Почтовая открытка - Берест Анна

— Эмма.

— Да, конечно, Эмма. Она угостила меня клубникой из своего сада. Я подумала: какая добрая женщина. Так она была вашей мамой? — спросила она у Лели.

— Нет, бабушкой. Вы можете вспомнить какие-то конкретные детали, эпизоды? Меня это очень интересует, понимаете?

— Слушайте… Я запомнила клубнику… Я обожала клубнику… У нее на участке росла просто великолепная клубника, у них был огород и яблони, которые виднелись над забором. Я еще помню, что иногда в наш сад долетала музыка. Ваша мама была пианисткой, не так ли?

— Да. Только это бабушка, — поправила Леля. — Может быть, она давала уроки игры на фортепиано кому-то в деревне, не припомните?

— Нет. Я была маленькой, и воспоминания очень смутные. — Женщина посмотрела на нас: — Мне было четыре или пять, когда их арестовали. — Повисла пауза. — Но мама мне кое-что рассказала. — Женщина снова задумалась, глядя на свою фарфоровую чашку, погрузившись в воспоминания. — За ними пришла полиция, и мама видела, как дети выходили из дома. Когда их сажали в Машину, они во весь голос запели «Марсельезу». Это произвело на нее большое впечатление. Она часто повторяла: «Покидая дом, эти дети пели „Марсельезу"».

Кто мог приказать им замолчать? Ни немцы, ни французы. И те, и другие боялись прервать гимн страны. Младшие Рабиновичи одержали моральную победу над своими убийцами. И вдруг с улицы как будто снова донеслась их песня.

— Из дома пропала мебель, рояль; вам что-нибудь об этом известно?

Женщина, помолчав, сказала:

— Я помню яблони, они стояли шпалерами вдоль ограды. — И снова задумчиво опустила взгляд на чашку с чаем. — Знаете, во время войны мы жили под немецкой оккупацией. Немцы стояли в замке Тригалл. Еще учитель погиб. — Женщина вдруг стала говорить как-то бессвязно, словно мозг ее не выдерживал нагрузки.

— Да? — не отставала я.

— Нынешние владельцы дома очень милые, — сказала она, глядя на нас так, словно ее слышал кто-то невидимый. Она заговорила с почти детской — интонацией, я словно различала в ее лице черты той маленькой девочки, которой она была семьдесят лет назад, когда уплетала клубнику из сада Эммы. Или она специально притворялась?

— Послушайте, мы объясним, зачем сюда приехали. Несколько лет назад нам пришла странная открытка, в нейшла речь о нашей семье. Мы подумали, а вдруг ее прислал кто-то из деревни.

В глазах женщины что-то мелькнуло, она вовсе не была наивной, и, видимо, ей надо было решиться. Казалось, ее обуревают противоречивые чувства. Она боялась, что разговор зайдет слишком далеко, и не хотела выдавать свои душевные тайны. Но какой-то моральный долг заставлял ее отвечать на наши вопросы.

— Я позову мужа, — вдруг сказала она.

И в тот же момент в комнату вошел муж, словно актер, ждавший в кулисах своего выхода на сцену. Может, подслушивал за дверью? Наверняка.

— Это мой муж, — сказала она, представляя нам усатого мужчину гораздо ниже ее ростом, с белыми-белыми волосами. И пронзительными голубыми глазами.

Муж, не говоря ни слова, сел на диван, он чего-то ждал — непонятно чего. Он смотрел на нас.

— Мой муж родом из Беарна, — сказала женщина. — Он вырос не здесь. Но всегда увлекался историей. Поэтому его заинтересовала жизнь деревни Лефорж в годы войны. Возможно, он ответит на ваши вопросы лучше меня.

Муж сразу же заговорил:

— Вы знаете, деревня Лефорж, как и большинство деревень во Франции, особенно в северной зоне, очень пострадала от войны. Одни ее жители оказались разлучены с семьей, другие потеряли близких. Даже не понять, как трудно было людям все вынести. Нам практически невозможно поставить себя на их место, в ту обстановку. Нельзя их судить, понимаете? — Старик говорил ровно, веско, с какой-то мудростью. — В Лефорже случилась трагическая история с Робертой. Она потрясла всех, вы наверняка о ней слышали.

— Нет, мы ничего не знаем.

