Жан-Мишель Генассия - Клуб неисправимых оптимистов
Худшим из шахматных оскорблений Леонид награждал тех, кто пытался усомниться в его превосходстве, их он называл слабоумными ничтожествами. Я не раз пытался уговорить Леонида сыграть со мной партию, но он только улыбался и говорил:
— Лет через десять, когда научишься играть, мы вернемся к этому разговору. Тренируйся с Имре и Владимиром, а ко мне приходи, когда они перестанут у тебя выигрывать.
Я часами наблюдал за игрой Леонида, записывал ходы и задавал вопросы. Он был человеком воистину увлеченным, не нуждался ни в доске, ни в фигурах и мог прокручивать партии в уме. Леонид утверждал, что помнит наизусть двести восемьдесят семь самых полезных партий и несколько сотен лучших дебютов и эндшпилей. Как это ни странно, Леонид, во всем любивший точность, не подсчитал, сколько именно. Он помнил каждый ход, каждую серию разменов,[125] мог провести сравнение с таким же эпизодом, случившимся на знаменитом турнире, задавался вопросом, что бы сделали в подобной ситуации его кумиры Алехин и Ботвинник. Алехина Леонид считал гением планетарного масштаба, знавшим наизусть больше тысячи партий, — он трижды играл с ним и трижды проиграл, — а Ботвинника называл чемпионом чемпионов, играл с ним и всегда был бит. Я понимал далеко не все, едва ли половину ходов, и как-то раз Леонид, заметив мой потерянный вид, расставил на доске фигуры и сказал:
— Вот, это легкая партия. Ты должен сделать мат в четыре хода.
Он оставил меня наедине с моей ничтожностью — я смотрел на фигуры и не видел решения. Подошли Павел и Виржил, и мы попытались вместе разобраться в поставленной Леонидом задаче.
— Он сказал «в четыре хода»? — усомнился Виржил.
— Тут не может быть нескольких решений, и мы не законченные идиоты, — согласился Павел. — Он тебя разыграл.
— Иди к чемпиону и спроси, как он решает задачку в четыре хода, — предложил Виржил. — Я утверждаю, что это невозможно. В пять ходов — да, но не в четыре.
— Он сейчас играет партию.
— Плевать! — раздраженно бросил Павел. — Побеспокой его величество!
Я решился подойти только после того, как Леонид сделал ход и нажал на кнопку часов.
— Ты уверен, что не ошибся? Мы все считаем, что в четыре хода мат не поставить.
— Не можешь подождать? Я ведь говорил: никогда не отрывай игрока от партии. Разве что в клубе случится пожар. Когда-то мы добавляли: или немцы пойдут в атаку. Прямой опасности нет? Ну так не приставай!
Судя по напряженному лицу и затравленному взгляду студента, с которым играл Леонид, он попал в безвыходную ситуацию: стрелка приближалась к роковой цифре «XII». В конце концов он тяжело вздохнул, сокрушенно покачал головой, опрокинул своего короля, прошептал писклявым голосом «Браво» и протянул победителю руку.
Леонид коснулся ладони поверженного соперника кончиками пальцев и подозвал Жаки:
— Принеси нам бутылку Кот-дю-рон, мсье угощает. Выпьете со мной, молодой человек?
— Нет, благодарю вас.
— Всегда к вашим услугам.
Леонид налил себе полный стакан, выпил залпом, снова налил, встал и пересел за наш столик.
— Странные они, эти ребятишки из Политеха. Сильны в математике и совсем неплохи в шахматах. Взять хоть вот этого — он мог бы со временем набрать силу, но слишком осторожничает, боится проиграть.
— Угостишь нас вином? — спросил Павел.
— Угощу — когда начнешь делать успехи. Ждать, судя по всему, придется долго.
— Ну, на сей раз ты сел в галошу! — бросил Виржил, подходя к столу.
— Эх вы, банда слабоумных ничтожеств! — Леонид укоризненно покачал головой и сделал четыре хода белыми и черными фигурами. — Мат! Да с вами даже мой кот не стал бы играть.
Виржил и Павел молча удалились.
— А ты, — обратился ко мне Леонид, — закончишь партию и попытаешься понять, почему этот маленький придурок сдался. Он хоть и придурок, но понял, что деваться некуда.
Я склонился над доской и поставил короля на место:
— У него была выгодная позиция, так?
— Это несложно. Не очевидно, но достаточно просто. Я дам тебе наводку. На прошлой неделе уже была идентичная ситуация, минус офицер.
Я минут двадцать разглядывал доску, как Шампольон — Розеттский камень в попытке расшифровать египетские иероглифы.
— Ты классный игрок, Леонид, но у меня ничего не выйдет. Шахматы — они как математика, я в них ни черта не понимаю.
