Захар Прилепин - К нам едет Пересвет. Отчет за нулевые
— Случалось, идем в атаку, немец встретит хорошим огнем, всех положат… и обратно нас возвращается трое ото всего взвода… — рассказывал дед снова так, как будто все пошли на покос, а остальные куда-то пропали, и вот они втроем вернулись.
Один раз, после того как очередной дедовский взвод растрепали в пух и прах возле очередной высотки, дед вернулся на позиции с пулеметом, но без станка. Потерял в аду.
Куда делся расчет, деда не спросили — понятно, куда, — а вот за станок вызвали в спецотдел, и там какой-то тип орал на деда, что отправит его под трибунал за эту железяку. Понятное, впрочем, дело — запчастей не напасешься, если их на поле боя оставлять. Без иронии говорю.
В советской школе, когда нам задали написать сочинение о том, как воевали наши деды, я взял и описал этот случай. Мама моя прочла и говорит: а ты допиши, что он после этого разноса пошел на поле боя и оттуда эту железку приволок. Я и дописал, хотя действительности это не соответствовало. Учительница все равно как-то скептически оценила нашу окопную правду. Что она понимала вообще…
— Дед, как же тебя не убили? — спрашивал я, любопытный подросток.
— А я не ленился никогда. Ни разу за всю войну, — отвечал он очень серьезно и начинал рассказывать о каких-то, как мне казалось в детстве, совсем неважных вещах. — Если в атаке взвод ложится — иные падут плашмя и лежат как мешки, а я сразу доставал лопатку, окапывался, потом выкачу «Максим», и… — тут он изображал несколько раз изуродованными на пилораме большими пальцами, как нажимал на гашетку, — та-та-та…
— Или если мороз, или сырость, промокнем, промерзнем — я всегда при первой возможности портянки высушу, сапоги высушу… Это строго! Потому что и больной — не солдат… И пьяный — не солдат… Лениться нельзя.
Слушая это, я немножко подергивал плечами: нет бы дед рассказал, как он ловко кидал гранаты и как метко стрелял. (А он метко стрелял и даже отпуск за это получил однажды.) Но ему все это казалось менее важным.
И я потом понял, что он был прав. Но это потом, потом.
Насмотревшись фильмов, я все спрашивал: а остались ли у деда друзья после войны. Дед отвечал просто: что, когда после ранений возвращался в свою роту, состав был, кроме двух-трех человек, иным. Все остальные погибли.
Он почему-то вспоминал только одного солдатика — которому оторвало по колено ногу, и дед его вынес из-под обстрела, после чего добрый час, по какому-то болотистому лесу, тащил его до, не знаю, санчасти, что ли.
…Это я тоже хорошо видел: дед на закорках тащит человека без ноги по лесу…
После войны, когда я уже родился, дед вдруг как-то захотел разыскать того солдатика, запросы какие-то посылал. Никто не откликнулся.
Дед еще успел повоевать в составе десантной разведывательной группы — и три или четыре раза побывал за линией фронта, с разведкой, уже без пулемета. А потом исхитрился и закосил месяца на три в какое-то, подальше от передовой, чуть ли не хозяйственное подразделение.
Из чего я еще в юности заключил, что война есть война, и там тоже есть всякая жизнь. И люди на войне не только бегут в атаку с криком «Ура!», но и многому иному место находят…
Но потом деда снова вернули на передовую вместе с пулеметом. Он участвовал во взятии Будапешта — одном из самых кромешных побоищ Второй мировой; получил за это очередную медаль.
Победу встретил в Венгрии, что, впрочем, завершения войны для него вовсе не означало. Отчего-то дед пробыл в действующей армии аж до 1947 года и последующие полтора года провел на Западной Украине.
К немцам дед, надо сказать, отчего-то относился равнодушно, но вот «бандеровец» у него всегда было словом ругательным. Однако ж о том, что творилось на Украине, дед как-то не говорил. Будто брезговал… Или их попросили еще тогда, в 1947-м, на этот счет помалкивать?
Что ж я не поинтересовался-то, дуралей.
Когда дед вернулся домой, родная мать его не узнала. Он писать не умел, поэтому писем всю войну не писал. И ему не писали, родители тоже грамоте были не обучены.
Попросить, что ли, было некого?
К тому же на деда за семь лет пришло две похоронки. После первой похоронки (когда его контузили) кто-то спустя год передал весточку, что вроде жив. А после второй — никаких вестей так и не пришло. Удивительные люди — русское крестьянство, какие-то другие смыслы они вкладывали в слово «жалость», в слово «материнство», в слово «судьба». И в слово «война» тоже.
Но вот какой факт: их, Нисифоровых, было четыре брата, мой дед — второй по старшинству. Все четверо воевали. Младшие — хоть один в 44-м, другой в 45-м были призваны, — но и те успели пороху понюхать.
И все четверо вернулись живые, на двух ногах и о двух руках.
И наплодили детей — каждый не меньше трех, — и прожили все по 80 лет с гаком.
А вот невоевавшие их дети оказались послабее породой — если не все, то многие повымерли или спились.
Но это о другом разговор, наверное.
2010«Как же я послужу — да не повоюю?»
Самым первым из знакомых пацанов погиб Сват.
Сватом его прозвали за то, что в поисках опохмелки он, в компании товарища постарше да попредставительнее, шел в гости к родителям любой из своих одноклассниц и говорил, что-де любит ее и хочет жениться.
Выбирая, естественно, время, когда самой одноклассницы нет дома, зато есть отец, который зачастую и сам не прочь похмелиться.
«Какое сватовство! — взмахивала руками мать. — У ней ума еще нет!»
Но Сват стоял твердо, смотрел серьезно и пронзительно. Он был очень красивый, белесый, и казался положительным, хотя курил с одиннадцати лет, пил с двенадцати и к тринадцати уже успел попробовать наркоту.
«Ну что, мать, — выбредал навстречу Свату из недр квартиры отец в шлепках, — все равно надо сватьев угостить как-то…»
Так Сват похмелялся. Потом его призвали в армию, он не косил.
Тут и началась первая Чечня.
— Как же я послужу — да не повоюю? — сказал Сват и немедля отправился в Чечню.
Его и нескольких парней со взвода убили вскоре после пересечения границы. Это вообще были едва ли не первые жертвы из числа российских военных.
Родителям написали, что начался массированный обстрел нашей колонны, но Сват успел зафиксировать и передать по рации расположение боевых точек противника.
Родители гордились и плакали.
Но все вранье, конечно. Вояки въехали в Чечню, колонна встала, пацаны, в их числе Сват, расселись пожрать, тут два выстрела из гранатомета, и сразу несколько трупов. Даже перестрелки не было. Колонна снялась и поехала дальше к Грозному, а Сват — обратно в Россию, в наш городок, в цинке.