— Роберта Ламбаль. Не припоминаете? Ее именем даже назвали улицу, вам стоит съездить посмотреть, это очень интересно.

— Не расскажете, что с ней произошло?

— Ну раз вы просите, — сказал он, подтягивая брюки на коленях. — Если я правильно помню, в августе сорок четвертого года группа бойцов Сопротивления из Эврё убила двух нацистских солдат. Оккупанты, конечно, восприняли это очень серьезно. Покинув Эврё, бойцы Сопротивления добрались до деревни Лефорж, где их спрятала вдова, которую все звали матушкой Робертой. Ей было за семьдесят — в то время такой возраст считался очень преклонным, но она жила одна в небольшом фермерском доме, держала кур и коз. Через несколько дней кто-то из деревенских донес на нее немцам. А еще один житель деревни узнал об этом и побежал на ферму предупредить партизан, чтобы они успели исчезнуть. Те хотели было забрать матушку Роберту с собой: они знали, что немцы будут ее допрашивать, но вдова отказалась, дав слово их не выдавать. Ни за что не хотела бросать хозяйство. Кур и коз ведь просто так не оставишь. И потом, она была уже слишком стара, чтобы бегать по лесам. Ну, партизаны ушли. А через несколько минут на ферму приехали немецкие автоматчики — на машинах и мотоциклах. И вот человек пятнадцать немцев обступили бедную Роберту. Стали спрашивать, где прячутся бойцы Сопротивления. Она делала вид, что не понимает. Тогда они обыскали ферму, перевернули все вверх дном. И под конец нашли радиопередатчик, который партизаны прятали в тюках сена в сарае. Немцы стали бить старуху, чтобы заставить ее признаться. Но она молчала. Прибыла еще одна машина. Патруль сумел схватить одного из бойцов, при нем нашли нарукавную повязку партизана и винтовку. Его звали Гастон. Немцы устроили очную ставку Гастону и Роберте, но оба они молчали, ни один не признался, куда делись остальные, не назвал имен. Немцы привязали Гастона к дереву на ферме и начали пытать, они по очереди били его, но он не издал ни звука. Они вырвали ему ногти, но все равно ничего не добились. Тем временем немцы приказали Роберте приготовить для них ужин из всего, что было в доме: зарезать кур и коз, достать вино из погреба и всю провизию. Ей пришлось накрыть большой стол прямо перед деревом, где стоял истекающий кровью, избитый до неузнаваемости Гастон. Вечером немцы пили и ели, им прислуживала Роберта, время от времени ее сбивали с ног уд аром кулака, старуха падала на землю, солдаты смеялись. Наступило утро. Гастон, простоявший всю ночь у дерева, по-прежнему отказывался говорить. Тогда немцы отвязали его и на рассвете увели в лес. Они заставили его вырыть яму и заживо закопали в землю. Потом вернулись к Роберте рассказать, что сделали с Гастоном. Угрожали повесить, если она не заговорит. Но Роберта держалась стойко. Она отказывалась выдать то, что ей было известно о бойцах Сопротивления. Разъяренный упорством старухи, немецкий унтер-офицер приказал повесить ее на дереве. Его люди выполнили приказ: надели веревку на шею Роберте, и пока та, задыхаясь, дергалась в воздухе, с досады дали по ней автоматную очередь. Так закончилась эта трагедия.

— А известно, кто из деревни донес на Роберту? — Я понимала, что расспрашивать о прошлом все равно что баламутить заросший пруд. Только мутить воду.

— Нет, никто не знает, кто на нее донес, — ответил мужчина, прежде чем его жена успела открыть рот.

— Ваша жена сказала вам, зачем мы приехали?

— Пожалуйста, объясните.

— Мы получили анонимную открытку о наших родных и пытаемся выяснить, мог ли ее написать кто-то из жителей вашей деревни.

— Вы не покажете мне ее?

Старик внимательно изучил фотографию на моем телефоне и немного помолчал.

— Значит, вы думаете, что эта открытка — как бы донос?

Он ставил вопрос очень правильно.

— Она не подписана, и это выглядит странно, вы понимаете?

— Я очень хорошо понимаю, — сказал он, кивая.

— Вот почему мы пытаемся понять, были ли в Лефорже люди, очень близкие к немцам.

Эти слова насторожили старика, он поморщился.

— Вам неудобно говорить об этом?

Тут вступила жена — супруги поддерживали друг друга.