— Дело пойдет на лад, когда начнешь использовать мозги.
— Я только этого и хочу, но не знаю как.
— Будь у меня ответ, не работал бы таксистом. И денег имел бы полные карманы.
— Ты когда-нибудь напивался по-настоящему?
Леонид задумался:
— Вусмерть? Раза два или три, в молодости. Помню, что голова у меня точно кружилась. Во время войны мы тоже много пили, но на ногах я всегда мог устоять.
* * *Каждый день Мадлен и Игорь пытались исхитриться и накормить Леонида блюдом дня, но удавалось им это плохо. Леонид почти ничего не ел, только пил свое любимое Кот-дю-рон и не терпел, когда ему отказывали в очередном, энном по счету, графинчике.
— Я плачý. Я не пьян. Я не дебоширю. Делай свое дело, неси выпивку, — говорил он официанту.
— Ты совсем перестал есть, Леонид, — укорял его Игорь. — Похудел так, что тебя не узнать. В чем только душа держится. В один НЕ-прекрасный день у тебя совсем не останется сил и ты не сможешь сесть за руль.
— Я ни разу не попадал в аварию!
— Не мое это дело, — подхватила Мадлен, — но от вас и впрямь осталась кожа да кости. Вы красивый мужчина, Леонид, нужно кушать, иначе ни одна женщина не посмотрит в вашу сторону.
— Одной заботой меньше.
— Мне кажется, у вас проблемы с алкоголем.
— Ошибаетесь, дражайшая Мадлен! У меня проблемы без алкоголя. Как говаривал мой отец: «Пока руки не дрожат, жизнь прекрасна». Потому что, если они дрожат, можешь промахнуться и разлить живительную влагу. Водка согревает нам сердце. Единственный незамерзающий напиток… Я рассказывал вам анекдот о Ленине и Горьком?
Они попытались вспомнить, но не смогли.
— Заходит как-то Горький к своему старому другу Ленину и предлагает выпить водки — на рубль. Ленин отвечает, что в стране революция, и соглашается выпить только на полтинник. Горький хорошо знает Ленина, они не раз кутили вместе на Капри, и продолжает настаивать: мол, два таких выдающихся деятеля могут себе позволить и никто ничего не скажет. Ленин не сдается, и тогда Горький спрашивает, в чем причина такого упорства. Ленин хватается за голову и отвечает: «Видишь ли, Алексей Максимович, когда я в последний раз выпил с другом водки на рубль, то так опьянел, что решил произнести речь перед рабочими, и до сих пор пытаюсь понять, что такого мог им наговорить, если они потом натворили столько глупостей».
3
У меня не всегда было время на поход в клуб после лицея, домой возвращаться не хотелось, и я шел в библиотеку мэрии. Привлекали меня туда не только книги, но и новая сотрудница — Кристиана. Ее мужа перевели в Париж из Тулузы, она никого здесь не знала, и перемены дались ей нелегко. Кристиана не могла привыкнуть ни к серой парижской дымке, ни к главной хранительнице Мари-Пьер — та по непонятной причине невзлюбила новую сотрудницу и поручала ей самые тягомотные и неприятные дела. Кристиана расставляла книги, выбивала из читателей штраф в размере сантима в день за не сданную вовремя книгу. Кристиана покорно все выполняла и ни разу не возмутилась. Говорила она с певучим южным акцентом. Когда мы познакомились, я принял ее за малахольную. Мари-Пьер просто ставила штамп в библиотечную карточку и выдавала книгу, а Кристиана обязательно что-нибудь говорила: «Очень хороший выбор!» или «Вам понравится, это один из его лучших романов». Если книга или автор были не по ней, она ограничивалась сдержанной фразой: «Об этой книге существуют разные мнения».
Мы познакомились в самом начале моего «достоевского» периода. Я прочел «Игрока» и был так потрясен, что решил немедленно взяться за русского классика, только так я мог выразить ему свое восхищение. На полке стояли двадцать девять книг из сорокатомного собрания сочинений великого Федора. Я взял пять романов и положил на столик перед Кристианой.
— «Бедные люди», неплохо для первого сочинения, — сказала она. — Но я никогда не любила эпистолярный жанр. Прочти «Записки из подполья», это продолжение, он написал его двадцать лет спустя. Жестокая драма о цинизме и ненависти к себе. Один из любимых романов Ницше.
Кристиана аккуратно проштемпелевала карточки и вклеенные в книги желтые листки, на которых был проставлен срок: сдать через четыре недели, и ни днем позже.
— «Двойник»? Не читала.
— Почему в муниципальной библиотеке не весь Достоевский? Это ненормально. Где недостающие одиннадцать томов?
