Эрик Сигал - Однокурсники
Тот вежливо кивнул и ответил:
— Большое спасибо, но мне это не очень… интересно.
— Если передумаете, мы всегда будем вам рады, — сказал раввин.
А потом он повернулся к Ларри Векслеру.
— Примерно в полседьмого я пришлю кого-нибудь из наших прихожан в общежитие, где вы все остановились.
Когда раввин ушел, Ньюол с любопытством спросил:
— Скажи, Векслер, что это за праздник такой?
— Хороший праздник, — ответил второкурсник. — Посвящен исходу евреев из Египта. Ну, знаешь, когда Моисей сказал: «Let my people go»[34].
— Как на слете у цветных бойскаутов, — заметил Ньюол.
— Послушай, — резко осадил его Векслер, — помнишь, что сказал однажды Дизраэли одному английскому националисту? «Когда мои предки читали священную книгу, твои все еще прыгали по деревьям».
Час спустя, когда Ларри Векслер старательно поправлял узел галстука своего университетского клуба, он увидел в зеркале еще одно отражение.
Это был Джейсон, строго одетый, в бледно-голубом блейзере, что было так на него не похоже.
— Эй, Векслер, — произнес он нерешительно, — если я туда пойду, то не буду выглядеть как последний осел? В смысле, я же не знаю, что делать.
— Не переживай, Гилберт. Все, что от тебя потребуется, это сидеть, слушать, а потом — кушать. А страницы я сам буду для тебя переворачивать.
Их собралось около пятидесяти человек — все расселись за длинными столами в отдельном помещении столовой студенческого центра.
Раввин Явец сделал несколько коротких вступительных пояснений.
— Поистине, праздник Песах является главным в еврейском календаре. Поскольку в этот день осуществилась главная заповедь нашей веры, как сказано в книге Исход, главе тринадцатой — в напоминание нашим детям каждого поколения о том, что Господь освободил нас из рабства в Египте.
Джейсон молча слушал, как священники по очереди читают отрывки из священной книги и поют прославляющие псалмы. Улучив момент, он шепнул Ларри:
— Как получается, что вы все поете одинаково?
— Эти мелодии входили в первую десятку в пятитысячном году до нашей эры. Верблюд твоих предков, должно быть, тогда отстал где-то по дороге.
Когда приступили к трапезе, Джейсон с облегчением вздохнул. Теперь разговор шел между обычными студентами, которые живут в двадцатом веке, и он уже не чувствовал себя белой вороной.
За едой Ларри шепотом спросил:
— Ну и как, ты хоть что-нибудь извлек из того, что было сегодня, — например, в культурном плане?
— Кажется, да, — ответил Джейсон вежливо, хотя и не очень убедительно.
Правду говоря, он не совсем понимал, какое отношение этот ритуал имеет к нему лично в 1957 году.
И тем не менее, прежде чем закончился этот вечер, он уже все понял.
Когда служба продолжилась, раввин попросил всех присутствующих встать и помолиться о приходе Мессии. И он вспомнил уже совсем недавнюю историю.
— Все мы, конечно, понимаем, что древние египтяне были далеко не последними, кто пытался уничтожить наш народ. Вспомним, как в день Песах тысяча девятьсот сорок третьего года отважные евреи из Варшавского гетто, голодающие и почти безоружные, оказали последнее сопротивление нацистам, окружившим их со всех сторон. Это произошло не с нашими далекими предками, это произошло с нашими очень близкими и родными людьми. Это были наши дяди и тети, бабушки и дедушки, а для кого-то из нас — братья и сестры. Это о них, а также о шести миллионах других мучеников, убитых Гитлером, мы вспоминаем в эту минуту.
Внезапно наступила тишина.
Джейсон увидел, как юноша за передним столом опустил голову и беззвучно заплакал.
— Ты потерял кого-нибудь из родственников — там, на войне? — шепнул Гилберт.
Ларри Векслер посмотрел на своего товарища по команде и ответил печально:
— Разве все мы не потеряли?
Еще через минуту все снова сели и стали петь веселые песни.
Окончание церемонии не заставило себя долго ждать. Потом началось уже неофициальное общение — с привлекательными девушками, студентками этого учебного заведения, которые с огромным удовольствием проявляли свое гостеприимство, оказывая особое внимание обоим гостям из Гарварда.
* * *Было уже около одиннадцати вечера, когда Ларри и Джейсон шли по кампусу, где почти не горели огни, к своему корпусу.
— Не знаю, как ты, Гилберт, — поделился мыслями Ларри, — но я очень рад, что сходил. Я хочу сказать — правда же, хорошо знать о своих корнях?
— Наверное, да, — ответил Джейсон Гилберт вполголоса.
И подумал: «Мои корни, кажется, берут начало каких-то двадцать лет тому назад в здании суда, когда некий услужливый судья дал моему отцу новое, нееврейское имя.
И чтобы обезопасить наше будущее, он продал все наше прошлое».
Они шли, а он продолжал размышлять: «Не пойму, зачем папа так поступил. Ведь этот парень, Векслер, ничем не хуже меня. На самом деле даже лучше. Он ведь знает, кто он и где его корни».
Из весеннего турне Джейсон вернулся уже в ином статусе. После одного из матчей против команды, в которую входили бывшие университетские звезды, ныне проходящие службу в Корпусе морской пехоты в Квонтико, штат Виргиния, он поддался на красивые речи одного убедительно говорившего чиновника, который отвечал за воинский призыв, и записался в класс подготовки командиров взвода.
Он подумал тогда, что это будет очень хороший способ исполнить свой воинский долг, поскольку, в отличие от программы службы подготовки офицеров резерва, здесь их будут учить два года, но только в течение летних месяцев. А после окончания университета он сможет сразу же пойти в морскую пехоту и отслужить двухлетний срок уже офицером. Ему даже недвусмысленно намекнули, что после прохождения курса базовой подготовки его, скорее всего, переведут в специальное подразделение, где он сможет нести службу, отбивая теннисные мячи на корте.
Но прежде его ждала еще одна битва. В мае им будет противостоять команда из Йеля. И полчища обитателей Нью-Хейвена ждали реванша.
*****
— Нет.
— Ну пожалуйста.
— Нет!
Мария Пасторе села, резко выпрямившись, лицо ее пылало.
— Прошу тебя, Дэнни, ради бога, неужели мы должны каждый раз обсуждать одно и то же?
— Мария, ты ведешь себя неразумно.
— Нет, Дэнни, это ты жесток ко мне и равнодушен. Как ты не можешь понять, что у меня есть принципы?
Дэнни Росси ничего не мог поделать с Марией.
И хотя первые несколько недель эти двое прожили словно в раю — одни среди толп людей, населявших Кембридж, — вскоре им пришлось столкнуться с серьезным препятствием: их взгляды на требования морали не совпадали.
