.
Тут-то и стряслась беда. Ева заметила, как Шрейбер сунул руку в карман: он хотел достать деньги, показать Францу, авось соблазнится. Но Ева решила, что Шрейбер полез в карман за револьвером и сейчас выстрелит в Франца, чтобы тот навсегда умолк. Ясное дело — пришел сюда, чтобы вывести Франца в расход. Побледнела она как стена, лицо ее перекосилось. Сорвалась она со стула да как завизжит! Побежала по комнате, споткнулась, упала, снова поднялась и визжит не переставая… Франц вскочил, за ним Шрейбер; что случилось, что с ней? А та метнулась вокруг стола к Францу, а в голове одна мысль: что делать? Сейчас выстрелит, и — конец, смерть! Караул! Помогите! Не хочу умирать, не хочу!
Остановилась на миг, снова рванулась вперед, подбежала к Францу мертвенно-бледная, трясется всем телом, вопит:
— Прячься за шкаф скорей, убивают! Помогите! Спасите…
Голосит, глаза от ужаса, что плошки. Караул! У обоих мужчин мороз пошел по коже. Франц сначала не понял — увидел только, как Шрейбер руку в карман сунул. Зачем бы это? А потом вдруг сообразил — ясно зачем! Зашатался Франц. Как тогда на дворе, где его поставили стремить. Вот оно, все сызнова… Но уж поверьте, хватит с него, не хочет он еще раз под колесами оказаться. Из груди его вырвался стон. Он отстранил Еву, шагнул вперед. Газета упала со стола — молодой болгарин венчается с германской принцессой… А ну-ка, стулом его… где стул?.. Да где же он… Франц застонал еще громче. Уставился на Шрейбера, стула под носом не видит, споткнулся о него, опрокинул на пол. Ах, вот же он, стул… А перед глазами — темная площадь в Магдебурге, клиника… Герберт с Эмилем чуть двери тогда не выломали. А Ева все еще в голос кричит… Врешь, не возьмешь, не таковский. Нагнулся Франц за стулом. Перепуганный Шрейбер шасть за дверь: что они тут с ума посходили, что ли? В коридоре захлопали двери, послышались голоса соседей… Внизу в пивной тоже услышали крики и грохот. Двое мужчин бросились наверх. На лестнице они столкнулись с бегущим сломя голову Шрейбером. Но тот не растерялся — машет руками, кричит:
— Врача! Скорей врача!.. С женщиной — удар! И — был таков. Ловок пес, ничего не скажешь!
А Франц наверху потерял сознание и грохнулся на пол рядом с упавшим стулом. Ева забилась в углу между окном и шкафом, скорчилась в три погибели и визжит, словно нечистого увидела. Франца подняли, осторожно уложили в постель. Хозяйка знала за Евой такие припадки и вылила ей на голову кувшин холодной воды. Ева затихла, шепчет:
— Мне бы булочку!
— Ишь, булочки ей захотелось, — рассмеялись вокруг. А хозяйка приподняла ее за плечи, усадила на стул и говорит:
— Она уж всегда так, когда у нее припадок. Это не удар! Просто нервы расшалились — измотались они с больным-то. Не удержала его, видно, он и грохнулся. И зачем он встает? Лежал бы себе и лежал, а то людей будоражит только.
— А на лестнице человек кричал, будто с ней удар.
— Да кто кричал-то?
— Ну, тот что по лестнице бежал.
— Болван какой-то. Нет. Я уж мою Еву шестой год знаю. Вся в мать. Та тоже как начнет голосить, только водой и остановишь.
Вечером пришел Герберт домой, выслушал рассказ Евы и дал ей револьвер на всякий случай; никогда не надо ждать, пока другой выстрелит — тогда уж поздно будет. Сам он тотчас же отправился на поиски Шрейбера, но тот, конечно, как в воду канул. Пумсовы ребята все разъехались кто куда — никому неохота впутываться в это дело. А Шрейбера и след простыл. Прикарманил он деньги, которые были собраны для Франца, и укатил к себе домой в Ораниенбург. А Рейнхольду успел наврать, что, мол, Биберкопф от денег отказался, но с Евой удалось столковаться; деньги передал ей, и она уже все устроит. И точка.
* * *Пока суд да дело, в Берлине июнь наступил. Погода все еще стояла теплая, дождливая. На свете тем временем происходили разного рода события. Дирижабль "Италия" с генералом Нобиле на борту потерпел аварию, совершил вынужденную посадку и посылает радиотелеграммы с того места, где лежит, а лежит он к северо-востоку от Шпицбергена, попробуй доберись туда! Зато одному летчику посчастливилось совершить беспосадочный перелет из Сан-Франциско в Австралию за семьдесят семь часов и благополучно приземлиться. Ну что еще? Вот, король испанский все препирается со своим диктатором Примо де Ривера. Впрочем, эти-то наверное договорятся! А вот — баденско-шведская помолвка, прочти, и приятно удивишься! Оказывается, принцесса из спичечного королевства воспылала любовью к принцу Баденскому. Подумать только, как это она ухитрилась — на таком расстоянии — ведь от Швеции до Бадена не близкий свет! О женщины, при виде вас я таю, вы — слабость главная в характере моем: одну целую, о другой мечтаю, а сам на третью уж гляжу тайком. Да, женщины, при виде вас я таю… Что делать, сам кляну судьбу свою. Когда ж почувствую, что иссякаю, на сердце я аншлаг "Распродано!" прибью.
![Ирина Хакамада - Success [успех] в Большом городе](/uploads/posts/books/196023/196023.jpg)
