Элис Уокер - Цвет пурпурный
Кроха Рейнолдс Стенли уже подобрался к Генриеттиному лицу и полизать ее норовит. Будто с поцелуями лезет. Ну, думаю, голубь, отлетишь ты сейчас к дальней стенке. А она лежит и не шевелится, пока он по ей ползает да глаз ей пытается поковырять. Уселся к ей на грудь и смеется, карты игральные в ейный рот пихает.
София подошла и забрала его.
Он мне не мешает, Генриетта говорит. Он меня щекочет, и мне смешно.
Мне он мешает, София говорит.
Что же делать, мисс Элинор говорит, беря его, никому мы тут с тобой не нужны. Грустно так говорит, будто и податься ей больше некуда.
Спасибо тебе за все, София говорит. Она тоже с лица сошла, и глаза будто на мокром месте. Как мисс Элинор Джейн ушла со своим с Рейнолдсом Стенли, София говарит, одно мне ясно, не по-нашенски этот мир устроен. А цветные, когда говорят, будто всех любят, ничево не соображают.
О чем еще тебе написать, милая Нетти?
Ты главное не бойся, твоя сестра не совсем от тоски рехнулась и руки на себя накладывать не собирается. Конешно, хреновато бывает, и даже чаще всего именно так и бывает. Да будто раньше было по-другому? Была у меня хорошая сестричка, Нетти звали. И подружка была хорошая, Шик по имени. И были дети хорошие, в Африке росли, песни пели да стишки сочиняли. И чево теперь? Сперва-то был просто как ад какой, могу тебе сказать, первые два месяца. А нынче уже шесть месяцев как Шик уехавши, а возвращаться и не думает. Я учу свое сердце не хотеть, раз иметь не может.
А и то сказать, она мне столько счастливых лет подарила. И потом она с Жерменом кой-что новое для себя открывает. Нынче они гостят у Шикова сына.
Дорогая Сили, пишет она мне, мы с Жерменом гостим у моево сына в Таксоне, штат Аризона. Другие двое живы-здоровы, и все у их в порядке, да только не желают они меня видеть. Наговорили им люди, что я разгульную жизнь веду. А этот захотел мать увидеть, хоть какая она непутевая. Он живет в маленьком домишке из глины, мазанки у них называются, так што я чувствую себя как дома (шутка). Он учителем работает в индейской резервации. Они его называют чернокожий белый, слово у их есть особое, и ему это очень не ндравится. Он им говарит, но им все равно. Они уж до такого состояния дошедши, что на чужаков вообще не реагируют. Ежели ты не индеец, ты для них не существуеш. Тяжело смотреть, как он переживает, но такая тут жизнь.
Это Жермену первому взбрело в голову навестить моих детей. Не то штобы у него какая задняя мысль была. Просто он заметил, как я люблю его наряжать да с волосами его возиться, вот он и решил, коли я увижу своих детей, мне будет лучше.
Сына моево зовут Джеймс. Жену зовут Кора Мей. У них двое ребятишек, Дэвис и Кантрелл. Ему всегда казалось, сказал он мне, что ево мама (то бишь моя мама) и папа какие-то не такие, потому как старые и строгие и все у них по правилам. Но он все равно их любил, сказал он мне.
Да, сынок, говорю я ему. Они были любящие родители, но мне кроме любви нужно было еще и понимание. А с этим было плоховато.
Они померли, говорит он, уже десять лет как. Пока могли, все старались выучить нас да на ноги поставить.
Ты же знаеш, я никогда не вспоминала о своих родителях. Ты знаеш, как люблю из себя лихую бабу строить. Но вот они померли, детей мне хороших воспитали, и я о них теперь все чаще думаю. Посадить што ли на их могилку цветов, думаю вот, как вернусь?
Вот так она мне теперь чуть не каждую неделю строчит. Длинные письма про всяко разно, чево у нее происходит и чево ей в голову приходит. И еще про пустыню да про индейцев да про скалистые горы. Как бы мне хотелось с ней везде ездить. А и слава Богу, пущай хоть она. Я бывает ужас как злюсь на ее. Так бы ей все волосья повыдергала. А потом думаю, ну как же так, она ведь тоже имеет право жить, имеет право на мир посмотреть, и выбрать себе для этого компанию, какую хочет. Не может она своих прав лишиться просто потому, што я ее люблю.
Одно меня беспокоит, в ее письмах ни слова о возвращении. А я скучаю. Так скучаю, что реши она вернуться и Жермена своего за собой приволочь, я их обоих, хоть умру, но встречу с лаской да приветом. Кто я такая, штобы указывать ей кого любить, а кого нет? Не мое это дело. Мое дело смотреть, штобы моя любовь была крепкая да верная.
Мистер __ меня намедни спрашивает, чево я так сильно Шик люблю. Сам он мне говорит, будто любит ее за то, какая она. В ней, говорит, больше мужества, чем в ином мужике. Она прямая, честная, всегда чево думает, то и говорит, а там пусть хоть черти съедят. Ты знаешь, Шик и драться может, совсем как София, говарит он. Она должна сама свою жизнь делать и за свое стоять.
Мистер __ думает, на это только мущины годные. А вот Харпо не такой, говарю я. И ты не такой. Шик такая, потому как она женщина, я так полагаю, говорю я ему. София тому подтверждение.
Шик и София не похожи на мужиков. Однако и на баб тоже не похожи, говорит он.
Ты хочешь сказать, они на меня да на тебя не похожи, говарю ему.
Они бьются за себя, он говорит. В этом вся разница.
А мне ндравится Шик больше всего за то, што ей пережить пришлось. Плюс, она понимает, чево именно ей пережить, перевидеть да переделать пришлось. По ее глазам видно.
Твоя правда, говорит Мистер __.
И ежели ты у ее на пути стоиш, она тебе честно скажет.
Аминь, говорит он. А потом вдруг взял и сказал такое, што меня сильно удивило, столько в его словах было рассуждения. Коли говарить о том, кто чево делает со своим телом, говорит он мне, тут я не берусь судить. Тут бабушка надвое сказала. А коли про любовь говорить, тут гадать неча. Знаю по опыту. И слава Богу, Он дал мне ума понять, что любовь не запретить, хоть сколько хош стони да ной. Ты любишь Шик Эвери, и мне то не удивительно. Я сам ее всю жизнь любил.
Какой кирпич на тебя сваливши? спрашиваю я его.
Жисть, говорит он. Знаеш, до кажного, наверное, рано или поздно допрет. Коли смерть раньше не поспеет. А до меня стало доходить, как мне Шик сказала, будто бью я тебя за тем, што ты не она.
Это я ей сказала, говорю я.
Знаю, говорит, И не виню. Кабы мул умел говорить, так тоже бы сказал пару слов про своих погонщиков. Так ведь знаеш, некоторые бабы были бы рады такое услышать. Шик так к Анни Джулии относилась. Уж сколько моя первая жинка от нас обоих натерпелась. А никому не жалилась. И сказать-то ей было некому. Ее семейка, как замуж ее отдали, и думать про ее забыли. Будто ее и не было. Я ее не хотел в жены, я хотел Шик, да только папаша мой всем заправлял тогда. На какой хотел меня женить, на той и женил.
Так вот, Шик, нет штобы обрадоваться, за тебя вступилась. Ты, говарит, Альберт, обидел дарагово мне человека. Считай, што меня для тебя больше не существует. Я ушам своим не поверил. Нас же тогда страсть как друг к другу еще тянуло. Извини, коли чево не так сказал, но это сущая правда, говарит он мне. Я хотел все шуткой обернуть, да она-то всерьез говорила.
